Их далеко разгонит вьюга,

Кружа над мерзлою землей,

Навек разделит друг от друга,

Покрывши снежной пеленой.

– Она восхитительна!.. – нарушил тишину седобородый господин во фраке за соседним столиком.

– Богиня!.. – воскликнул кто-то в центре.

– Я бы за нее жизнь отдал!.. – отчаянно признался Унгебауэр. Никогда еще Горский не видел своего друга таким возбужденным. Глаза лейтенанта округлились, заблестели чистым светом, брови поползли вверх, рот мечтательно приоткрылся. Всё его существо прониклось любовью и страстью.

Антона Федоровича охватила обжигающая ревность. Все окружающие люди стали ему и друг другу соперниками, включая лейтенанта Унгебауэра. И даже примерный семьянин Ланфельд и стальной офицер Гвоздевич очевидно прониклись всеобщим восхищением к мадам Ардан.

Тем временем Знойная Зизи начала петь следующий романс, немного веселее предыдущего:

Скоро ли полночь настанет,

Скоро ль дождусь я тебя,

Спят все цветы, вся природа,

В тучи сокрылась луна…

– Ах, как славно поет! – не сдержал эмоции Ланфельд. – А что за глаза, что за глаза!

– Вы забыли про фигуру, Фридрих, – дружески улыбнулся Гвоздевич. В последнее время штабс-капитан стал чаще улыбаться.

Здесь нас никто не увидит,

Здесь встрепенется душа…

Скоро ль тебя я увижу?

Милый, я жду тебя!

Последняя фраза повергла зал в экстаз. Вальс-романс еще не кончился, а публика уже взорвалась громогласными аплодисментами. Крики «браво!», «манифик!» и «шарман!» раздавались каждую секунду. Вскоре Зизи стали наперебой приглашать к своему столу едва ли не все зрители. Как и предполагал Горский, мадам Ардан первой выбрала компанию из самых презентабельных господ в черных визитках, заказавших сразу аж четыре бутылки шампанского. На зависть остальным, просидела она с ними около получаса. Остальным гостям пришлось довольствоваться танцами полуголых баядерок, которые, конечно, лишь отчасти могли заменить великолепную и неповторимую приму. Некоторые джентльмены, отчаявшиеся ждать своей очереди, приглашали к себе других певиц и танцовщиц, угощая их безумно дорогой «Veuve Clicquot», предназначенной для Зизи.

Мадам Ардан, надо отдать ей должное, вела себя отнюдь не как ее менее именитые подруги: громко не хохотала, много не ела, еще меньше пила, на шею никому не вешалась и целоваться не лезла. Зато вполне позволяла себя обнимать и шептать на ухо шутки и признания. Самые гривуазные обжимания пресекала, но порой счастливчикам удавалось добиться своего.

Смотреть на всё это Горскому было чрезвычайно противно и больно. Но еще больнее ему было наблюдать за Демьяном Константиновичем, который буквально умирал от мучительных душевных страданий.

«Даже если предположить, что каким-то чудом Унгебауэру удастся сблизиться с ней, ничего хорошего из их союза не выйдет, – трезво размышлял судебный следователь, – А из моего союза с ней тем паче».

«В таких женщин нельзя влюбляться».

И если Антон Федорович эту простую истину для себя осознал и уяснил, то лейтенант флота постичь ее не мог априори. Более того, таковая мысль даже не приходила ему в голову. Демьян Константинович пребывал в тяжелейшем состоянии аффекта, которое только возможно было представить.

Наконец, спустя полтора часа этуаль оказалась за столом Унгебауэра, расположившись между лейтенантом флота и титулярным советником. Вблизи стали лучше видны морщины на ее лице. Но даже они не могли испортить тот волшебный флёр загадочной чувственности, пронизывавший всё ее существо.

– Позвольте вам представиться, мадам Ардан: помощник управляющего Морского пароходства общества К.В.ж.д. лейтенант флота Демьян Константинович Унгебауэр, – он гордо выгнул спину. – А это мои лучшие друзья: химик Управления постройкой порта Фридрих Ланфельд, штабс-капитан 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Георгий Сильвестрович Гвоздевич и судебный следователь титулярный советник Антон Федорович Горский.

Зизи впервые за вечер поглядела на Горского. Антону Федоровичу показалось, что между ними возникли невидимые флюиды, по крайней мере он сделал такой вывод из ее взгляда, который задержался на нем дольше, чем на остальных. Это не могло ему не льстить, но чем это может кончиться, титулярный советник себе ясно представлял. И если в случае с Анной Лазаревой он проявил очевидную слабость и даже, пожалуй, инфантильность, то с этой актрисой категорически нельзя давать волю сокровенным желаниям сердца.

«Второго удара я не выдержу».

– Рада познакомиться со столь очаровательными джентльменами! – вежливо и даже чересчур скромно сказала Зизи. Слух Горского тотчас уловил мягкий южный выговор, столь знакомый ему по Киеву.

– Вы из Малороссии? – решил удостовериться титулярный советник.

– И да, и нет, – загадочно ответила дама, одарив Антона Федоровича пронзающим взглядом.

Мужчины с великим интересом ждали, что она скажет, но этуаль молчала.

– Вечно ты ко всем пристаешь со своими расспросами! – в шутку, но при этом довольно сердито пробурчал Унгебауэр. – В Антуане живет следователь даже тогда, когда он отдыхает!

– А кто живет в вас, Демьян? – нежно спросила мадам Ардан, повернувшись к нему анфас. При этом она так ласково произнесла его имя и так грациозно к нему наклонилась, что у Горского от зависти разлилась желчь. Сердце титулярного советника выпрыгивало из груди.

– А… э… – задохнулся от восторга лейтенант флота, забыв напрочь все слова. Прошло некоторое время, прежде чем он ответил: – Во мне, дорогая Зизи, живет любовь к морю, к этим бескрайним синим просторам, к соленой воде и треску рангоутов.

– О, вы настоящий романтик! – как будто искренно воскликнула мадам Ардан.

Унгебауэр засиял счастьем. На этой волне он пошел ва-банк:

– Но во мне живет кое-что еще. Прекраснейшее из всех чувств, возвышенное и чистое, как горный ручей, непостижимое и глубокое, как морской жёлоб, наконец, бесконечное и беспощадное, как внезапное цунами. Это любовь, любовь к самой красивой даме, которую я когда-либо знал.

Демьян Константинович поцеловал ее тонкую руку, продлив елико возможно сладостный момент.

Актриса несколько смутилась, но в целом была готова к такому повороту событий. К признаниям в любви она, вероятно, привыкла.

– Налейте мне шампанского, Демьян! – мило попросила она.

Чокнулись, выпили за знакомство. При этом мадам Ардан, в отличие от джентльменов, едва пригубила спиртного. Унгебауэр продолжил что-то рассказывать, всецело завладев вниманием этуали. Горского и Ланфельда это порядочно задело, а вот Гвоздевичу, казалось, было все равно: он с невозмутимым видом глядел на влюбленного лейтенанта и его роковую пассию.

– Вы такие славные! Пожалуй, самые интересные господа во всём шантане, – кокетливо проворковала Зизи своим дивным выговором. Горскому отчего-то показалось, что это акцент.

– Вы явно лукавите, сударыня, – отозвался Ланфельд. – Вы положительно обделили нас троих своим вниманием.

Унгебауэр гневно покосился на химика. Австриец испытующе и нагло глядел на Зизи. Но та не дрогнула.

– Обещаю, Фридрих, что подарю вам целый вечер, если вы приготуете мне эликсир молодости! – достойно и очень удачно парировала выпад Ланфельда мадам Ардан. При этом она запомнила его имя и даже то, что он химик! Вот уж удивительная женщина! Одаренная от Бога красотой и чудесным голосом, она еще и обладала завидной выдержкой, недюжинным умом и искусством слова.

«”Приготуете” – так говорят малороссиянки», – утвердился в своей догадке Горский.

Фридрих тем временем потерялся и не нашел ничего лучшего, как ответить:

– Для вас, мадам, пожалуй, стоит попробовать.

– Как добьетесь успеха, дайте знать, – улыбнулась артистка и перевела взгляд на Гвоздевича.

– Почему вы такой хмурый, Жорж? – обратилась она к штабс-капитану.

«Это она еще не видела Гвоздевича раньше», – с сарказмом подумал Антон Федорович.

– Военные не склонны улыбаться, – пожал плечами Георгий Сильвестрович.

– Напротив, я знаю многих офицеров, которые веселы и жизнерадостны. Взять хотя бы вашего друга Демьяна! – имя лейтенанта она произносила с каким-то сакральным придыханием, будто имя Государя. Горского это ужасно коробило, как задевало и то, что к нему она потеряла всякий интерес и манкировала его вопрос.

Гвоздевич снисходительно поглядел на этуаль, а потом на Унгебауэра. В его взгляде читалось: «какой же это военный?» Демьян Константинович это четко уловил и решил сыграть на опережение:

– Понимаете, дорогая Зизи, Жорж у нас боевой офицер. Несколько лет назад он подавлял Боксерское восстание. Война всегда откладывает на человеке свой отпечаток.

– Очень точно сказано, – поддержал друга Георгий Сильвестрович.

– Получается, что вы, Демьян, в боях не участвовали? – провокационно спросила мадам Ардан, изобразив некоторое разочарование.

– Это так, сударыня, – сконфуженно опустил голову лейтенант флота, но тотчас поднял. – Однако я не теряю надежды поучаствовать в настоящем сражении! Я докажу всем, и вам в первую очередь, что Демьян Унгебауэр – это самый смелый из моряков Тихоокеанской эскадры!

– Скоро у вас появится такая возможность, дорогой друг, – зловеще отозвался Гвоздевич. – Но поверьте, война это не то, что вы себе представляете. Это намного хуже.

– Не надо меня пугать, Жорж! Не на того напали! – обиженно выкрикнул лейтенант.

– Поверьте, господа, война – это не увеселительная прогулка за город. Это ремесло, не постигнув которое, вас, скорее всего, убьют, – трезво и удивительно проникновенно заговорил штабс-капитан. Унгеабуэр воспринял это за позёрство и распускание перьев перед красивой дамой, но Горский знал наверное, что это не так.

– Ты сомневаешься в моей выучке? Напомню тебе, что я лейтенант флота!

– Пассажирского флота, – уточнил Гвоздевич, чего можно было не делать.

– Да, но я действующий офицер! – вскипел Унгебауэр. – И в случае войны я буду незамедлительно мобилизован!

– Возможно, – спокойно согласился Георгий Сильвестрович. – Но вот тебе мой совет: если во время войны будет хоть малейшая законная возможность покинуть Квантун, уезжай. И вы тоже, господа, уезжайте. Напрасные жертвы ни к чему.

– Позволь, Жорж, но это уже оскорбление! – процедил сквозь зубы Унгебауэр. – Ты призываешь меня к малодушию, сомневаясь в моей храбрости и моей боевой пригодности!

– Да, Демьян, я действительно сомневаюсь в твоей боевой пригодности, при этом нисколько не сомневаясь в твоей храбрости. И лишь даю тебе совет, который ты вправе оставить без внимания.

– Придержи свои советы для глупых фендриков!

– Господа, прекратите сейчас же! – возмутилась Зизи. – Не люблю военные разговоры, но в данном случае вы, Жорж, неправы. Истинная отвага и боевое искусство проявляются только на войне. Я полагаю, что долг каждого мужчины защищать свою страну и служить своему императору.

– Вы заблуждаетесь, сударыня. Служить должны только те, у кого есть к этому призвание и необходимые навыки.

– Но как же Демьян раскроет свое призвание, если он не попадет на войну? – резонно заметила мадам Ардан. – Вы говорите о навыках, но как их можно получить в мирных условиях?

Гвоздевич раздраженно отвернулся.

– Господа, давайте выпьем! – предложил Ланфельд. – За мир и благополучие!

Хорошо, что Фридрих догадался разрядить обстановку, потому что беседа обещала плохо кончиться. Горский ждал, что теперь Зизи обратит внимание на него, но она вдруг сказала:

– С вами хорошо, господа, но я вынуждена вас покинуть.

– Ах, не покидайте нас! Прошу вас, побудьте с нами еще пару минут! – взмолился истерзанный стрелами купидона Демьян Константинович.

– Ну, хорошо… Я побуду с вами еще немного, если вы закажете шампанского – наша бутылка пуста, – попросила дама и была тотчас услышана: Унгебауэр немедленно позвал официанта.

– Хочу конфект, – прибавила этуаль. – Они здесь прелесть как хороши.

– Это вы, Зизи, прелесть как хороши! – расплылся в улыбке лейтенант. – Официант, коробку конфет!

«Ох и много же он заплатит! – сосчитал в уме Горский, – Эта дама не так проста, как кажется».

К шампанскому этуаль едва притронулась, конфет съела всего две. Но кто, кроме Горского, будет обращать внимания на такие мелочи? Демьян Константинович волен делать то, что считает нужным.

Настал неизбежный момент расставания. Унгебауэр едва не пустил слезу, воспользовавшись последним мгновением сполна: добрые полминуты целовал Зизи руку. Будто птица, мадам Ардан упорхнула в дальний угол залы и присела к очередному столу-кормушке, где ее заждались. И всё повторялось по кругу.

Гробовая тишина воцарилась в компании лейтенанта флота. Выход на сцену очередных девиц в неглиже настроение господ не улучшил. Демьян Константинович попросил счет, а когда увидел итоговую сумму к оплате, чуть не упал в обморок.

Назад ехали также молча. На прощание Гвоздевич первым протянул Унгебауэру руку. Стало быть, помирились.

Ну и слава Богу.

3. Бал-маскарад

Ночью Антону Федоровичу приснился очень странный сон. Про Киев. Он откуда-то твердо знал, что это непременно Киев, но с трудом мог его идентифицировать. Судебный следователь стоял на какой-то гигантской площади, разрезанной большим проспектом. Позади него высилась высокая колонна, кажется, с ангелом, наподобие Александровской колонны на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Впереди него открывался простор, обрамленный полукругом серых мрачных зданий. Радиально расходившиеся узкие улицы что-то смутно напоминали. Слева блеснул купол Святой Софии.

«Неужели… это Думская площадь?» – пытался сообразить Горский, озираясь. Вокруг не было ни души, но отчего-то под ногами валялось много мусору. Антон Федорович явственно понимал, что площадь эта изменилась до неузнаваемости: пропали вывески со зданий, пропали сами здания, потому что вместо них стояли уродливые гипертрофированные эквиваленты, пропал чудесный скверик с фонтаном, возле которого так любили собираться обыватели, и пропало еще что-то. Он долго не мог понять, что̀ именно, но когда понял, мурашки побежали по его телу.

«А… где же Дума? Где здание Городской думы??»

Не успел он всё это прочувствовать и переварить, как вдруг всю площадь заполонили люди. Он не мог различить ни одежды, ни лиц, лишь тусклые абрисы и неразборчивые слова. Ему вдруг показалось, что это какой-то другой и даже чужой город. Безусловно, очень похожий на Киев, но всё же не Киев. Зародившееся сомнение требовало прояснений. С этой целью титулярный советник остановил первого попавшегося прохожего и надтреснутым голосом спросил: «Подскажите, пожалуйста, где я?..» Прохожий противно хохотнул и задорно ответил: «Теперь в Европе!»

«Теперь в Европе?.. – повторил про себя Антон Федорович, совершенно сбитый с толку непонятной фразой. – А раньше, что же, Киев был в Азии? Что за глупости?..»

Проснулся Горский с великим облегчением, как это и всегда бывает после дурного сна. Жаль только не успел выяснить, куда делась Дума.

«И как это мой мозг мог выдумать этакую чушь?» – еще долго задавался вопросом судебный следователь. Он где-то читал, что во сне человек видит то, что его больше всего волнует и то, что он сам бессознательно моделирует.

До обеда он провалялся на диване за чтением очередной книги. В два пополудни ему позвонили из тюрьмы – из Порт-Артура привезли мошенника Шлянкера. Горский тотчас собрался и попросил Кима отвезти его в арестный дом.

Допрос обвиняемого Антон Федорович провел прямо в тюремной камере. Выяснилось, что предприимчивый «благотворитель» Дунаев сумел собрать с доверчивых и милосердных дальнинцев в общей сложности более 500 рублей!

– И не стыдно вам было, Яков Лазаревич, прикрываться лицами, попавшими в нужду? – спросил в конце допроса Антон Федорович.

– Не стыдно, ваше благородие. Потому что я сам таковым и являюсь! – с чувством горькой обиды парировал не имеющий чина почтово-телеграфный чиновник VI разряда низшего оклада.

– А всё-таки, господин Шлянкер, бедность – не повод творить мерзости, – рассудительно и крайне сдержанно поспорил титулярный советник.

– Вот тут вы заблуждаетесь, ваше благородие! Когда жрать нечего, когда в кармане два гривенника, а до жалованья неделя, когда кишки к позвоночнику липнут… поглядел бы я на вас!

– И даже в этом случае я бы не пошел на преступление, – уверенно заявил Горский.

– Так разве ж то, что я с богатых господ по трешке-пятерке поимел, преступление? Ваш Сахаров и его свита миллионами воруют и ничего! Я, по крайней мере, никого не убивал и телесных увечий не наносил! Меня, поди, в Сибирь отправите, а эти паскуды будут продолжать кутить и на балы хаживать. Тьфу!..

Речь мошенника была дерзка и вызывающа, однако почему-то никакой злости внутри Антона Федоровича она не подняла. Вместо этого судебного следователя посетила грусть. Прав был Шлянкер насчет высших городских чиновников. И это расстраивало больше всего.

Горский искренно не понимал, как можно присвоить и фривольно распоряжаться средствами, которые тебе не принадлежат? Как можно бессовестно брать деньги у государства и пускать их на собственные нужды? Каким мерзавцем надо быть, чтобы беспардонно обирать свою страну?..

С паршивым настроением вернулся судебный следователь домой. По пути купил свежий номер «Нового Края».

Усевшись в гостиной перед растопленным камином, Горский принялся читать. В газете печатался текст ответа Государя на новогодние поздравления генерал-адъютанта Алексеева. Его Императорское Величество поблагодарил всех военных и гражданских чинов за теплые чувства и выразил надежду на благополучие. «…Да благословит Господь Россию миром и благоденствием в наступающем году» – такими словами заканчивалось Августейшее послание. Была телеграмма и от Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны ровно о том же.

Международная хроника сводилась к одному: Россия приняла некие выдвинутые Японией условия, сделав, таким образом, шаг навстречу. Японии этого уже мало, она продолжает агрессивный милитаристский тон, требуя еще больших уступок. При этом неофициальные источники сообщают, что некоторые условия азиаты всё же приняли и что напряженность в русско-японских отношениях заметно снизилась. Все дипломатические каналы сходились во мнении, что достигнуты хорошие позиции для конструктивных переговоров. Повеяло мирными настроениями.

На следующий день Антона Федоровича ждал неприятный сюрприз, который, впрочем, вскоре таковым быть перестал. Судебный следователь не успел снять пальто, как на пороге его камеры появился полицейский надзиратель Дминский. Оказалось, что в эту ночь около 4-х часов утра в Административном городке произошло убийство неизвестного китайца. Энергичными мерами, принятыми надзирателем Дминским, убийцы были задержаны и оказались тремя русскими слесарями. Похвалив полицейского за расторопность и усердие, Горский выразил желание допросить душегубов в тюрьме.

Слесари признали свою вину. Причем каждый из них на личном допросе заявил, что это именно он убил «китая». Чувство локтя у этих мужиков вызывало уважение, чего не скажешь о мотиве. Несчастный азиат стал жертвой банального спонтанного жестокого грабежа.

– И много вы с этого китайца поимели? – спросил Горский у одного из задержанных.

– Восемь целковых… – опустив голову, признался бородатый убийца.

– И стоило из-за восьми рублей себе жизнь губить? – печально вздохнул титулярный советник.

– Чаво уж ныне баить, ваше благородие… Бес попутал ентого косоглазого отмордовать. Коли дурачьё, так там нам и место – в Сибири.

Мужиков Антону Федоровичу было искренно жаль, потому что в глазах каждого из них он увидел неподдельное раскаяние. Каторга их ждет неминуемая. Разве что Алексей Владимирович сбавит им срок, взяв во внимание их нужную рабочую профессию.