Русский, русскому помоги

Лёг над пропастью русский путь.

И срывается в бездну даль.

Русский, русского не забудь.

Русский, русского не предай.

Не ступили бы мы за край,

Да подталкивают враги.

Русский, русского выручай.

Русский, русскому помоги.

Грелась тьма у моих костров.

Никого корить не берусь.

Но, вставая из тьмы веков,

Русской силой держалась Русь.

Отслужила своё хлеб-соль.

Мир не стоит нашей любви.

Русский, русскому, как пароль,

Имя нации назови.

Перешёл в набат благовест.

И нельзя избежать борьбы.

Могут вынести русский крест

Только наши с тобой горбы.

Русским духом, народ, крепись

У последней своей черты.

Русский, русскому поклонись.

Русский, русского защити.

Душу русскую сохрани.

Землю русскую сбереги.

В окаянные эти дни

Русский, русскому помоги.

2007 г.

Амазонка

Сгинул с клёкотом ворон пропащий.

Раной рубленой вытекла даль.

Поцелуями камень наждачный

Молодит утомлённую сталь.

Тает вымя в губах жеребёнка.

И отвар выкипает в огонь.

На высоком бедре амазонки

Дремлет меч, как мужская ладонь.

И ревнует клинок к рукояти

Эту сонно опавшую кисть,

Эти косы, что в нежных объятьях

Над вздыхающей грудью сплелись.

Меч скифянку ревнует к кинжалу,

К певчим стрелам, к седлу, к стременам.

Любит он, как по лезвию-жалу

Чутким пальцем проводит она.

Только в сече он – ярый любовник.

И в смертельном открытом бою

Рассекает сведённые брови

Лишь за взгляд на хозяйку свою.

Как кричит она в битве и стонет,

И щиты разрубает сплеча!

На скаку, заливая ладони,

Кровь чужая стекает с меча.

Белокурая смерть-синеока,

Влита в кожу косули до пят,

Как прекрасна она и жестока

Там… три тысячи вёсен назад.

Там, где только во сне и полюбит…

Дух сарматского пота с губ

Ветер смоет. И меч погубит

Вожака, что насильно люб.

Но взойдёт запавшее семя.

И природа своё возьмёт.

Разрешится тугое бремя.

В землю меч от тоски войдёт.

И с рождением новой силы,

Чтобы русскую даль беречь,

Амазонка подарит сыну

Вместо первой игрушки – меч.

2009 г.

Дворняжка

Дворняжка билась на асфальте,

Как в клетке, в городе огромном.

Оркестр авто в столичном гвалте

Гудел ей маршем похоронным.

Располосована разметкой,

Вопила улица прохожим.

Но каждый был своею клеткой

От сбитой жучки отгорожен.

Шагали клеточные люди,

Глазами хлопали, как совы.

И в ржавых прутьях серых будней

Держали души на засовах.

И небо в клеточку – веками.

И были клетками машины.

И кровь на скорости лакали

Проголодавшиеся шины.

Но тут бедняге на подмогу

Метнулся пёс дворовой масти.

Он светофором врос в дорогу:

Язык горел, как «красный», в пасти.

И, словно ход врубили задний, —

Машины сшиблись в автобунте.

Металл проникся состраданьем.

А жезл глазел из клетки-будки.

Текли в рыдавшие моторы

Слезой горючей бензобаки.

Им заплутавший ворон вторил,

Что люди злее, чем собаки.

А души? Души человечьи

Рвались в заклинившие двери —

Протоколировать увечья

И компенсировать потери.

И встали намертво колёса.

Толпа зевак вовсю зевнула.

Кропя разметку мочкой носа,

Собачка хвостиком вильнула…

Не нам, двуликим и двуногим,

До самых глаз заросшим делом,

А – Псу, тащившему с дороги

Её расшибленное тело.

Деревья к ним склоняли ветки.

Махало небо вольной стаей.

Собаки вырвались из клетки.

А люди… люди в ней остались.

2010 г.

«А жизнь ласкает отчаюг…»

А жизнь ласкает отчаюг

И против шерсти гладит,

Ударом в челюсть кормит с рук,

Но прикрывает сзади.

Хоть пуля в грудь, хоть ножик в бок,

Не вредно для здоровья.

Не бережёных любит Бог

Отчаянной любовью.

И посылает на рожон

В постиранной рубахе.

И если посылает жён,

То – кротких, как на плахе.

Они рожают без конца

Детей мужского рода.

Чтоб после, хоть один в отца

Да выправил породу.

Таких немало на Руси.

Но всё же больше надо,

Кто мог бы отчество носить,

Как высшую награду.

2010 г.

«Планеты в кратерах, как в сотах…»

Планеты в кратерах, как в сотах,

Мне видятся издалека.

Я никогда на тех высотах

Не окажусь, наверняка.

Со звёзд, светящихся, как щёлки,

В полночной кровле напролёт,

Метеоритовые пчёлки

Не для меня собрали мёд.

Туда для званого обеда

Сквозь галактическую тьму

Мой светлый правнук вместо деда

Войдёт, как пасечник, в дыму.

2010 г.

Огурец

Тебе печально, одиноко.

Ну, посмотри же, наконец,

С каким восторгом спелым боком

На солнце млеет огурец.

Его съедят. Ему осталось…

Он знает сам, что не жилец.

Но, между тем, не бьёт на жалость.

Какой, однако, молодец!

А ты, как сморщенная клизма.

Пойдём – на грядки поглядим:

Учиться надо оптимизму

У тех, дружок, кого едим.

2010 г.

Изба

Октябрь споткнулся на пороге.

Всему – осенняя судьба.

А по заброшенной дороге

В последний путь идёт изба.

Сбивая в кровь венцы босые,

С дырявой кровлей набекрень —

Бредёт на кладбище России

Для недобитых деревень.

Сюда, почувствовав кончину,

Со всех оплаканных сторон…

Сюда, на кладбище Отчизны,

Без панихид и похорон…

Оно – везде. Шагни с угора

За горизонт… Оно – везде…

И перерезанное горло

Тропы в заросшей борозде.

И крик ворон в костлявых кронах.

Колодца выклеванный глаз.

В ослепших окнах, мёртвых брёвнах

Безбожья сумеречный лаз.

Коньки, проваленные в срубы.

Заборов-бражников загул.

Взамен крестов печные трубы

Несут печальный караул.

Когда-то было здесь крылечко.

Вот столб остался от ворот.

На дальнем взгорочке у речки

Изба на кладбище идёт.

2010 г.

Женева

Как холодно, кощунственно и странно,

Спасённая по тайному приказу,

Глядела на израненные страны

Женева, не бомблённая ни разу.

Её хранили войны мировые.

Ни Гитлер не задел её, ни Сталин.

Женева раздавала чаевые

За то, что убивать не перестали.

От крови пухла банковская пачка,

Давясь кусками плоти и металла.

И всё цела швейцарская заначка,

Хранимая жрецами капитала.

И новой бойне дать на лапу рада.

И видно, как у врат земного рая

Потомки «золотого миллиарда»

Костями человечества играют.

2010 г.

Ёлка

На Соборную площадь Кремля

Увозили убитую ёлку.

Заживляла мучительно долго

Отсечённые корни земля.

Пня культю бинтовала метель.

Ночь седела за лунным оконцем.

И кружились пластинкою кольца,

Напевая беззвучно про ель.

И строгая лучины лучей,

Солнце зимние дни разжигало.

А убитая ёлка сияла

В ритуальных огнях палачей.

И замёрзшие комья земли

Разбросав по весёлой Соборной,

Попрощаться с казнённою кроной

Отсечённые корни пришли.

И рванувшись по праздному злу,

По «безлюдью», что ёлку отпело,

Страшный пень обезглавленным телом

Привалился к родному стволу.

2010 г.

Защитник

Я помню, как на солнце щурился

И «пендаль» бил «сухим листом».

Играли «улица на улицу»,

Чтоб за страну играть потом.

Футбольной одури зачинщики.

С мячом лихая беготня.

И завсегда полузащитником

В команде ставили меня.

Я никогда мячом не жадничал,

Хотя обводочку любил.

Я пасовал, финтил, отважничал.

И сам однажды гол забил.

И целовал я кеды рваные,

И в грудь стучал, собою горд.

Но вдруг ослаб, как будто раненный,

Когда и нам влепили гол.

Качал над полем ветер соснами.

А я всё хуже с ходу бил.

И всё вернее и осознанней

Я вглубь защиты уходил.

К штрафной смещался и к воротам я.

Колен сургучная печать.

Лодыжка майкою замотана.

Всего труднее – защищать.

Вратарь пружинисто сутулился.

Я заслонял его, как дзот.

Я был защитник нашей улицы

И нашей чести у ворот.

Но детство кончилось тогда ещё.

А нынче страшно от того,

Что слишком много нападающих,

А вот в защите – никого.

2010 г.

«А на весеннем фронте все свои…»

А на весеннем фронте все свои.

Пароль один: «Влюбляться до конца!»

И бьют очередями соловьи,

Сражая неокрепшие сердца.

А возраст мой непризывной, как дед,

От приворотных пуль заговорён.

Но я срываю лет бронежилет:

Эй, соловей, не пожалей патрон!

Вали меня, ночные снайпера!

Жизнь – скоротечный и неравный бой.

И вся в цвету, как в белом медсестра,

Черёмуха склонится надо мной.

2010 г.

Зимний народ

Зима научила кострам

И шапкам-ушанкам, и шубам,

Деревьям, поваленным в срубы,

Взлетающим с плеч топорам.

Зима научила стогам

И песням про русскую тройку.

Любую дорогу и тропку

Зима приучила к снегам.

И вьюгами высекла грудь.

И сбила в полозья колёса.

Невиданный бросила путь

Под ноги великого росса.

Мы скованы стужей в народ.

В железо нам выкалил нервы

Холодный кутузовский год

И знатный мороз в сорок первом.

Зима – наша белая кость

И самая гордая сказка.

От Балтии русый авось

Катал снежных баб за Аляску.

Мы – русские – зимний народ.

Бессмертие в душах озимых.

И в топи вселенских высот

Уходит космический зимник.

2010 г.

Пугачёв

Ещё не кончен Пугачёв.

Хрипя словами грубыми,

Сжимаю Родину ещё

В объятьях рук обрубленных.

Цари скукожились в царьки,

Царицы стали цацами,

А мы, как были – мужики,

Так в этом чине царствуем.

В живой обруб гляди в упор:

Там кровь не запекается,

Сибирь течёт с Уральских гор,

Лихой народ стекается.

Не жмурь глаза, не солнце я,

И не упырь из полночи.

В острог был Катькой сослан я,

Не за кистень разбойничий.

Потёмкинцы… кто с нею был,

Тем всем за ночь – по ордену.

А я царице изменил

Своей любовью к Родине.

Глаза под лоб закатаны

От ярых дум заранее.

Пожизненная каторга —

Дорога к тайным знаниям.

По староверческим скитам

Бежал от псов науськанных.

Где православный образ – там

И правду славят русскую.

Я соль земли на ус мотал,

У ведунов выведывал,

Что всюду рус казаковал —

Евразией заведовал.

В истории не напоказ

Калёной шашкой машем мы.

И даже в имени – Кавказ —

Есть половина нашего.

Сарматы мы и скифы мы,

И асы мы, и каски мы…

И от Карпат до Тихого

Летела даль казацкая.

Она – в крови у нас с тобой.

Дышу надеждой лютою,

Что поспевает русский бой

За бунтами да смутою.

Станичник, Стенька, сердце рвёт.

И, разинщиной рощенный,

Я трижды подымал народ…

А дальше – ваша очередь.

Чихал бы я на царский трон,

Да не с моими нервами

Смотреть, когда со всех сторон

Обрезали империю.

Ну вот, гляди, была рука

И нет, как нет Варяжика.

У моря Русского бока

Черны турецким пляжиком.

А вон горшком летит с плетня

Родная Скандинавия.

А вы-то думали: меня

Гольштейны обезглавили?

От их предательских имён

Пошла Отчизна ранами:

С екатерининских времён —

Гольштейн-Готторп-Романовы…

Сломаешь, к дьяволу, язык.

И как обнять, прикинь-ка ты,

Софий-Амалий-Федерик…

В одной Екатеринке-то?

Душа у Катьки не губа:

Дурна и меньше варежки.

Ей жмёт народная судьба,

Как на безногом валенки.

Надела русский псевдоним

Поверх немецких трусиков.

С Елизаветой взят Берлин,

А с Катькой сдали Пруссию.

За семилетнюю войну

У нас бы морда треснула,

Когда б она мою страну

Германцам не отрезала.

И саранче дала жратвы:

Чертям – черту оседлости.

И вот в характере Москвы —

Черты пархатой вредности.

Хотел я сабелькою трон

Почистить от акцентика,

Но били в спину Михельсон

И Деколонг прицельненько.

Хотел я плёткой казака

Взбодрить жидву дворянскую,

Да шпоры в жирные бока

Вонзить коню троянскому.

Полсвета – в пашню распахать,

Чтоб от Карпат до Тихого

Росла одна лишь благодать,

И никакого лиха нам.

Хотел Святую Русь вернуть

И жезл Ивана Грозного…

Да шеей воздуха глотнуть

Сподобился морозного.

Кому – под дых, кому – в лицо,

Кому-то – розог досыта,

А Пугачёву – «колесо»,

Чтоб докатить до Господа.

Ну, докатить-то докатил,

Да только не понравился, —

Ведь я при жизни первым бил,

Щекою не подставился.

Закрылись райские врата

Засовами и тучами.

И понял я, что у Христа

В героях – только мученик.

А мне в терпилах невтерпёж.

Я принял казнь играючи.

Меня и мёртвого не трожь.

Я – Емельян Иванович!

А дух бунтарский не в чести

У Нового Завета-то.

На небеса не по пути

С душою не отпетою.

И Стеньки нет на облаках,

Покуда мы не скромные.

Зато в ведических кругах

Мы с Колядой знакомые.

Уж Он-то знает, что почём:

Видать, причина веская —

Родиться Стеньке с Пугачом

В станице Зимовейская.

Слыхал такую на Дону?

Там в гривах ветер мечется.

Наш род не царский, потому —

Мы родом из Отечества.

Вот кабы мне бы не лежать

Да на Болотной площади,

Вот кабы бабам не рожать

Да от кого ни попади…

Породу некому поднять.

Гляжу, без пугачёвщины

Плодит одна Отчизна-мать

Сплошную безотцовщину.

Не прячь улыбку, зимовей,

Под бородою бурною.

Хоть раз в столетье да разлей