Глава шестая

Верка шла к реке. На душе скверно. Она и не человек, и не животное. Фрицы вынули из нее душу, тело изувечили так, что люди шарахались, как от прокаженной. А когда-то она слыла красавицей. В мужья набивался хороший парень. Илья трудился токарем, помогал больной матери, считался активным комсомольцем. Они собирались пожениться, но грянула война. Илья ушел на фронт, через месяц матери пришла похоронка. Осенью районный центр, где они жили, заняли немцы.

Трудно приходилось Вере с матерью. Больная, с потерей памяти, она почти лежала и все время плакала.

Кончились продукты. Девушка собрала кое-какие теплые вещи, книги, пошла по деревням менять это добро на продукты.

В лесах уже пошаливали партизаны. Они то полицая прикончат, то конюшню с фашистскими животными подожгут. Немцы в ответ лютовали. Вешали людей без разбора. Под эту гребенка попала и Вера. В соседней деревне ее остановил эсэсовец. Без церемоний открыл рюкзак. На землю посыпались вещи. Один сверток привлек внимание фашиста. Носки были завернуты в газету «Правда» с портретом Сталина.

– Партизанка!

Мощный удар свалил девушку навзничь. Ее схватили, поволокли в штаб. Долго били. Она только плакала и сквозь удары кричала:

– Я деревенская, живу в соседнем селе. Вещи пошла менять.

Удары сыпались все круче и больнее. Вера теряла сознание. Тогда ее приказали отдать солдатам. Двое суток продолжались издевательства. Под завязку Вере отрезали уши, язык и выкинули за околицу.

Добрые люди подобрали истерзанную девушку. Искусство местной бабки-знахарки спасло ей жизнь.

На берегу реки сидел человек. Верка опознала в нем местного жителя Семку. Она и раньше приглядывалась к нему. Худой, рыжий, с тоскливым взглядом, он привлек ее внимание. Нутром чувствовала: родственный ей человек, обиженный судьбой.

Верка тихонько примостилась рядом. Мужчина вздрогнул, с недоумением уставился на женщину:

– Ты что здесь делаешь?

Верка замычала, рукой показала на тихую гладь реки, чистое небо.

– А-а, пришла отдохнуть. Садись и молчи.

Сказал, сразу осекся. Он слышал о судьбе девушки, застеснялся своих последних слов.

Сидели тихо и долго. Под ногами плескалась мелкая рыбешка, порывы теплого ветра ласкали щеки.

Верка достала листок бумаги, карандаш и что-то написала. Семка прочитал: «Ты почему такой грустный, я никогда не видела твоей улыбки».

– Чему я должен радоваться? Тому, что меня сделали уродом?

«Расскажи, легче станет», – написала девушка.

Семка внимательно посмотрел на Верку, и его прорвало:

– На войну меня не взяли: слаб здоровьем. Мужики уходили воевать, один за другим. В колхозе остались дети, женщины, председатель да я.

У председателя жена Фекла строгая, она следила, чтоб он на баб не был охоч. А ко мне потихоньку стали липнуть женщины. Крепкие, в соку, красивые, они будоражили мою плоть. И я ударился в блуд.

Председатель за это давал мне встрепку, а его жинка, кажется, поощряла мои поступки. Главное, ее Пантелей не ходил на сторону.

Иногда я спрашивал у баб об их мужиках. У одних весточек не было месяцами, у других мужей поубивали. Я же отпустил все тормоза. Даже рождение рыжих бесенят меня не смущало. Отрезвление пришло позже. Один за другим возвращались фронтовики. Меня стали поколачивать, притом крепко. Ад наступил, когда вернулся Кирилл. Лютый, гад. Мне кажется, он и не воевал: за три года на груди появилась одна медалька «За боевые заслуги». Говорят, в обозе служил, спирт по частям развозил. Пьяница, боже упаси. Как нажрется самогону, жену колотит до крови, потом меня по деревне гоняет. Если честно, с его женой у меня ничего не было.

Как-то в праздник подпоил он мужиков и уговорил их меня убить. Они в штыки, мол, не следует грех на душу брать. Бабы сами виноваты.

Тогда он придумал одну лютость. Поймали меня, влили пару стаканов крепкого пойла. Я охмелел. Очнулся, когда из меня сделали евнуха. Пьяный старик-хирург отрезал мое «богатство».

Семка надолго замолчал. Верка написала: «Почему не обратился в органы?»

– Так я ж виноват.

«Дурачок!» – вывела на листке девушка. И вспомнила, как фашисты издевались над ней. Ненависть заполонила с ног до головы. «Зверей надобно уничтожать», – с нажимом написала она.

Со стороны домов раздался голос:

– Семка, Вера, идите сюда, приехал председатель, вас кличет.

Парочка медленно побрела от воды.

Пантелей пригласил их в конторку:

– Ребята, вам предстоит серьезная работа. Тебя, Семка, назначаю завхозом в школу. Тебя, Вера, посудомойкой и кочегаром в котельную. Подумайте над моим предложением.

– И думать нечего, – ответил Семка, – я согласен.

Пантелей перевел взгляд на Верку. Та утвердительно кивнула. Она твердо решила Семку не бросать. Слабый он, могут добить парня.

Работа Семке нравилась. Он выписывал на складах краску, продукты, если надо – пиломатериалы. Сам чинил крышу, перестилал полы, правил заборы. Не стеснялся, помогал Верке. Девушка не умела колоть дрова, эту обязанность Семка взвалил на себя.

Односельчане наблюдали за необычной парой. Их жалели, кое-кто приносил одежду. Верка жила в доме Семена. Она готовила еду, обстирывала парня. Все понимали, что они не муж и жена, они гонимые, прилипшие волей страшных событий друг к другу.

Изредка по ночам Верку мучили видения: она целовала своего погибшего Илью. Он тянул к ней руки, но ветер рвал любимого на части, он растворялся в воздухе. На смену ему показывался маленький ребенок. Верка пеленала его, баюкала, пела песни. Он тоже исчезал.

Верка просыпалась в страхе. Она непонимающе смотрела в потолок и начинала рычать. От этого звука просыпался и Семка. Он подходил к девушке, гладил ее по голове, шептал:

– Успокойся, моя девочка, я тебя люблю.

Верка на мгновение приходила в себя, издавала последний рык и начинала рыдать в голос.

Сердце у Семена готово выпрыгнуть из груди. Но он ничем не мог помочь несчастной женщине.

Верка успокаивалась и проваливалась в небытие, где было хорошо и уютно.

От работы Семку оторвал председатель:

– Срочно собирайся, берем на отделение двоих стариков и едем за овцами.

– За кем?

– Нам в счет будущих ягнят и шерсти соседи отдают отару овец.

– Но помещения-то не готовы. Крыши нет.

– Пригоним овец, займемся и крышей. Камыша полно.

– Верка одна справится?

– Справится, она рукастая в работе. Мы через три дня вернемся.

Верка слушала разговор и одобрительно кивала. Семка уехал, а она пошла домой, начала стирать белье. Вода закончилась быстро. Верка взяла ведра, коромысло, спустилась к реке. В стороне, на крутом берегу, сидел мужчина и что-то бормотал. Через слово произносил ругательства. Верка поморщилась, поднялась на высокий берег. Там с бутылкой самогона сидел пьяный Кирилл. Он заметил девушку, ухмыльнулся:

– А-а, подстилка Семкина. На, выпей.

Девушка брезгливо отвела в сторону руку. Кирилл не унимался:

– Ублажил бы я тебя. Только больно страшная.

Верку словно пронзило током. Такое оскорбление она не могла стерпеть.

Кирилл глотнул из бутылки, что-то забубнил и повалился на самый край обрыва.

Верка услышала храп. Она смотрела на пьяного ненавистного мужика, и обида подступила к горлу. За что? Что плохого сделала этому человеку? Это он помог оскопить Семку.

Кирилл на мгновение очнулся:

– Не ушла еще, сука?

Верка потеряла разум. Она шагнула к обидчику и толкнула его ногой. Словно мячик, он перевернулся и полетел в реку.

Верка брезгливо рыкнула и пошла к ведрам. В душе была пустота.

Тело Кирилла нашли местные рыбаки. На похоронах даже жена не проронила слезинки. Самый пожилой житель тихо произнес:

– Собаке собачья смерть.

Милиция посчитала это несчастным случаем.

Глава седьмая

Клуб находился рядом с бывшей церковью, которую приспособили под зерновой склад. Люди медленно шли на собрание.

В сторонке пацаны тихонько покуривали, бросали камни в крыс, выбегающих из церкви, взрослые вели неторопливые разговоры.

Наконец секретарь партийной организации Ермаков пригласил всех в зал. Он с трудом успокоил односельчан и зачитал повестку. Главный пункт – увеличение поголовья скота.

Слово предоставили председателю колхоза Пантелю Рукавишникову. Он начал пафосно:

– Коли наш колхоз получил название «Буревестник», мы должны этому соответствовать. На два отделения завезем овец, на ферму в нашем селе поставим несколько десятков коров.

В зале возразили:

– Не круто ли берешь, Пантелей? Где корма, где люди, откуда возьмем животину?

Слово взял парторг:

– Послушаем председателя и примем это к сведению.

Пантелей благодарно взглянул на него, продолжил:

– Партия нам помогла с сеном, его завезут из Казахстана, коровы придут из соседней Оренбургской области. Доярки – местные. Понятно?

Зал ответил тишиной. Все понимали, что впереди многих ждет адский труд.

Виктор Ермаков хотел объявить перерыв, но не успел. Открылась дверь, и вошли трое в штатском:

– Кто из вас Николай Попов?

С заднего ряда поднял хилый, тридцатилетний мужичок:

– Ну я.

– Пройдемте с нами.

Едва Николая увели, послышались возгласы:

– За что? Он тихий, незлобивый человек.

Руку подняла доярка Вера. Все уставились на нее. Вера, чуть заикаясь, пояснила:

– Помните, позавчера шел фильм. По окончании его пьяный Попов на улице подошел к портрету Сталина и плюнул на него.

– А кто донес?

Ответа не последовало.

Раздался крик вдовы фронтовика Клавдии:

– Товарищи! Мы теряем классовую бдительность. Намедни ко мне зашел сосед Прошка. Попросил газетку. Я поинтересовалась, мол, читать? Он стушевался. Заметил на столе газету, там был снимок Сталина, схватил ее и умчался. В окно я приметила, как он заскочил в уборную, а обратно вышел без газеты.

Зал ахнул: все поняли, что простушка Клавдия подвела под тюрьму своего соседа. Назавтра об этом случае станет известно в органах.

Люди не ошиблись. Прошку расстреляли, а Николая осудили на десять лет лагерей.

Колхозники жили в оцепенении. Они перестали доверять соседям, женам, мужьям. Газеты не выписывали. Парторг ходил по домам и умолял подписаться хоть на газету «Правда». Люди отводили взгляды, но не поддавались на уговоры. Ермаков обратился к Пантелею:

– Давай кумекать насчет подписки. Сорвем ее – меня по головке не погладят.

Пантелей предложил выход:

– Оформи экземпляров сорок на колхоз. Будем развозить по станам, мастерским, отделениям.

– Спасибо, Пантелей. Век не забуду. Ты меня спас.

Председатель прищурился, спросил в лоб:

– Виктор, а не ты ли в органы стучишь?

Парторг покраснел:

– Докажи.

– Я не следователь. Забудем этот разговор. Но я надеюсь, что больше никого из колхозников не арестуют.

Парторг вдруг взъерепенился:

– Ты что, против линии партии прешь?

– Это какой линии?

– Покрываешь врагов народа.

Председатель долго смотрел на парторга:

– У тебя сколько детей?

– Ну трое.

– Виктор, у нас много отчаянных фронтовиков. Не повтори судьбу Кирилла.

Парторг начал хватать ртом воздух:

– Не повторю, Пантелей. Но за заботу спасибо! Думаю, никого больше не арестуют.

На ферму начали завозить молодых телочек и коров. Машины с мычащим скотом шли одна за другой. Кормить, чистить, доить собрались стар и млад. Пантелей подозвал к себе Валентину:

– Тебя назначаю заведующей фермой.

– Я не умею руководить.

Пантелей усмехнулся:

– И обязанности доярки с тебя не снимаю. Нужно будет – вилами навоз начнешь убирать.

– Председатель, уймись. Мы с четырех утра почти даром пашем на ферме.

– Ничего, Валя. Наступит и на нашей улице праздник.

– Ишь ты, заговорил словами вождя.

– Тебе что-то не нравится?

– Все нормально. Одно «но» – мне скоро рожать.

– Валя, ты знаешь, что все наши бабы рожают кто в поле, кто на ферме, а Нинка Гончарук умудрилась даже в конторе ребенка произвести.

– Тебя, председатель, не переспоришь. Ладно, согласна исполнять обязанности и бабы, и мужика. Коли придется – рожу вон в той каморке.

Пантелей облегченно вздохнул. Валентина согласилась возглавить ферму. Он сел в машину, с трудом выехал со двора: тяжело управлять одной рукой. Правда, была еще культяшка, он ею придерживал баранку.

Валентина собрала доярок и одного скотника, кривоного старика Фому.

– Не густо, – сказала завфермой, – на одну доярку – двадцать коров. Почитай, нужно приходить не в четыре утра, а на полчаса раньше.

Ропот недовольства прокатился по конторке. Валентина цыкнула:

– Не шумите, девоньки, всем сейчас тяжело.

Начали осматривать буренок и опечалились: у половины стада – мастит.

– Дела, – пробурчала одна из доярок. – Не вылечим – подохнут. Нас за это упекут туда, куда Макар телят не гонял.

– Куды-куды? – переспросил глухой Фома.

– В тюрьму, вот куды.

Валентина окинула всех строгим взглядом:

– Не талдычьте. Я приготовлю раствор, он поможет. Бабка меня научила. Вы же, кто может, принесите широкие напильники. Будем разрабатывать вымя.

Узнав про болезни коров, Пантелей сильно переживал:

– Это ж нас обманули?

Валентина успокаивала:

– Нет, председатель. Просто те люди знали, что скот продадут, перестали на него обращать внимание. Через недельку всех коров вылечим. Ты занимайся колхозными делами, я здесь справлюсь.

– Ну коли что, зови, сразу примчусь.

– Думаю, скоро понадобится твоя помощь.

– Что случилось?

– Потерпи.

Валентина приметила, что на ферме пропадает молоко. Она наблюдала за подчиненными, но те пили его немного. Куда исчезает остальное?

После вечерней дойки она притаилась у забора. Видит, одна доярка оглянулась, вытащила из-за пазухи бутылку и налила туда молоко. Вторая заполнила трехлитровую банку. Третья произвела такую же операцию. Свое добро женщины спрятали в кустарники, недалеко от фермы.

Валентина собрала доярок и возмущенно сказала:

– Верните молоко в бидоны, иначе вас просто привлекут к суду.

– Ты заложишь?

– Я не сексот. Я ваша коллега, но и руководитель. Уже идут разговоры о нехватке продукции при сдаче. Цифры не сходятся. Пишем один объем при дойке, сдаем – другой. Девоньки, прекратите это безобразие.

– Чем детей кормить? У тебя мужик есть. Он зарабатывает. А наших поубивали на войне.

– Я вас понимаю. Что-нибудь придумаем.

Расстроенная, она пришла в контору колхоза. Пантелей удивился:

– Случилось что?

– Да!

Она подробно рассказала о воровстве.

– Твое предложение?

– Нужно в счет трудодней разрешать людям брать молоко.

– А если продолжат воровать?

– Я этого не допущу.

– Согласен. Соберем правление колхоза, узаконим данное мероприятие.

Дома Валентину ждали голодные дети. Она на скорую руку сварила похлебку, нажарила карасей, которых поймал Сашка.