Цитаты из книги «Моя жизнь»

первом отказе Царицын кричал об измене московских спецов. В Москве проживал специальный представитель царицынской армии по вымогательству снабжения – матрос Живодер. Когда мы натянули сеть дисциплины потуже, Живодер ушел в бандиты. Он был, кажется, пойман и расстрелян.

В кругах Ворошилова с ненавистью говорили о спецах, о военных академиках, о высоких штабах, о Москве. Но так как самостоятельных военных знаний у партизанских начальников не было, то каждый из них имел под рукою своего «спеца», только сортом пониже, который цепко держался за свое место, ограждая его от более способных и осведомленных. К командованию Южным советским фронтом царицынские военачальники относились не многим лучше, чем к белым. Отношения их с московским центром исчерпывались постоянными требованиями снабжения. У нас всего было в обрез. Все, что производилось заводами, немедленно отправлялось армиям. Ни одна из них не поглощала столько ружей и патронов, как царицынская. При

Хотя Ворошилов был из луганских рабочих, из более привилегированной верхушки, но по всем своим повадкам и вкусам он всегда гораздо больше напоминал хозяйчика, чем пролетария. После октябрьского переворота Ворошилов, естественно, сделался средоточием оппозиции унтер-офицеров и партизан против централизованной военной организации, требовавшей военных знаний и более широкого кругозора. Так сложилась царицынская оппозиция.

являются теперь сторонниками сталинского национал-социализма. Ворошилов не составляет исключения.

Биография Ворошилова свидетельствует о жизни рабочего-революционера: руководство стачками, подпольная работа, тюрьма, ссылка. Но, как многие другие в руководящем ныне слое, Ворошилов был только национальным революционным демократом из рабочих, не более. Это обнаружилось особенно ярко сперва в империалистической войне, затем в февральской революции. В официальных биографиях Ворошилова годы 1914–1917 образуют зияющий пробел, общий, впрочем, большинству нынешних руководителей. Секрет пробела в том, что во время войны эти люди были в большинстве патриотами и прекратили какую бы то ни было революционную работу. В февральской революции Ворошилов, как и Сталин, поддерживал правительство Гучкова – Милюкова слева. Это были крайние революционные демократы, отнюдь не интернационалисты. Можно установить правило: те большевики, которые во время войны были патриотами, а после февральского переворота – демократами

Особое место в Красной Армии и военной оппозиции занимал Царицын, где военные работники группировались вокруг Ворошилова. Здесь революционные отряды возглавлялись чаще всего бывшими унтер-офицерами из крестьян Северного Кавказа. Глубокий антагонизм между казаками и крестьянами придал в южных степях исключительную свирепость гражданской войне, которая здесь забиралась глубоко в каждую деревню и приводила к поголовному истреблению целых семейств. Это была чисто крестьянская война, глубокими корнями уходившая в местную почву и мужицкой свирепостью своей далеко превосходившая революционную борьбу в других частях страны. Эта война выдвинула большое число крепких партизан, которые были вполне на высоте в стычках местного масштаба, но оказывались обычно несостоятельными, когда приходилось приступать к более широким военным задачам.

Старая армия еще разбредалась по стране, разнося ненависть к войне, а нам уже приходилось строить новые полки. Царских офицеров изгоняли из старой армии, местами расправлялись с ними беспощадно. Между тем нам приходилось приглашать царских офицеров в качестве инструкторов новой армии. Комитеты в старых полках возникли как воплощение самой революции, по крайней мере ее первого этапа. В новых полках комитетчина не могла быть терпима, как начало разложения. Еще не отзвучали проклятия по адресу старой дисциплины, как уже мы начинали вводить новую. От добровольчества приходилось в короткий срок переходить к принудительному набору, от партизанских отрядов – к правильной военной организации.

Тем не менее внутренняя борьба в партии была, и моментами жестокая. Да и как иначе? Слишком ново было дело и слишком велики трудности.

уже в феврале 1920 г., под влиянием своих наблюдений над жизнью крестьянства на Урале, я настойчиво добивался перехода к новой экономической политике. В Центральном Комитете я собрал всего лишь четыре голоса против одиннадцати. Ленин был в то время против отмены продовольственной разверстки, и притом непримиримо. Сталин, разумеется, голосовал против меня. Переход к новой экономической политике произведен был лишь через год, правда, единогласно, но зато под грохот кронштадтского восстания и в атмосфере угрожающих настроений всей армии.

Основным вопросом успешного строительства Красной Армии был вопрос о правильных взаимоотношениях пролетариата и крестьянства в стране. Позже, в 1923 г., была выдумана глупейшая легенда о моей «недооценке» крестьянства. Между тем в течение 1918–1921 гг. мне теснее и непосредственнее, чем кому бы то ни было, приходилось практически сталкиваться с проблемой советской деревни: армия строилась в главной своей массе из крестьян и действовала в крестьянском окружении.