Часть вторая

1

Принстон

Через четыре года

Август 2008

Он отвез Рахель в Нью-Арк^[24] и возвращался назад с Хендрикусом. Хитрый пес уселся рядом с Брамом. Всю дорогу до аэропорта он простоял на задних лапах, упираясь передними в окно и глядя на улицу, а теперь быстренько перебрался на пассажирское сиденье со своего матрасика, лежавшего на полу новенького «форда эксплорера», купленного Брамом месяц назад. Через час самолет компании «Эль-Аль», на котором должна лететь Рахель, поднимется в воздух и возьмет курс на Тель-Авив. Она постоянно старалась upgrade^[25] все вокруг себя – улаживала большие и малые дела, находила то дешевого слесаря, то старинный крестьянский стол, то рисунок их дома, сделанный во времена Гражданской войны^[26] черным художником из Филадельфии – и, конечно, найдет чем заняться во время долгого перелета. Рахель уверяла, что не может спать в самолете, но Брам знал по собственному опыту: как только пассажиров покормят, она заснет. Иногда она засыпала в неудобном кресле крепче, чем в собственной постели, и ему приходилось будить ее, когда самолет разворачивался над Средиземным морем, заходя на посадку в аэропорту Бен Гурион. Завтра ее отцу исполняется шестьдесят пять лет, и Рахель решила явиться в Тель-Авив без предупреждения, чтобы сделать ему сюрприз.

В некоторых аэропортах Европы установлены скоростные сканнеры, дающие возможность зарегистрироваться на рейс меньше чем за два часа до отправления, – как раньше, до теракта 11 сентября. Но в Америке, как и в Израиле, контроль осуществляется не машиной, а служащими. Через неделю, когда Рахель будет возвращаться, какой-нибудь чиновник потратит несколько минут на проверку ее багажа. Брам был абсолютно уверен, что компания «Эль-Аль», много лет занимающая первое место в мире по безопасности, доставит ее в Израиль в целости и сохранности. Сам он так не смог понять, какая сила удерживает самолет в воздухе, и необходимость куда-то лететь приводила его в ужас. Летать приходилось не реже чем дважды в месяц, и всякий раз он сидел, взмокнув от страха, тупо уставясь в экран лэптопа, напряженно прислушиваясь к шуму моторов. Иногда ему чудились перемены в высоте тона или уровне громкости, и он начинал внимательно следить за стюардессами: не нервничают ли они, не бегают ли без надобности в пилотскую кабину. В течение всего полета поведение пассажиров фиксировалось видеокамерами, и Брам был уверен, что служит излюбленным объектом для обучения новичков. Указывая на его смертельно испуганное лицо, выделяющееся на фоне мирно спящих пассажиров, инструктор мог продемонстрировать будущим стюардам и стюардессам паникера: вот он – человек, налетавший сотни часов, но до сих пор не доверяющий профессионализму пилотов; вот он – возможный источник неприятностей.

Если он летел с Рахелью, то благодаря ее легкому нраву был почти спокоен. Она понимала его страхи, но находила их несколько чрезмерными. И о кошмарах, мучивших его по ночам уже почти два месяца, Брам рассказывал только ей.

Нынешним утром, когда он проснулся в полпятого мокрый от пота, она сказала:

– Ты слишком много работаешь. Лекции отнимают у тебя все силы. Надо их прекратить.

– Но нам нужны деньги. Один ремонт чего стоит.

Его книга о Шароне и Арафате, основанная на беспристрастном подборе фактов, стала бестселлером и принесла им достаточно денег, чтобы внести задаток за обветшалый загородный дом, куда они переехали четыре месяца назад. Но лекции, которые он читал по всей стране, давали гораздо больший доход, чем проценты с продажи книги. Именно лекции давали возможность быстро покончить с ремонтом и рассчитаться с ипотекой. Ему хотелось определенности. Он не любил рисковать.

Основу дома – простую прямоугольную коробку – построили в 1828 году, но за два столетия он разросся, превратившись в лабиринт коридоров и комнат, и из-за колоссальной площади в семьсот квадратных метров казался бесконечным. Надо было срочно что-то делать, чтобы он не развалился. Архитектор и подрядчик старательно поддерживали в нем растущий страх. Они долго обсуждали «сгнившие стропила», но стропила оказались в полном порядке. Но все-таки трубы, электропроводку и большинство оконных рам придется заменить, ванные и кухню – перестроить и вдобавок перебрать большую часть крыши. После чего, к концу своей личной пятилетки, они смогут расслабиться и коротать долгие ледяные зимы под надежным кровом просторного, теплого, уютного дома.

Пока что они жили в «новом» крыле, построенном в 1928 году специально для слуг, которых в 1930 году, после биржевого краха, пришлось рассчитать. В плане дом имел z-образную форму; к короткому крылу (три спальни и большая гостиная с открытой кухней), где они жили, с одной стороны примыкал неухоженный газон огромного сада, а с другой – тихая дорога, ведшая к 518-му шоссе, по которому за полчаса можно было добраться до Принстона. Сад занимал небольшую часть их холмистого участка в 26 акров, включавшего собственную английскую рощу, прорезанную просеками и грунтовыми дорогами. Дикие олени и лисы бродили меж деревьев, хищные птицы охотились на мелких зверьков.

До начала зимы надо было успеть наладить отопление, слесарь уже сообщил им, во что это обойдется. Их дом станет настоящим дворцом.

Скоростная дорога номер один связывала аэропорт Нью-Арка с Принстоном. Не прошло и часа, как Брам добрался до пригорода, застроенного недавно отреставрированными домами в колониальном и викторианском стиле, уютными и просторными, с аккуратными лужайками и гостеприимными верандами, украшенными элегантной резьбой по дереву. Дом доктора Джиотти отыскался быстро. Хендрикуса пришлось взять с собой. У Брама имелась сложная схема: в какие дни кому из знакомых можно его завозить, когда приходится читать лекции; но сегодня никто не смог оставить у себя собаку. Бенни пока в садике, за ним он заедет в три.

Джиотти, как и следовало ожидать, оказался типичным итальянцем: маленький, чернявый, заботливый, с темными ироничными глазами и коротко подстриженной бородкой, в дорогом элегантном костюме и элегантных туфлях от Бруно Магли. Кондиционер бесшумно гонял прохладный ветерок по его кабинету. Хендрикус с интересом обнюхивал пол под простыми, обшарпанными стульями и круглым столом, за который они с доктором уселись. И на котором не было книг. Только пачка бумажных салфеток, кувшин с водой и пара стаканов «Duralex». Когда Рахель велела Браму обратиться к психоаналитику, в университете ему посоветовали именно этого доктора.

Джиотти записал на листочке возраст Брама, место рождения, где он жил и учился, дату смерти его матери, семейное положение.

Потом спросил:

– Итак, вы плохо спите?

– Да.

– С каких пор?

– Уже два месяца.

Странно было обсуждать свои сны с абсолютно чужим человеком.

– А раньше такое бывало?

– Нет, раньше – никогда.

Глаза у Джиотти были огромные, а веки от природы темные, словно он их подкрашивал, как женщина. Из-за этого Брам решил, что Джиотти красит волосы: ни следа седины в шевелюре, хотя на вид – никак не меньше шестидесяти.

– В вашей жизни произошли в последнее время какие-то серьезные изменения?

– Не то чтобы, – ответил Брам. – Впрочем, дом, мы купили дом. Который требует капитального ремонта.

– И вам из-за этого не спится?

– И из-за этого тоже.

– Вы не спите, обдумывая ремонт, это совершенно нормально. Но я так понял, что ваша бессонница вызвана и другими причинами?

– Так кажется моей жене.

– Это жена отправила вас ко мне?

– Она думает, вы сможете мне помочь.

– Бессонница вас сильно беспокоит?

– Она не беспокоила бы меня совсем, если бы время от времени удавалось высыпаться, так что – беспокоит, но не слишком.

– Вам трудно заснуть?

– Нет, с этим нет проблем.

– Сексуальные проблемы?

– Что вы имеете в виду?

– Проблемы с эрекцией?

Никто, никогда не задавал Браму таких вопросов.

– Нет.

– Вы получаете удовольствие от секса?

Брам не был уверен, удастся ли ему продержаться еще полчаса.

– Да.

– У вас много партнерш?

– Нет. Я верен жене.

– А как вам кажется, ваша жена тоже удовлетворена своей сексуальной жизнью?

Они всегда делали то, что им хотелось. Рахель была чудесна. То, как ее изумительное тело отвечало на его ласки, делало немыслимой саму идею поиска других женщин. Как-то раз они взяли напрокат порнофильм. Иногда она, раздевшись, оставалась в чулках с подвязками и туфлях на «шпильках». Но наверное, все это лишь невинные развлечения в глазах опытного психотерапевта. Преподаватели Принстона обожали Джиотти. Может быть, в академических кругах процент извращенцев выше, чем среди работяг?

– Я думаю, да, – ответил Брам.

Джиотти кивнул и сделал пометку в блокноте.

– Вы можете описать свою ночь? Вы засыпаете хорошо, так?

– Да, но потом – потом я просыпаюсь от кошмара. И больше уже не сплю.

– В этом кошмаре есть некий сюжет?

– Да.

– И вы можете его пересказать?

Брам кивнул.

Вот как, значит, устроена беседа с психиатром. Сухой обмен интимной информацией, которая после обрабатывается и становится материалом для изучения и интерпретации.

– Вы пересказывали свой кошмар жене?

– Да.

– Она у вас умница – я встретил ее как-то у общих знакомых – что она сказала?

– Что мне нужен хороший аналитик.

Джиотти удовлетворенно улыбнулся:

– Я же говорю, она умница, – и добавил: – Вам неприятно говорить об этом?

– Я бы лучше обсудил возможность позитивных перемен в Корее.

– Да вы, оказывается, оптимист! – не остался в долгу Джиотти.

– Просто не люблю заниматься самокопанием.

– Это и не нужно, пока ничего не случилось. Но вам снятся кошмары.

– Да.

– Нет нужды объяснять вам, что это может означать: не преодоленные страхи, загнанные в подсознание.

Брам кивнул. Он понимал, что кошмары порождены страхом. Он боялся потерять то, без чего не мог жить. Рахель. Бенни. Дом. Работу. Отца.

– Не могли бы вы приблизительно описать, как выглядят ваши кошмары?

– Они похожи друг на друга.

– С одинаковым сюжетом?

– Да.

– Ну что ж, начинайте, – кивнул ему Джиотти, словно приглашая актера начать показ.

– Попробую – но мне кажется немного странным говорить об этом с вами.

– Конечно. Чтобы привыкнуть, нужны месяцы, если не годы.

– Вы хотите сказать, что я должен буду ходить к вам несколько лет?

– Понятия не имею. Но если это будет необходимо…

– Да зачем, когда есть снотворные? – удивился Брам.

– Совершенно справедливо. Я выпишу вам рецепт, и вы можете продолжать жить, как живете. Но мне все же любопытно знать, что за кошмары вам снятся.

Достаточно ли будет, подумал Брам, продолжать принимать таблетки или стоит попробовать разобраться наконец с этим кошмаром?

– Сон начинается, – сказал он, – всегда по-разному. Но потом случается что-то, из-за чего я попадаю в наш новый дом.

– И как, к примеру, он начинается?

– Например, я разговариваю с отцом. Мы говорим о его псе. Пес убегает, я – за ним, и мы оказываемся возле дома. Того самого дома, где мы сейчас живем. Но это только начало. Я вхожу в дом следом за псом, и вдруг пес проваливается сквозь пол, в дыру. Дом очень старый, на верхнем этаже в одной из комнат действительно в полу есть дыра. Я смотрю сквозь нее вниз и вижу, что пес стоит там, внизу, и жалобно смотрит вверх: он ждет моей помощи. Я бегу назад, спускаюсь по лестнице. Попадаю в какой-то коридор, в нем – не думаю, чтобы мое подсознание было каким-то особенным, – слишком много дверей. А пса нигде не видно. Я слышу его, но не вижу. Потом из-под решетки кондиционера начинает валить дым. В нашем доме нет таких решеток, мы только собираемся их ставить. Дым наполняет коридоры и комнаты. Я зову пса по имени, но дым попадает в мои легкие, и я не могу двинуться с места. Я слышу, как скулит пес. И просыпаюсь.

Джиотти кивнул на Хендрикуса, старательно вылизывающегося под столом:

– Это и есть наш главный герой?

– Нет. Вернее, не совсем, частично.

– Вы когда-нибудь раньше держали собак?

– Нет.

– Даже в юности?

– Нет, – повторил Брам и вспомнил об отцовской собаке. – Отец держал пса, когда был ребенком. Я думаю, пес в моем сне принадлежит отцу. То есть насколько я могу себе его представить.

– Вы видели его фотографии?

– Нет, но отец мне о нем рассказывал.

– Он считал своего пса чем-то необыкновенным?

– Да. – Ничего больше не хотел он рассказывать этому чужаку. Разговор становился все более абсурдным. Не хватает еще и собак обсуждать.

– Не могли бы вы рассказать мне побольше про собаку вашего отца?

– Не думаю, что это относится к делу.

– Почему?

– Просто я слишком сильно беспокоюсь из-за дома. Мы недавно переехали. Он огромен, и потребуются титанические усилия, чтобы привести его в порядок. Реконструкция будет стоить кучу денег. Может быть, мы взялись за дело, которое не сможем завершить; боюсь, нам не справиться.

– Вам это только что пришло в голову?

– Это естественное объяснение, не так ли?

– Абсолютно. Но: испытываете ли вы облегчение?

– Какое облегчение?

– Исчезнут ли благодаря этому ваши кошмары?

Брам подумал, что, даже если это объяснение верно, оно вряд ли поможет ему исцелиться. Оно уже приходило ему в голову после одного из первых кошмаров, но было отвергнуто как неубедительное.

– Вы принадлежите к старой школе? – спросил Брам.

Джиотти взглянул на него вопросительно:

– К старой школе? Что вы имеете в виду?

– Они говорят, что, как только я пойму символику сновидения, оно перестанет меня беспокоить. То есть больше не будет на меня действовать.

Джиотти улыбнулся:

– Да, у меня тридцатилетний опыт работы с пациентами. Но иногда требуется время, чтобы отследить все компоненты сновидения.

– А если это случайность?

– Сколько раз вам снился этот пес?

– Понятия не имею. Двенадцать, тринадцать… может быть, больше.

– И вы считаете случайностью то, что один и тот же образ раз за разом возвращается в сопровождении одних и тех же эмоций?

– Я боюсь браться за реконструкцию дома, боюсь, что у нас не хватит денег, а страхи никуда не денутся. И кошмар остается при мне. Я думаю, этого достаточно…

Джиотти прервал его:

– Что делает собака в том доме, который вам снится?

– Понятия не имею. У нас есть собака. У моего отца когда-то была собака.

Джиотти поглядел на дремлющего под столом Хендрикуса. Пес выглядел спокойным, и это удивило Брама. Обычно, оказавшись вне дома, Хендрикус нервничал и скулил.

– Как его звать? – спросил Джиотти.

– Хендрикус.

– А как звали собаку вашего отца?

– Так же, – ответил Брам, помедлив несколько секунд.

– Хендрикус?

Брам кивнул.

– Что это за имя? Израильское?

– Голландское.

– Оно что-то означает?

– Это имя состоит из двух германских слов: heim – то место, где находится твой дом, и rik, означающий власть. Немецкое имя – Heinrich.

Джиотти кивнул:

– То есть в какой-то степени указывает на дом, который вы купили. Большой дом.

У Брама форменным образом отвалилась челюсть.

– Черт возьми, – сказал он и рассмеялся. Процедура оказалась еще чуднее, чем он ожидал. А собственно, разве он чего-то ожидал?

– Вы хотите сказать, у меня в голове составился ребус? Мне снятся головоломки?

– Вы знали, что означает имя вашей собаки, но не отдавали себе отчета в этом. Пришло время, и головоломка сложилась.

– С вашей помощью.

– Я стараюсь, – заметил Джиотти без малейшего смущения. – Люди в течение тысячелетий чувствовали, что в снах закодирована информация, хранящаяся в подсознании. Библейский Иосиф был толкователем снов. Вернее сказать, он был первым психотерапевтом.

– Мальчиком мой отец жил в небольшом доме. Он назвал пса в честь знаменитого в то время голландского политика.

– Но вам известно значение его имени. Вполне возможно, что, если бы пса звали, к примеру, Паул, он не появился бы в вашем сне.

– Паул, Паулус, тихий, беззащитный, – пробормотал Брам.

Джиотти кивнул:

– Давайте-ка вернемся к началу сна. Они все начинаются по-разному, не так ли? А потом выходят на один и тот же сюжет?

– Да.

– Сон, который вы описали, начинался с вашего отца. Другие сны тоже начинаются с него?

– Нет.

Брам попытался восстановить в памяти картинки, с которых начинались его сны. В одном он шел по Амстердаму, вдоль Золотой излучины Хееренграхта^[27], мимо роскошных домов, выстроенных купцами, приобретшими в семнадцатом и восемнадцатом веках колоссальные состояния на торговле специями, слоновой костью, шелком, китайским фарфором и рабами из Африки. К затейливо украшенной входной двери одного из домов вели ступени. Он заглянул в забранное решеткой окно. И увидел собаку. Толкнул дверь, она легко открылась. Собака побежала в глубь здания, и Брам последовал за ней.

– Я могу привести пример, – сказал Брам и описал прогулку вдоль канала, огромный дом, решетки на окнах.

Когда он закончил, Джиотти спросил:

– Все эти компоненты, они знакомы вам?

– Да.

– Вы сами там когда-то гуляли?

– Да, много раз. Когда учился в школе…

Он испуганно посмотрел на Джиотти. Но терапевт молчал, невозмутимо глядя на него, и Брам понял, что многолетняя практика научила Джиотти сдерживать эмоции.

– Когда мне было восемнадцать, я должен был написать работу к выпускному экзамену. О Второй мировой войне. Для этого пришлось несколько месяцев ходить в архив Государственного института, где хранятся документы, связанные с войной. Этот институт и есть дом из моего сна.

– И собака сидит внутри?

– Да, собака сидит внутри.

– А как собака связана с институтом?

– Непосредственно, – пробормотал Брам.

– Непосредственно?