Место встречи

У меня был приятель, работавший в ресторане «Охотничий домик» в Удельном парке, а потом в ресторане «Садко». Из общения с ним, вернее, из редких визитов к нему я вынес убеждение, что у советского ресторана были три главные задачи по отношению к посетителям: их надо было отравить, унизить и ограбить. С этими задачами они – рестораны – справлялись весьма успешно.

Поэтому понятно, что мы предпочитали собираться с друзьями в домашних условиях, на тех самых знаменитых кухнях, уже воспетых в песнях и спектаклях.

Таких квартир с кухнями было в моей жизни довольно много.

Надо знать места

Прежде всего, конечно, дом, где я родился, где жили мои сёстры, Люба и Марина, наши родители. Родители были умные люди, и понимали, что лучше пусть дети встречаются дома, на глазах, чем пьют в парадных или «в саду, где детские грибочки…»

Там собиралась наша студенческая компания, друзья по Политеху, спортсмены-альпинисты, приятели Любашиного мужа по кличке Слон, горнолыжники и горнолыжницы…

На проспекте Маклина, где жил Алик Римский-Корсаков, мы встречались с ребятами с Физмеха. Бывали Данила Перумов, Толя Козлов, Миша Петров, Женя Харитонов, приходил ещё Игорь Фаворский из Универа. Начали выпускать самиздатский журнал «Тупой угол», но после первого номера им заинтересовалось КГБ, и пришлось это весёлое занятие прекратить.

На Бестужевской улице было нечто вроде салона у Вали Венско-Пановой. Там бывали Глеб Горбовский, Сэнди Кондратов, критик Адольф Альфонсов, Валерий Попов, Слава Самсонов, различной степени известности поэты и писатели – в общем, вполне литературоцентричное место. Хозяйка, с которой мы учились в своё время в Политехе, была весьма привлекательна, остроумна и, так сказать, в хорошем смысле слова богемна. В квартире у неё жили время от времени разные интересные люди.

Потом она вышла замуж как раз за того официанта из «Охотничьего домика». Он неплохо зарабатывал и покупал в дом всякие мебеля. Валя садилась с ним играть в преферанс и легко выигрывала все эти приобретения. Так что когда она решила с ним развестись и он вынужден был съехать, то оказалось, что вся мебель уже принадлежит Вале!

Правда, она жаловалась, что никак не может реально развестись, потому что он всегда приходил с бутылкой водки как бы попрощаться перед окончательным расставанием. А выпив, она становилась слаба и утром просыпалась с ним в одной постели. Но потом она уехала в Америку. А он последовал за ней.

На улице Белинского жила Оля Левитан со своим мужем. Там собиралась театральная компания, поскольку Оля окончила Институт театра, кино и музыки (теперь Театральная академия), и там разговоры шли о театре, постановках, и даже однажды я там встретил Олега Даля. Он был сильно навеселе и всё время повторял, что надо сделать свой театр, «чтобы никому не кланяться».

На Морской, в доме Стеблин-Каменских, у моей соученицы по Политеху Наташи, бывали Саня Лавров, Ярослав Васильков, Никита Стависский, естественно, её младший брат Ваня Стеблин-Каменский, разные милые барышни со сложной судьбой. Да и у Наташи всё было не просто. Она в своё время вышла замуж за человека, активно не чуравшегося алкоголя. Однажды он, выпив, стал гоняться за ней по квартире. А у Наташи был маленький ребёнок, она дико хотела спать и в отчаянии схватила кухонный нож и ударила его в грудь. Он закричал: «Старуха, ты меня убила!» и упал. Она подумала: «Убила, так хоть высплюсь». И ушла спать. А он утром проснулся, ничего не помнит, закурил, а у него дым из груди выходит…

На Рашетова у моих друзей Виталия и Ольги Пташник собирались не только общие друзья по Политеху – Серёжа Мелещенко, его жена Ванда, Боб Гурович с Аней, но и разнообразные каменщики, они же ювелиры – Олег Оркин, Стас Сивицкий… Чаще всего сидели на кухоньке, но если были праздники типа дня рождения, то накрывался раскладной стол в большой комнате. Однажды, когда мы сели, Виталик спросил меня, как открывать шампанское – тихо или со звуком? «Давай со звуком», – сказал я. Виталик открыл, пробка попала в плафон, он разбился, и осколки усеяли стол с закусками.

Для украшения квартиры на праздниках Виталий надувал газом презервативы, и они висели под потолком, как большие серые дирижабли.

Мы с женой жили в соседнем доме. Однажды в тёмную дождливую ночь дверь случайно захлопнулась, и я пошёл за топором к Пташникам. Открыла Ольга. Я говорю: «Дай топор, пожалуйста». Она спрашивает: «Зачем тебе топор ночью?» Отвечаю: «Да с женой надо разобраться!» Она поверила… С трудом уговорил, объяснив суть проблемы.

В наш тесный круг не каждый попадал…

Но постепенно, с годами, выкристаллизовался мой собственный круг друзей и ритуал еженедельных встреч. Как правило, мы собирались по пятницам. Либо у меня дома, где я жил с женой Татьяной и детьми, либо у Володи Дроздова и его жены Наташи. Приходили поэты Гек Комаров и Ирина Знаменская, знаток джаза Сергей Мелещенко, исследователь творчества Фёдора Крюкова Александр Заяц, бывали врач Саша Шишков, Дима Шнеерсон (тогда авангардный фотограф). Из Москвы приезжали поэты Саша Ерёменко, Александр Золотарёв, Владимир Салимон, писатель Володя Шаров, биолог Таня Леонова…

Вино

Пили почему-то тогда всякую дрянь, преимущественно портвейн. «Агдам», «Кавказ», «Три семёрки» под кодовым названием «Три топора», «33-й»… Даже «Солнцедар», которым, как говорили, лучше бы было красить заборы. Если не хватало, можно было выйти на улицу и купить у таксистов бутылку с наценкой. В крайнем случае, съездить в «Охотничий домик» к Коле Степанову. На совсем крайний – куда-нибудь в гости к знакомым. У меня даже была фраза в одном из стихотворных опусов: «Если здесь не будет пьянки, / Я поеду к лесбиянке».

Была в обойме напитков и так называемая «хищёнка» – медицинский или технический (гидратированный) спирт под сокращённым названием ГДР, который выписывали на работе «для протирки оптических осей».

В горбачёвские времена и позднее, в перестройку, когда с алкоголем, особенно с сухим вином, стало совсем плохо, покупали даже спирт» Ройял» А Виталий научился перегонять перечную настойку, отделяя на газовой плите вредные примеси от спиртовой основы. А ещё была какая-то овсяная настойка, которую рекламировала любимая сестра…

Поэзия

В качестве эпиграфа стихотворение В. Дроздова:

 
Облака прохудились. Неможется мне.
Друг бы, что ли, нахлынул, кривой не вполне.
Эпохальные планы обсудим.
Стукнет в стенку монеткой. Засветится дом.
Дождь закручен, как штопор. В стаканы плеснём.
Мир неплохо задуман по сути.
 

За стаканчиком, с минимальным количеством закуски (вот он, «алкогольный нонконформизм», по определению Довлатова), читались новые стихи, написанные присутствующими. Или просто те стихи, которые были тогда в «затруднённом доступе» – Цветаева, Мандельштам, Ахматова, Гумилёв, Ходасевич, Хлебников, Пастернак, Заболоцкий, Кузмин, Клюев, Вагинов, Аронзон, «Демоны и глухонемые» Волошина.

Чтобы не быть голословным, вот совсем чуть-чуть по отрывку из стихов моих тогдашних друзей. Стихи, которые помню до сих пор и люблю.

Гек Комаров:

 
До света борется с судьбой
челнок луны над головой.
Его двойник – само собой —
на повороте галс меняет.
И град на плахе жестяной
всю ночь беглянку догоняет.
Водой иль сушею спеши,
пока отсутствие души,
как самовольная отлучка,
По всем графам занесена.
Пока двурогая луна,
сия Канатчикова внучка,
бортами черпая, со сна
оторопев, сияет в оба.
И корпус звёздного звена
дрожит подобием озноба.
 

Владимир Дроздов:

 
Томясь тревогой, в полночь вышел я.
Ни тяжести, ни крыльев за спиною.
Непостижимый свет небытия —
звезда к звезде – развёрнут надо мною.
 
 
В руке держу неяркую свечу.
И взором разуметь не в силах чудо
небесной бездны, / в страхе не кричу.
Но эхо возвращается оттуда.
 

Ирина Знаменская:

 
 …О чём жалею?
Путь кремнистый
давно прорезал небеса,
туда вползают альпинисты,
вниз осыпая голоса.
Там в каждой туче – запах гари,
Там, дольний отрясая прах,
Рефрижератор закемарил,
Шофёр привстал на стременах…
И где пустыня внемлет богу,
Поправ ногою тормоза,
Он скалит фары на дорогу,
как в зубы взятые глаза.
 

Приезжала к нам из Кишинёва молдавская поэтесса Леонида Лари. Её стихи были таинственными, мистическими, полными музыки. Она подарила мне свою книжку и книжку Ирине Знаменской. Ирине она сделала надпись, где называла её «столБом русской поэзии»! Я надеюсь, что она имела в виду «столП».

Юкка Маллинен был удивительный человек. Выросший в финской деревне, он со страшной силой полюбил поэзию авангарда и модерна. Его послали на стажировку в Москву, где он подружился со всеми метаметафористами. Дружбе особенно способствовало то, что у него была стипендия в валюте и он мог покупать в «Берёзке» алкоголь и сигареты. А какой же русский поэт не любит сигареты «Кэмел» или виски «Белая лошадь»!

В тяжёлое для питерских поэтов время перестройки он приглашал их подкормиться в Финляндию. Я был у него в Хельсинки, где он жил один в типичной богемной квартире – с кучей тараканов, ржавой раковиной и жирной газовой плитой. Но зато перевёл Бродского на финский язык!

Мы следили за тем, что пишут питерские поэты – Виктор Кривулин, Лена Игнатова, Елена Шварц – и московские метаметафористы – Алексей Парщиков, Александр Ерёменко, Иван Жданов…

Александр Ерёменко приехал из Москвы к нам в гости зимой, в меховом полушубке. Когда кончился портвейн, он встал и вышел из комнаты на улицу. Вернулся через 40 минут в матросском бушлате и принёс семь бутылок портвейна. Как это было – не знаю до сих пор!

Бывали у нас и итальянские красавицы-славистки, и американский специалист по Мандельштаму…

Кстати, с одним таким специалистом произошла забавная история: органы подослали к нему агента, зная, что он гей. Началась любовь, которую органы тщательно фиксировали на фотоплёнку. Через неделю его пригласили в Большой дом и сказали, что если он не будет на них работать, то они опубликуют снимки. Он посмотрел снимки, они ему очень понравились, и он попросил подарить их ему, чтобы он мог показать друзьям и знакомым…

Политика

Конечно, много говорилось о политике. Наши пятницы были днями обмена самиздатом и тамиздатом, сообщениями о передачах по «Голосу Америки», «Свободе», «Немецкой волне». Книги и выступления Солженицына и Сахарова, материалы МХГ (Московской Хельсинкской группы), «Хроники текущих событий», «Континент» и «22»… Когда появился в самиздате «Архипелаг ГУЛАГ» – это было огромным событием, очень сильно укрепившим нас в ненависти к коммунизму.

В общей сложности в нашей общей «библиотеке» имелось более 100 экземпляров различной «запрещёнки». Часть из них была изъята у меня доблестными органами во время обыска в июле 82 года, но остальные сохранились, так как были на руках.

Джаз

Сергей Мелещенко читал нам лекции о джазе, записывая предварительно музыкальные иллюстрации на магнитофон. Так мы познакомились с джазовым композитором Джерри Маллиганом, пианистами Оскаром Питерсеном и Телониусом Монком, альт-саксофонистом «Кеннонболлом» Эддерли, трубачами Майлсом Дэвисом и Диззи Гиллеспи, саксофонистом Стеном Гетцем. Я уж не говорю о всенародно любимых джазовых артистах, таких как Элла Фицджеральд и Луи Армстронг.

Из тех времён я вынес любовь к cool-джаз в лице Jazz Modern Quartet.

Сергей отличался остроумием и неожиданными реакциями. В день рождения Ленина он пришёл с очередной лекцией и сказал, что сегодня день рождения великого человека. На наше недоумение он пояснил, что имел в виду… джазового контрабасиста Чарлза Мингуса!

О нашем общем друге Левине, имевшем большой успех у женщин, он написал четверостишие:

 
С шахиней Сорейя Пехле́ви
ещё, возможно, не жил Левин,
но вам осмелюсь доложить,
коль Левин жив – он будет жить!»
 

Барды

Я взял на себя бардовскую песню. Мы все любили Высоцкого, Окуджаву, Галича и других замечательных авторов песен. У меня была большая коллекция «магнитиздата», и мы переписывали плёнки друг у друга. Кое-что я брал у известного собирателя Иосифа Марковича. Он работал в радиорубке на Пискарёвском мемориальном блокадном кладбище и мог там перезаписывать плёнки на хорошей аппаратуре. И вот в обеденные перерывы на работе (а я работал во ВНИИ телевидения на площади Мужества) я ездил к нему меняться записями. И меня очень уважали сотрудники, потому что я честно говорил им, что в обед опять еду на блокадное кладбище!

Он, правда, был немного всеядный, записывал всё подряд и однажды позвонил по телефону и зловещим шёпотом сообщил, что у него появилась очень редкая запись «звуков полового акта в Южной Америке»!

Зато у него нашлась оригинальная плёнка с романсами Валерия Агафонова, которого я слышал в юности и очень любил.

Однажды в нашей компании был Александр Башлачёв, который играл на гитаре и пел свои песни. На руке у него был браслет с колокольчиками, которые звенели в такт музыке. Он был каким-то пронзительным человеком, мне по ассоциации вспомнилось определение «про2клятые поэты» из истории французской поэзии.

Итак, я готовил музыкальные иллюстрации к своим выступлениям на темы бардовской песни, выбирая самые созвучные для нашей компании, то есть наиболее диссидентские.

В этом отношении самыми сильными были тексты Галича и Кима. Ставшие, увы, снова актуальными сегодня.

Из «Петербургского романса» Галича:

 
И всё так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!
 

Или из «Адвокатского вальса» Юлия Кима:

 
Судье заодно с прокурором
Плевать на детальный разбор —
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор…
 

На стене в кухне у меня висела стандартная радиокоробка. Я провёл к ней провода от магнитофона из большой комнаты и поставил переключатель. Так что можно было при желании слушать официальное радио, а можно – бардовские песни с магнитофона.

И вот мы сидим с друзьями на кухне, немного выпиваем, философствуем… И я незаметно переключил радио на магнитофон, а на нём поставил песню Галича. Что-то вроде:

 
…Кум докушал огурец
И докончил с мукою:
Оказался наш отец
Не отцом, а сукою…
 

Друзья сначала не обращали внимания, а потом вдруг прислушались и обалдели: «По официальному радио Галича передают! Может, революция случилась, а мы тут сидим и ничего не знаем! Надо на улицу бежать!»

Когда я признался, они меня чуть не убили…

Перестройка

С перестройкой резко возросло количество возможных мест для встречи вне дома. Свадьбы, поминки, юбилеи стало возможно проводить в не слишком дорогих и достаточно цивилизованных кафе. Молодёжь оценила «Макдоналдсы» и «Бургеркинги», люди постарше – «Теремки», «Кофе-хаусы» и всякие «Шоколадницы».

После бассейна утром по субботам мы обычно заходили посидеть и поболтать в китайское кафе на углу Елецкой улицы. Там можно было съесть острый супчик из древесных грибов шиитаки, плошку риса и выпить чайник зелёного чая. И всё это очень бюджетненько…

И всё-таки нет ничего уютнее встречи дома, если не заморачиваться с деликатесами, а посидеть с дорогими друзьями за стаканчиком красного сухого вина с ломтиком сыра и салатом из помидоров с огурцами!