– Ты когда-нибудь кончаешь? – Глеб затянулся, глядя в потолок. Положил руку под голову. Она молча водила ладонью по его груди.
– И с мужем нет?
Она улыбнулась, помотала головой.
– Ясно.
Глеб встал. Прошелся по мансарде, щелкнул чайником. Еще раз затянулся и, прищурившись, уставился на незаконченную картину на мольберте. Там была изображена обнаженная женщина. Та самая женщина, которая сейчас наблюдала за ним из постели. Глеб стряхнул пепел на пол:
– Кофе будешь?
Она закивала.
– Тогда вари.
Она послушно встала, накинула его рубашку, пошла к плите.
Глеб присел за мольберт как был, голый. Всмотрелся в набросок. Расставив ноги, сделал несколько мазков.
В курилке было серо от дыма. Глеб, держа сигарету в руке, говорил приятелю:
– Спокойная, без претензий. Тело красивое. И что замужем – хорошо. Мне сейчас серьезного не надо. Что прошу – все делает. Ласковая. Но за три месяца ни разу!
– А ты спроси, – полненький приятель усмехнулся, – может, её не устраивает что-нибудь?
– Да брось!.. Знаешь, даже Антонину вспомнил. Cколько крови попила. И не любила. Но как в постели орала!
– Пол-этажа в общаге будила!
Они засмеялись.
– Как она? Общаетесь?
– Сто лет не видел. Говорят, замуж вышла, детей нарожала.
Они помолчали.
Глеб затоптал окурок:
– У тебя-то как?
– Ленка химию прошла. Вроде лучше.
– Всё то же, что зимой?
– Ага.
– Ну, держитесь. Увидимся.
Глеб запахнул пиджак и, шагая через две ступеньки, пошел по лестнице.
Глеб открыл дверь в мастерскую. Она мыла пол. Cтоял знойный день. Окна были распахнуты. Блузка, юбка аккуратно лежали на кресле. Она обернулась, тыльной стороной руки поправила волосы. Глеб поискал сухое место на полу, поставил папку с эскизами. Она наклонилась над ведром и отжала тряпку.
– Слишком современное белье, – сказал он. – В атласном лифчике ты была бы лучшей девушкой Советского Союза.
Она улыбнулась.
– Зачем? – он показал на тряпку в её руках.
– Пыльно.
– Ты отпросилась?
– Последнюю пару отменили, муж на футболе.
– И ты пришла ко мне, чтоб вымыть пол?
– Ты кашляешь от пыли.
Он подошел к ней вплотную, обнял. Притянул к груди её голову. Мокрая тряпка шмякнулась на пол.
Глеб курил и, прищурившись, смотрел в потолок. Она, стоя у плиты, держала кофеварку за длинную ручку.
– Наташа.
Она обернулаcь. К влажному лицу прилипли пряди волос.
– Наташа.. у нас что-то не то.
Она молчала.
– Ты как будто не до конца моя.
Убежавший кофе с шипением заливал плиту.
– Хорошая работа.
Пожилой человек в просторном пиджаке стоял перед холстом с изображением обнаженной женщины. Женщина сидела на стуле лицом к художнику, вцепившись руками в сидение и слегка расставив ноги.
– Теплая, живая. Вот здесь очень хорошо тени легли.
Человек в костюме, почти касаясь холста, провел пальцами по внутренней поверхности бедер:
– Дотронуться хочется.
Опустил руку. Помолчал, любуясь.
– Напряжение какое. Кажется, дотронешься – и она взорвется. Отзывчивое тело. Ведь отзывчивое?
Человек с хитрой улыбкой посмотрел на Глеба.
Глеб пожал плечами.
– Глеб. Я был очень дружен с вашим отцом. И вас очень ценю. Вы – способный человек. Молодой, горячий. Это ваше дело. Но, знаете, в одной из аудиторий, где вы ведете, на парте нацарапан стишок: «Глеб Сергеевич Опалов с каждой третьей переспалов».
– Андрей Сергеич, это ошибочная статистика.
Автор шёл на поводу у рифмы.
Человек в костюме посерьезнел:
– Я понимаю, это не школа. Люди взрослые. Вы не намного их старше. Но я прошу вас быть благоразумнее.
Глеб кивнул. Человек в костюме отошел подальше от мольберта и cнова посмотрел на картину.
– А работа очень живая… Не останавливайтесь.
Хорошую волну поймали.
Наташин муж всё узнал. Устроил скандал. Она сразу прибежала к нему. Глеб посадил её за стол, успокоил, посоветовал еще раз спокойно объясниться с мужем. Мол, бабская дурь. Художник. Ловкий. Рисовал. Предложил вина. Завлек. Каюсь. Больше не повторится.
Она смотрела на него удивленно, потом встала, подошла к окну. Глеб говорил, приводил аргументы, смешные, остроумные способы все склеить и вернуть. Наташа развернулась, пошла к раковине. Намочила тряпку. Он смотрел, как её рука быстро и тщательно протирает подоконник.
Она закончила. Спросила:
– Пойду?
Глеб пожал плечами:
– Иди.
В коридоре догнал и обнял. Наташа остановилась и, к его удивлению, разрешила себя поцеловать. Ответила на поцелуй. Он стоял, не зная, что делать дальше. Она улыбнулась.
– У меня к тебе одна просьба.
– Какая?
– Протирай пыль хотя бы раз в неделю.
Аккуратно, чтоб не хлопнуть, закрыла за собой дверь.
Андрей Сергеевич долго переходил от одной картины к другой. Подолгу стоял. Присматривался. Глеб не выдержал.
– Ну, что?
Андрей Сергеевич покачал головой.
– Глеб, не то. Что-то ушло из работ. Всё распадается… Та, первая, – он сделал в воздухе жест, как бы обводя воображаемые бедра, – та была хороша. А эти..
Он подошел к одной из картин.
– Тени выглядят как огромные родимые пятна. Это тело отталкивает.
Он отошел, присмотрелся:
– Это Алька, что ли, с первого курса?
Глеб кивнул.
– Глеб-Глеб. Вы путаете творчество и жизнь.
Андрей Сергеевич посмотрел на часы.
– Так, мне на совещание надо. Работайте, думайте, пытайтесь… Время еще есть, – он хлопнул его по плечу, улыбнулся. – Все приложится.
В дверях Андрей Сергеевич окликнул Глеба:
– Та натурщица на стуле? Из наших, местных?
Глеб помотал головой.
– Не дадите телефон?
Глеб усмехнулся. Нацарапал на листке цифры:
– Но у нее телефон две недели не отвечает.
Андрей Сергеевич взял в руки бумажку:
– Возможно, он не отвечает только вам.
Глеб взглянул на него резко, и захлопнув папку, вышел из кабинета.
Глеб и его приятель сидели в столовой друг напротив друга. Откусывая хлеб, приятель быстро и с аппетитом ел суп. Глеб, не притрагиваясь, смотрел в окно.
Приятель перестал есть, взглянул не него:
– Что за траур? Ты про Сергеича всё?
Глеб не ответил.
– Да брось ты! А судьи кто? Ты когда в последний раз у него приличную работу видел, а? Он всё больше о методиках вещает и по конференциям разъезжает.
– Без него вижу, что плохо.
– Не самоедствуй. Лучше расскажи: девицу-то свою до оргазма довел? – приятель вытер улыбающиеся губы салфеткой.
– Нет. Мы расстались.
– Из-за этого?
– Из-за того, что я мудак.
Приятель отпил компот.
– Не, ну ты что-то совсем расстроен.
Глеб встал, придвинул к приятелю нетронутую порцию:
– Будешь? Я не хочу.
Приятель посмотрел на котлету. Улыбнулся смущенно.
– Бери-бери.
Приятель с аппетитом пододвинул к себе тарелку:
– Ленка в больнице. Я оголодал слегка.
Глеб нахмурился:
– Опять рецидив?
– Не, – приятель принялся за котлету. – На сохранении. Беременная.
Глеб присвистнул.
– А разве сразу после химии можно?
– Врач сказал – если Бог дал, значит, можно.
Глеб вошел в мастерскую, не разуваясь упал на кровать. Пол был такой грязный, что оставались следы. Он почему-то вспомнил, что сегодня среда. Её муж часто был в это время на футболе, и она забегала. Торопливо сметала пыль, что-то готовила. Иногда позировала. Он пользовался ею, как и множеством других женщин: ел, то, что она готовила, ходил по чистому полу, который она мыла. Рисовал её тело. Он не просил их об этом. Поэтому и благодарности не испытывал.
Он встал, распахнул окна. С улицы дохнуло зноем. Он поднял прислоненную к стене картину. Наташа. Нежная и замершая. Вытащил из шкафа ветошь. Замотал в нее картину. Взглянул на часы.
Глеб хорошо помнил её адрес, хотя был тут только однажды. Большая сталинская арка, площадка с покосившимся турником, палисадник с одиноким кустом. Он стоял и курил, понимая, как глупо выглядит его появление.
Молодая женщина с коляской прошла мимо, с любопытством посмотрев на него. Проехал, прозвенев звонком, мальчик на велосипеде. Две долговязые подружки прошли, хихикая, с любопытством посмотрев на замотанную в простыню картину.
Наконец он заметил её. Она шла не одна. Поспешно бросив окурок, Глеб зашел в арку.
Они о чем-то говорили. Наташа улыбалась своей спокойной улыбкой. Её муж, высокий, cпортивный человек, рассказывая что-то смешное, открыл дверь подъезда. Пропустив её вперед, шлёпнул сзади. Она переливисто рассмеялась. Глеб почувствовал, как cжалось горло. Быстро пошел к остановке. Картина осталась стоять в арке.
– Как же так, Глеб? Где потеряли? Это была великолепная вещь! – Андрей Сергеевич возбужденно ходил по комнате. Глеб курил, глядя в окно. Андрей Сергеевич остановился рядом:
– А я вот в последний момент решился. Сколько можно заниматься административными вопросами? Я ведь тоже художник.
В девушке с обнаженной спиной, которую Андрей Сергеевич представил на конкурсе, Глеб сразу узнал Наташу. Картина имела ряд недостатков. Но странно – к ней тоже хотелось прикоснуться.
– Удивительная женщина, – смущенно говорил Андрей Сергеевич Глебу, – будто свет изнутри идет.
После вернисажа, когда они пили в служебной коньяк, он, раскрасневшийся и пьяный, шепнул Глебу:
– Я хоть и старик, но никогда донжуанству вашему не завидовал. На кой мне свиристели эти… А тут в первый раз затосковал. Такая женщина!
– Какая? – Глеб поднял пьяный, затуманенный взгляд.
Андрей Сергеевич c улыбкой наклонился к нему, шепнул что-то на ухо. Глеб нехорошо усмехнулся. Потом мотнул головой и налил себе еще.
Рейс задержали. Было два часа ночи по местному времени, когда они приехали в отель. Он сразу заснул, даже во сне сохраняя недовольное выражение лица. Марина стояла перед зеркалом, держа в руке открытую пудреницу и пытаясь рассмотреть свой затылок. Перед отъездом она подстриглась. Слишком коротко. Она переложила зеркальце из одной руки в другую. В зеркальце был виден затылок с тонкими, беспомощно торчащими волосами, жилистая шея и уши. Одно оттопырено. Школьный кошмар вернулся через четверть века и накрыл её прямо здесь, в отеле Майорки, куда она приехала с чужим мужем.
Она положила пудреницу и вышла на балкон. Море шелестело галькой. Голубая пустота бассейна светилась изнутри. Желтый матрас, перегнувшись пополам, вздрагивал на ветру, как оса в предсмертной агонии.
Завтрак подходил к концу. Отель был полон. Официанты носились со страдальчески вежливыми лицами, не успевая убирать столы. Перед ним стояла тарелка, щедро наполненная помидорами, омлетом и зажаренными ломтиками окорока. Марина ковыряла йогурт. Мимо прошла толстая, фиолетовая индуска, похожая на богиню Кали. На её руках вертел головой светлокожий курчавый ребенок. Марина жадно посмотрела на крошечную ножку.
– Смотри какой, – сказала она ему. – Совсем на индуса не похож.
– В этом отеле слишком много детей, – сказал он. – Надеюсь, нам попались соседи без детей. И так паршиво сплю.
– Вон тот высокий англичанин, – сказала Марина, – их отец. Надо же – полюбили друг друга, поженились.
Жуя, он без интереса посмотрел в их сторону.
– Отважный мужик, – проглотил, ковырнул вилкой в тарелке. – Помидоры как в Москве. Недозрелые.
– Пожалуйста, открой зонт!
– Тебе что, жарко?
– Нет, но на меня cветит солнце.
– Ну и что?
– Загар мне ни к чему.
Марина встала, открыла зонт, повернувшись к нему спиной. Он cкользнул по ней взглядом. Она заметила.
– Что?
– Ничего.
– Что ты так смотришь?
– Ничего.
– Я подстриглась.
– Да?
– Что? Плохо?
Полулежа на шезлонге он смотрел в айпад.
– Нормально.
– Но ведь раньше было лучше?
– Отрастет.
– То есть тебе тоже кажется, что раньше было лучше?
Он утомленно потёр переносицу.
– И сейчас нормально.
– Нет!
Марина встала.
– Что? – он оторвал глаза от экрана.
– Пойду поплаваю.
– Там медузы.
– Плевать!
– Будь осторожна.
– Это смешно.
– Что?
– Что значит это «будь осторожна»?
– Постарайся не задевать медуз.
– Задевать медуз?!
Марина нервно расхохоталась.
– Перестань, – сказал он.
Ничего не ответив, она начала спускаться по лестнице к морю. Он смотрел ей вслед. Порыв ветра растрепал её короткие волосы, обнажив оттопыренное ухо.
Море было cлишком холодным для июня. Марина зашла в воду по колено. Остановилась. Эта поездка должна была все решить. И как специально – эта нелепая стрижка! Она в который раз вспоминала визит к парикмахеру: пришла, села в кресло. Улыбчивый незнакомый мастер вымыл ей голову, надел черную накидку с маленьким белым цветком, взмахнул ножницами.. Она с ненавистью дотронулась до коротких волос. С поднятыми, как перед расстрелом, руками зашла в воду.
Её долго не было. Он встал, размялся. Подошел к бару и попросил пива. Молодая барменша, наливая пиво, улыбнулась. Он устало улыбнулся в ответ. Обычная европейская вежливость. Старший по бару, рослый испанец с блестящими, зачесанными назад волосами, проходя, на секунду замер за спиной барменши. Та быстро, без улыбки, оглянулась. Бармен подошел к кассе и выбил чек. На его руке блестело обручальное кольцо.
– Старший спит c барменшей, – подумал он.
Марина все не возвращалась. C бокалом в руке он подошел к обрыву. Вода в заливе была так прозрачна, что было видно дно с островками водорослей. Из-за ветра купальщиков было немного. Он долго искал её глазами.
Пять лет назад, когда они начали встречаться, он умел находить её в любой толпе, чувствовать на любом расстоянии. Еще не дойдя до подъезда, он уже знал – дома она или еще не вернулась. Теперь он смотрел на несколько тел, плавающих в прозрачной, как стекло, воде, и пытался вспомнить цвет её купальника.
Наконец он её увидел. Далеко за буйками. Она быстро плыла кролем. Никто не умел так женственно плавать кролем. Вот она проплыла мимо колеблющегося на волнах желтого шара, на секунду замерла. Снова поплыла. Вздрогнула и замерла. Поплыла. Вздрогнула. Он поставил пиво на столик и быстро стал спускаться к пляжу.
Cтоя по грудь в воде, он подхватил её на руки.
Марина бессильно улыбнулась, обвила его шею.
– Что с тобой? – спросил он.
Она задрала локоть. На коже неровными пятнами были рассыпаны коричневые точки.
Когда он был на середине лестницы, её голова упала на его плечо.
Старший бармен торопливо звонил по телефону. Девица из бара принесла две половинки лимона. Сказала, что надо промыть ранки лимонным соком. Дул порывистый ветер. Марина лежала в тени зонтика. Капли воды сбегали на землю. Он стоял на коленях перед шезлонгом и гладил её по мокрым волосам.
Машина скорой помощи, покачиваясь на поворотах, неслась по шоссе. Голубоватая капля раствора появлялась, замирала и исчезала в прозрачной трубке, ведущей к её руке. Разговорчивый медбрат бубнил что-то на плохом английском.
Он вспомнил, что его айпад остался на пляже. Медбрат что-то твердил про одну женщину из двадцати тысяч. Что анафилактический шок – очень редкая реакция на укус медузы. Один случай на двадцать тысяч. И это случилось именно с ней.
– Your wife is a very special woman1, – твердил медбрат.
– Do you know my wife?2
Ему хотелось, чтоб медбрат заткнулся.
Медбрат на секунду задумался:
– Girlfriend?3
Он кивнул, подумав, как невинно это звучало на чужом языке.
– You have a very special girlfriend4, – сказал медбрат и стал смотреть на дорогу.
Когда они подъезжали к больнице, Марина пришла в себя. Он запомнил её по-детски испуганное лицо, когда её повезли куда-то по длинному коридору, а его попросили остаться. Он вспомнил, что такое уже было однажды. Когда она делала аборт. Он отвез её в лучшую клинику. Все прошло отлично.
Его жена тогда тоже была беременна.
О проекте
О подписке