Дебют

Восьмидесятые. В магазинах плодово-ягодное и портвейн в бомбах из тяжелого, мощного стекла. Город Череповец полон химических заводов – облака розовые, трава пока ещё зелёная. Пацаны с заточками, мат, переполненные автобусы. Речечка течёт, слабеньким летом одеяльце принёс, «жигуль» открыл, лежишь, загораешь. По бережку битое стекло – не один ты пивком балуешься. А допил «жигуль», размахнулся и забросил в воду – плыви, бутылочка!

Общежития стоят, окна открыты. Одна высунулась, сиськи выставила, сигаретку курит.

– Эй ты, блядь!

– Сама блядь!

И пошла перекличка.

Вот в такой Череповец на берегу реки Шексны приехала на практику сугубо мужская компания студентов. Ну, первым делом они решили отметить приезд. Пошли в магазин, встали в весёленькую очередь. Июль – тепло, безмятежно, ветерок листья рябит. Опять же город новый, вдруг что хорошее выйдет. Только пузырями отоварились, рядом жареным запахло – мужик в очках наскакивал на белобрысого толстяка.

– Да я тебя! – толкал в грудь.

Толстяк качался, качался, вдруг взмахнул рукой, сбил с мужика очки и двинул его под дых. Подскочил – и по сопатке!

Мужик упал, закрыл руками лицо, кровь размазывает, зуб выплюнул. Девочка обхватила его, ревёт:

– Папа, папа!

Толстяк ухмыльнулся, пошёл себе.

Толпа оторопела, потом зашевелились, задвигались, кто-то подбежал помогать. Высокий усатый Глеб в компании студентов опомнился первым:

– Если в очках, в драке делать нечего.

– Так точно, учитель! – отозвался быстрый в движениях Павел. Поймал по своему обыкновению из воздуха сигаретку, закурил.

– Во фокусник! – восхищённо прореагировал Филя. – Никак не пойму, как ты это?

Павел подмигнул.

– Ну, что застряли? – напомнил Глеб. Мотнул головой. – Пошли.

В общаге сиротливые кровати, казённые одеяла, плоские подушки, яркий свет без полутонов. Сели у окна, открыли консерву, хлебца нарезали. Стаканов на всех не хватило, наливали по очереди.

– Надо будет их в столовке свистнуть, – заметил Павел.

Лёшка как винцо глотнул, так сразу рот и зажал.

– Ты дыши, дыши, – посоветовал Филя, – пройдёт.

– Что ж это за гадость такая? – с трудом выговорил Лёшка. – «Золотистое», – прочитал на этикетке.

Со внутренних стенок стакана медленно ползла вниз красноватая плёнка.

– Нет, не могу! – рванул в уборную, и там его вырвало.

Когда вернулся, ребята добродушно рассмеялись.

– Повторим? – Филя подмигнул.

– Пас, пас!

– Хорошо, нам больше останется.

– Картишки? – Павел стал мешать.

– С тобой, фокусник, только и играть!

– Да без балды, просто так!

Глеб взял гитару:

 
Всё напоминает о тебе, а ты нигде.
Остался мир, который вместе видел нас,
Последний раз…
 

Утром встали, поехали на свой завод.

Где-то за час до обеда мастер дядя Петя объявил:

– Всё, пацаны, работа не волк, пошли!

– Куда, дядя Петя?

– Шибко умный? Раз сказал – пошли, значит – пошли!

Шли недолго – неподалёку была полуоткрыта низенькая дверь. За ней разливали. От одной группы к другой тыкался молодой чернобородый парень, блестел глазами, тянул протяжно:

– Уйду я от вас, мужики, вот увидите, уйду…

– Куда? – улыбались.

– В овощной грузчиком. Эх, мужики, – мечтательно вздыхал, – там всё иначе.

Дядя Петя, обхватив спины Алексея и Павла, подтолкнул их вперёд и представил:

– Наша смена. Инженера!

– Откуда?

– Из Питера.

– Ну давайте, пока хватает! – гоготнул кто-то.

Дядя Петя с любовью поманил чернобородого:

– Валёк, добавить не хочешь?

Дядя Петя осторожно вытащил из старенького холодильника трёхлитровую банку – на дне колыхалась муть. Протянул Филе. Тот с готовностью отхлебнул. Очумело потряс головой:

– Ну, зараза!

– Эй, а где ключ? – крикнул дядя Петя. – Ага!

Дал Глебу:

– Пока не выпил, там, за углом контейнер. Откроешь, внутри бочки. Та, что слева, початая, отсосёшь шлангом в канистру, поставим на завтра отстаиваться.

Позже, в заводской столовой, он солидно рассуждал:

– У нас, робя, с этим строго – в семь, двенадцать и в пять, а больше – ни-ни. Понял? – поводил пальцем перед лицом Фили: – Ни-ни!

Филя смотрел преданными, чуть поплывшими глазами.

– А что это ваш дружбан? – дядя Петя отвлёкся на Лёшку. – Спит?!

– Хлипкий он, – еле ворочая языком, сказал Глеб, – не умеет.

– Научится, – добродушно сказал дядя Петя. Оживился: – Вот приходит новый человек, а как узнать, какой он? Что делать? А налить! Сразу и раскроется. Ну, будите, будите, на солнышке перекурим.

Перекурили, потом опять перекурили. Туман чуток развеялся.

– Мужики, а что в выходные?

– С бабами бы познакомиться… – мечтательно произнёс Филя.

– Сами придут, – усмехнулся Глеб. Посмотрел на часы. – Почти пять. Закупиться надобно.

– Я «Золотистое» больше не употребляю! – предупредил Лёшка.

– А ты, Филя?

Филя рассмеялся.

Вечером лень, карты, из окна веет свежестью, на столе опять спиртное.

– Ну, за здравие!

Опрокинули раз, второй, третий…

Глеб притушил сигарету в консервной банке.

 
Всё напоминает о тебе, а ты нигде.
Остался мир, который вместе видел нас
Последний раз…
 

– Разольём! – спохватился Филя.

– Что-то резво идёт! – заметил, закусывая огурчиком, Павел.

– Так! – Глеб отложил гитару. – Надоело. Кто со мной в разведку?

– Я! – выкрикнул Филя.

– Я, – сказал Лёшка.

– Паша?

– Голова болит.

Глеб, перегнулся через окно, посмотрел вниз.

– Невысоко, – объявил. – Спускаемся по простыням! Лёха, связывай!

– Филя ты первый!

Филя поплевал на руки. Полез. Некоторое время за окном виднелась его встрёпанная голова, потом исчезла.

– Лёха?

Лёшка молча отправился следом. Простыня заканчивалась довольно высоко от земли, и он неудачно упал на четвереньки, ударившись руками о тёплый асфальт и ободрав кожу. Встал, оглушённый тишиной и вдруг раздавшимся простором. В тишине пели сверчки, где-то неподалёку квакнула лягушка, сверху узким проёмом в другой, пропахший баклажанной икрой и водкой мир лило свет настежь распахнутое окно. Его плечо нащупал Филя. Негромко кашлянул.

– Привет.

– Привет, – отозвался шёпотом Лёшка.

В окне показался силуэт Глеба. Глеб споро спустился и ловко спрыгнул. Осмотрелся:

– За мной!

– Глеб, не так быстро!

– Давай, давай!

И так неожиданно остановился, что бежавший следом Филя не успел затормозить.

– Тихо ты! – Глеб куда-то пристально смотрел.

Лёшка тоже стал смотреть в ту сторону, но ничего не увидел. Только дальнее зарево от севшего солнца ещё окрашивало горизонт, да чернели деревья, скрывающие ближние дачи.

– Бежим к деревьям! – побежали.

– Пригнулись! – пригнулись.

– Где это мы? – задыхаясь, спросил Филя. – Что за палисадники?

– Вперёд!

Глеб перелез через забор, двое за ним, и сразу залаяла собака. Филя кинул в её направлении камень. Собака заскулила. На ближайшей веранде зажгли свет.

– Ноги!

Опять перемахнули через забор, потом ещё один. Филя зацепился за колючки, стал отдираться.

– Ой!

– Что?

– Да вступил! Ведро тут, с краской, что ли…

– Кисть есть?

– Да.

Они уже хорошо видели в темноте, тем более что небо было безоблачным и между веснушками-звёздами величаво светила луна. Глеб подскочил и, хорошо видный в свете луны, стал мазать белой краской из ведра какие-то кусты. Потянуло курятником. Филя бросился, рванул на себя дверь, стал выгонять кур. В результате поднял такой шум, что и мёртвый проснётся. Где-то поблизости вновь залаяла собака, и её лай подхватили другие. За курятником вспыхнул свет, хлопнула дверь, и мужчина в руках с чем-то подозрительным, очень напоминающем ружьё, выскочил на крыльцо.

– Да я вас! – голос задрожал.

– Дёру! – гаркнул Глеб.

Сзади бабахнуло.

– Все целы?

Глеб бухнулся на землю:

– Ползём!

Сзади бабахнуло ещё раз. Захлопали ставни, послышались голоса.

Они побежали. Бежали долго. Заборы, заборы, деревья, и вдруг открылась вода. Камыши.

– Давно я не купался! – обрадовался Филя.

Разделись, полезли в воду. Ноги сразу заскользили в мягком до отвращения иле. Лёшка запнулся за корягу, упал, ударился головой о другую корягу. Вылезли.

– Показываю джиу-джитсу! – объявил голый Глеб и подсёк Филю. Филя ойкнул.

– Ты что, сдурел? – спросил обиженно.

Луну затянуло. В темноте Лёшка ощупью стал искать одежду.

– Мою рубашку никто не видел?

Оказалось, что никто. Трусы тоже не нашлись. Лёшка натянул брюки на голое тело.

– Некогда, некогда! – заторопил Глеб.

Опять забор.

– Всем оставаться и ждать! – сурово скомандовал Глеб.

Перемахнул через забор. Они остановились. Подул свежий ветер, с ним быстро похолодало. Лёшка засунул руки под мышки, прижался спиной к дереву. Филя попытался закурить, стал чиркать спичками. Со злостью отшвырнул:

– А, чёрт, всё размокло!

Наконец появился Глеб, прижимая к груди что-то вырывающееся. Лёшка сунулся – короткая тёплая шёрстка, длинные уши, влажный нос.

– Отпусти ты его…

– Не трожь! Это трофей!

Лёшка пожал плечами.

По дороге обратно пару раз хорошо заплутали, но всё-таки выбрались. Подошли к общежитию – окно закрыто, свет потушен, простыни нет. Постучали в дверь.

– Кого это там несёт?

– Нас! – собачий голосок Фили.

Поднялись, попадали спать.

Вжик, вжик, вжик… Какой-то странный звук сквозь сон.

Лёшка медленно открыл глаза. Вжик, вжик… У батареи валялась захватанная скрученная простыня. Светло, ясно, солнечный зайчик дрожал в сброшенной вниз чайной ложечке. Лёшка приподнялся – Павел нож точит. Да, точит. А на столе лежит связанный за передние и задние лапы серенький маленький кролик.

– Хорошо спишь, Лёха! Уже четыре, – Глеб подмигнул. – Сейчас жаркое из кролика готовить будем.

– Знатное получится! – довольно причмокнул Филя. У него вдруг ясно обозначились полные красные губы.

Лёшка встал. Поморщился и посмотрел на ногу – располосовал-таки. Откинул с дороги тапочки, пошёл босиком – пол от солнечных лучей нагрелся, приятно.

– Паша, дай нож…

– Зачем? – Павел, не обращая внимания, сосредоточенно точил.

– Проверю…

– Острый, острый…

– Дай, я сказал! – неожиданно рявкнул Лёшка.

Павел удивлённо посмотрел:

– Ты смотри, у нашего теляти голос прорезался… Ну на, на…

Глеб и Филя внимательно смотрели. Лёшка взял нож, покачал в руке и резанул стягивающие кролика верёвки. Кролик дёрнулся, прыгнул.

– Держи его! – закричал Филя.

Павел бросился, но кролик успел первым – сделал круг по комнате, проскочил в полуоткрытую дверь и исчез. Филя выбежал за ним.

– Это что значит? – зловеще спросил Павел.

Лёшка бросил нож на стол.

– Можешь забрать. Кстати, ты вообще ни при чём. Ты с нами не ходил.

– Ну и что?

Лёшка открыл рот, собираясь возразить. Но тут вернулся разозлённый Филя и, ни слова ни говоря, набросился на Лёшку. Они упали, покатились по полу.

– Хватит, хватит! – Глеб разнял. – Тоже мне, бойцы! – и вдруг заразительно рассмеялся: – Надо же, защитник кролика!

– Я тебе ещё припомню! – пригрозил Павел.

Лёшка безразлично пожал плечами.

– Ну, защитничек, раз оставил без мяса, иди картошку чисти! – как всегда верно, решил Глеб. Полез под кровать к себе в сумку. – Оп-па! Фокус! – достал бутылку.

– Ух ты! – у Фили сразу повысилось настроение. – Живём!

В дверь постучали.

– Открыто! – крикнул Павел.

В проёме стояли девушки.

– Какая радость! – подпрыгнул Филя. – Проходите, гостюшки, садитесь!

Глеб схватил гитару:

 
А у лисицы морда острая,
Она не может целовать!
Её по морде били чайником,
Её по морде били чайником!
И научили целовать!
 

Девушки одобрительно рассмеялись.

– Паша.

– Лариса, Катерина.

– Глеб, Филя.

– Света, Варя.

– Лёша.

– О, что сегодня будет… – расстелился Филя.

– И что? – улыбнулась краешком брезгливого накрашенного рта Катерина.

– А угадайте? – сладким голосом.

– А ху-ху не хо-хо? – осведомилась рослая, даже выше Глеба, девица, кажется, Варя.

– Сигаретку? – Павел, как обычно, вытащил её из воздуха и, улыбаясь, предложил стройненькой, оторопевшей от неожиданности Свете.

– А это что за молодой человек? Молчит и молчит? – напевно спросила приземистая и с сильно подведёнными глазами Лариса. Стрельнула глазами в Лёшкину сторону.

– Стеснительный он…

– Стеснительный? Ах, как интересно…

Варя засмеялась басом.

Глеб взял несколько аккордов:

– Принимаю заказы. Что спеть, девочки?

– Про любовь… – кокетливо сказала Света.

Глеб пригладил усы, начал мужественным голосом:

 
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я не молод, не красив,
От любви и счастья млеешь,
Мне на плечи руки опустив!
 

Варя судорожно вздохнула, Филя с завистью посмотрел на Глеба.

– Что расселся? Иди картошку чисти! – напомнил Павел. – Девочки, сейчас будем ужинать! – тут же ласково обратился к гостям.

Лёшка поднялся.

– Зачем это вы Лёшеньку гоняете? – нахмурила бровки Света.

– Его загоняешь…

Лёшка подхватил картошку, вышел на кухню. Сел на подоконник и принялся чистить, прислушиваясь к шуму из комнаты. Хлопнула дверь, появилась Лариса.

– А вот и я! – хихикнула.

Поглядывая на него, достала сигарету. Протянула:

– Куришь?

– Не-а.

– Ка-кой мальчик… – сказала с расстановкой.

Лёшка покраснел.

– Ну не красней, не красней!

Лариса обстоятельно докурила и, подойдя очень близко, потянулась выкинуть сигарету в форточку.

– Ой! – не удержала равновесие, коснулась грудью. Лёшку бросило в жар. Лариса медленно, очень медленно и, как показалось Лёшке, неохотно отстранилась.

– Ну ладно, ладно. Пошла я.

Вернулась в комнату и оттуда немедленно раздался взрыв смеха. У Лёшки дрогнула рука, он чуть было не порезался.

– А-а, чёрт!

В каком-то смятении бросил нож и ходил из угла в угол. Потом подскочил, резкими, быстрыми движениями начал стругать почищенный картофель. Открыл газ, масло на сковороде зашипело, начало брызгаться. Заглянул Павел:

– Ты скоро?

– Скоро.

Когда он внёс картошку, пир уже шёл. Глеб явно не поскупился – тут был и шпротный паштет, и банка морских водорослей, и килька в собственном соку, и повседневная баклажанная икра. Над съестными припасами гордо возвышалась бутылка вина, две пива и водка.

– Откуда? – мимолётно удивился Лёшка.

– Ну наконец! – крикнул Глеб. – Давай сюда! – начал освобождать место для сковородки.

Вино и водка были уже ополовинены, на лицах девушек горел румянец. Павел обнимал свою Свету, она томно отбивалась, Филя увивался сразу за Катериной и за Ларисой, рослая, с огромной грудью, Варя сидела рядом с Глебом.

– Мой жених пришёл! – рассмеялась Лариса. – Да отстань ты! – крикнула на Филю.

– Закусочка!

– Подняли, девочки, подняли!

– А за что?

– Как говорил поручик Ржевский – за баб-с!

– Ребята, а где вы работаете?

– По субботам, по субботам мы не ходим на работу, а суббота у нас каждый день!

– Приезжает муж из отпуска, а дома жена с любовником…

– Ха-ха…

– А он и говорит…

– Картишки?

– Давайте на раздевание?

– Вот, Филя, и раздевайся!

– А Лёша наш всё молчит и молчит.

– Он ещё мальчик.

– Ничего и не мальчик!

– Ой, какой…

– Филя, убери лапы!

Катерина тяжёлой рукой так треснула Филю, что он едва не свалился. Процедила:

– Ещё раз полезешь – убью.

– Та-ак! – Глеб в руках повертел пустую бутылку. – И пиво ёк?

– Я принесу! – вскочила Лариса. – У нас есть!

Остаток вечера для Лёшки прошёл как в тумане. Павел со Светой целовались, Глеб терзал гитару, Филя плясал, что-то бухала Варя, его самого обнимали, шептали в ухо, он кивал. Потом Лёшку повели тёмным коридором, лестницей, опять коридором. Они оказались в комнате. В окно светила луна, скрипела кровать, женщина порывисто дышала, сладко двигалось её вёрткое сильное тело, мешались волосы. Вдруг из коридора открылась дверь, вбросив внутрь кипящую дорожку света. В проёме стояла Лариса.

– Ну ты и блядь!

– Да? – с издёвкой отозвались рядом с Лёшкой. – А нечего было щёлкать!

Катерина поднялась над ним, не спеша убрала волосы назад. Качнулись её полные белые груди с крупными коричневыми сосками.

– Блядь! – взвизгнула Лариса.

– Отсоси, дура! Сама блядь!

Лариса молча бросилась вперёд, Катерину вынесло из кровати, и они сцепились.

– Эй, эй! – забормотал Лёшка. Встал, попытался разнять.

– Да пошёл ты!

Катерина в запале наотмашь хлестанула его по физиономии, оставив отметину длинным ногтем. Лёшка отшатнулся и оторопел, у него перехватило дыхание. Опьянение прошло, будто и не было. Начал торопливо одеваться и ещё полуодетый, путаясь в штанинах, выскочил из комнаты. Жгучая обида на свою первую женщину жгла сердце. Лёшка бросился вниз, выбежал наружу. От чувств предательски щипало в носу и как-то незнакомо теснило сердце.

– Вот сволочь! – вытолкнулись слова.

Вытолкнулись хрипло, неудобно проворачиваясь булыжниками и царапая горло. Лёшка откашлялся и сказал ещё упрямее и злее:

– Блядь такая! – дёрнул себя за волосы и закрутился на месте. – Ну я и дурак! Смешно! Просто смешно! Ведь ей же всё равно с кем!

«А мне?»

Внутренне возмутившись оскорбительным для себя вопросом, он в растерянности сел на тёплый тротуар и, оглянувшись, начал наблюдать, как неподалёку в траве светил и медленно полз светлячок. А вот ещё один и ещё. И Лёшка неожиданно представил, будто он сам, как светлячок, бродит по миру с фонариком, только этот фонарик у него не снаружи, а внутри, качается себе в такт шагам, иногда почти затухает, а иногда разгорается так ярко, что становится мучительно трудно просто жить – покупать продукты, ездить, вежливо здороваться, спать, разговаривать. Помимо воли он вспомнил, как в свете луны с лица только что бывшей с ним женщины исчезло озлобление, разгладилась гримаса тонких, циничных губ и проступило трогательное и доверчивое начало.

– Шлюха…

Почувствовал неловкость:

– Тоже мне, обвинитель.

Обхватил руками колени. Вздохнул:

– Поздравляю. Вот тебе твой первый раз. Хотел – получил.

И вдруг ощутил гордость:

«Всё-таки было. Наконец было. Спасибо… Цапнула, конечно! – осторожно потрогал царапину. – Но спасибо. А дальше – дальше у меня всё будет иначе. Я буду любить, меня будут любить.

Неожиданно вспомнил Валька: «В овощном всё иначе…»

И испугался:

– Нет, не так! Всё иначе, всё действительно будет иначе!

Поднял глаза – за огородами, за палисадниками, за крышами, за волнами деревьев, за рекой Шексной занималось утро.