– Вам не нравится этот стих?

– У меня немеют руки, – прошептал Рафаэль.

– Что у вас?

– Руки, они немеют!

Кровать застелена, как и в былые времена. Несколько тёплых одеял накинуты поверх Рафаэля. До него здесь даже побывала грелка. Камин растоплен на полный жар и все, кто заходил, обливались потом.

Так почему же ему было холодно? Почему ничего не грело? Лицо его потеряло прежний блеск, краски куда-то улетучились, кожа с каждым днём становилась бледнее.

Генрих и Молли не возвращались уже как четыре часа, может больше. Мать Рафаэля постоянно лежала в своей комнате вот уже несколько дней, её здоровье, и так хромавшее, стало совсем никаким после настигшей драгоценного сына беды.

Старый семейный доктор, которого хоть и звали Роберт, но самые близкие обращались либо док, либо Роб, вошёл в комнату и тут же побагровел.

– Ну и духота, топите как в феврале!

– Я не могу согреться.

Доктор понимающе взглянул на Рафаэля. Он поставил свой чемоданчик рядом с кроватью и тут же принялся снимать пиджак и жилетку, освобождать горло от пут галстука.

Видя тяжёлое состояние Рафаэля, доктор тут же спросил, кто сможет рассказать о проблемах, чтобы не утруждать лишний раз больного. Вперёд вышла служанка и Рафаэль кивнул.

– Хорошо, если Раф захочет что-то добавить, просто постучите по моей ладони, ладно?

Рассказ был коротким. Рафаэль не может согреться, ничего не ест, мало разговаривает, движения у него скованные, а кожа болезненно бледная. Историю про охоту доктор знал.

– Есть что добавить? – обратился он к больному.

– Осмотрите потом мою маму?

Роберт улыбнулся и кивнул.

– Скажу честно, случай ваш мне до боли знаком, что не делает его менее интересным. Вы не чувствуете, что ваши кости ломит?

– Не чувствую костей.

– Ясно, а запахи?

–В этом и проблема, есть ничего не могу, но вот почувствовать запах шарлотки за километр… всё обострилось, не только запахи, но и слух, зрение.

– Какие ещё изменения?

– Доктор, может моя крыша и едет, но, кажется, я впадаю в чувство транса.

– Поподробнее.

– Бывает, сижу вот так, и всё вокруг замедляется, вижу, как муха мимо летит, крыльями так плавно машет, настолько медленно, что поймать её не составит никакого труда. А бывает, человек, та же сестра моя – Молли, пройдёт мимо, да так быстро, что словить не могу момент, когда она бездвижна, только размытый след за ней остается, и будто её десяток становится. А бывает и вовсе всё происходит, а меня и рядом быть не должно, все как будто сквозь меня идут, странное чувство такое бывает! И согреться я не могу тоже, горячий чай обжигает, но не чувствую я ни боли, ни тепла ожога, одеяла, хоть сто, не греют, не потею даже от них, но холодный пот идёт просто так по утрам. Кажется, я начинаю покашливать, организм мой совсем пищу отвергает. Скажите, я умираю?

– Все мы умираем, жизнь для этого и создана, чтобы в конце умереть. Но вам стоит обождать лезть в гроб.

– Но что тогда со мной происходит?

– Убати, не иначе! – воскликнул доктор.

– Что, простите?

– Как бы вам объяснить. Если вы позволите, я бы рассказал историю о своей жизни, когда ещё не был доктором и когда не укоренился со своей практикой в вашем небольшом городке.

– Пожалуйста, ни в чём себе не отказывайте, – Рафаэль удивился, как активен он был на беседу, а после шёпотом произнёс – у меня ведь полно времени, я всего-навсего при смерти.

– Я в молодые годы, быв ещё на побегушках у Лазаря, о чьём лечебном таланте говорит одно его имя, побывал в Малайзии. О целях поездки говорить не стану, лишь упомяну, что учитель, в отличие от меня, был крайне набожным и верующим человеком, для него было само собой разумеющимся вера в магию и альтернативные способы лечения болезней, – Роберт улыбнулся.

Мы путешествовали в глухих джунглях от одного поселения к другому, повидали множество шаманов и столкнулись с разительностью способов лечения одних и тех же заболеваний, причём в каждой деревне, а они могли быть как за тысячи километров одна от другой, так и в пешей доступности. Был свой неповторимый метод, полон дыма и магии. Некоторые были бесполезны, другие помогали частично или лечили только симптомы, но были и чудодейственные рецепты. Знаете, как я догадывался, в каком поселении шаман лечил больных правильно?

– И как же?

– Всё моя смекалка. Я поднял неплохие деньги на пари со своим учителем и наставником. При входе в каждое поселение обратите внимание, сколько там детей и женщин, какое их состояние, гляньте на мужчин, посмотрите, сколько старых людей есть в поселении. К примеру, рассмотрим один из показателей, если все мужчины здоровы и красивы собой, значит, умирают от первой же раны, а если в поселении живут даже однорукие, это говорит обычно о знании местных шаманов в хирургии и когда её необходимо применять. Это была типичная систематическая ошибка выжившего, и мой наставник всё никак не мог этого понять, ему казалось, чем больше в поселении здоровых людей, сильных людей, красивых и с полным составом конечностей, тем лучше там медицина. Что, по сути, чушь, ведь чем лучше становится медицина, тем больше больных мы можем увидеть в цивилизации, люди наконец-то научились поддерживать в них жизнь.

– Это, конечно, очень познавательно, будь я здоровее, возможно бы написал по вашим путешествиям книжонку или две, но что происходит со мной?

– Вам интересно, что за состояние у вас? Нашей науке оно пока неизвестно, но смею вас заверить, что ранее сталкивался с чем-то подобным. Под конец странствий мы посетили деревню Сияли, она располагалась в глухих лесах и попали мы туда случайно.

В одной из деревень я узнал, что местные жители с болезнями, считавшимися в их деревнях неизлечимыми, отправлялись к шаманам, жившим в Сияли. Мы прождали неделю, прежде чем один из деревенских отправился в Сияли, попросил разрешения на посещение и вернулся обратно. Сиялийцы обычно не любили чужестранцев, но у них было два весомых повода нас принять: во-первых, сиялийцы всегда ратовали за получение новых знаний и были открыты любым веяниям, способным доказать свою эффективность, а во-вторых, деревню постигла некоторая беда, в которой они и надеялись найти помощь у "белых варваров". Пожалуй, опущу историю, как мы туда добирались, ведь я ещё тот болтун и могу случайно занять ваше драгоценное время лишним часом описывания какого-нибудь цветка.

Когда мы прибыли в деревню то узнали, что в округе завёлся гигантский волк, постоянно следовавший за охотниками, и если те ничего не поймают, забиравший одного из них. Они прозвали волка – Кутукан Си Рамбут Мераф, не уверен в правильности произношения, но мне перевели его как "проклятый рыжий волос", а, как известно, все местные волки там рыжие, как наши лисы. К приезду проблема была решена, один из охотников ушёл ночью в лес и через несколько дней вернулся с трофеем – гигантская туша, чуть меньше вашей, естественно, но всё равно гигантская. Мы хотели увидеть героя, но получили запрет, ведь тот отсыпался. Интересно, никого в поселении не смутил сон в тридцать часов. Сами сиялийцы считали любой сон смертью, а посему, на протяжении всего дня старались засыпать на несколько минут и, постоянно повторяя данную процедуру, им удавалось бодрствовать без остановки.

Именно тогда я впервые столкнулся с состоянием, когда всё вокруг то ускорялось, то замедлялось, то снова ускорялось, и человек сам не знал в каком времени он находится, в прошлом или уже в будущем. Тот парень один раз даже ответил раньше, чем задали вопрос. Местные старосты прозвали это состояние "Убати", чувство неопределённости, когда человек как будто потерялся во времени.

– Они с этим уже сталкивались?

– Да, но очень давно. Старосты тут же стали запаривать цветки раффлезии. Настойка стояла три дня и только потом её давали пациенту. Я внимательно записывал каждое их действие и мужчина действительно шёл на поправку после каждого приёма, но затем снова падал без сил и понятия где он и что делает. Иногда он кричал и рычал, а когда приходил в рассудок, признавался: он видел не людей вокруг себя, а животных. Парня лечили цветками, настойками, дымом и магией, но вот чувство "Убати" не исчезало вовсе. Старосты объясняли это духами, дескать, этот волк является демоном, который приходит раз в некое количество десятилетий и тот, кто убил его, должен превратиться в волка. Чувство "Убати" – это карающая мера богов, направленная на возвращение крови, взятой у животного и превращения в волка. Мой наставник искренне в это верил, я тоже.

– Что с ним случилось? С тем парнем, у которого было "Убати", его вылечили?

– Он умер. Никакой магии, никаких духов, ничего. У него оказалось банальное бешенство, очень непонятное, на мой взгляд, позволившее ему прожить дольше, чем обычно живёт человек с таким приговором, возможно, действия шаманов и целителей помогли ему столько прожить, возможно, у него была сильная воля. Волк оказался бешеным, я это понял при обследовании, объяснил шаманам и вместе мы запретили приближаться и контактировать с больным. Через несколько дней он задохнулся от пены во рту, так и не обернувшись волком.

***

Ночью пришел очередной журналист. Рафаэль приказал прогнать его. Какой это был по счёту? Седьмой или восьмой, может девятый. Пришёл в ночи, наверное, надеялся, что его приютят на один сон, а сами будут сидеть и слушать, как хорош этот журналист и как много он может сделать Рафаэлю, но фокус не сработал. После ухода доктора он так же прогнал писателя из соседнего городка, который хотел запечатлеть историю славной охоты. Все эти люди, журналисты и политики, бизнесмены, чиновники, средней рукиписаки, все без устали и перерыва стучали в двери его особняка и все получали отказ.

Образ смелого охотника, защитника людей, спасителя деревни, нет, даже не деревни, образ хотели раздуть до области или даже страны. «Борец со злом!» – так прозвали его клирики. Рафаэлю не нравилась эта затея, он не хотел наживаться на своём подвиге и имени, он не хотел, чтобы подвиг выходил за рамки рассказа, который бы соседи, состарившись, рассказывали своим внукам. Ему казалось неправильным и неправомочным зарабатывать на этом. Все идеи организации вокруг их поместья отелей, развлекательного центра, парков, в общем, туристической зоны, места паломничества и прочего (а ведь его поместье было наиболее близко расположенным к лесу и к тому же занимало территорию настолько большую, что только здесь возможным было реализовать крупный проект), они не казались ему привлекательными.

Да, заработать и обеспечить семью – это основа его жизни, к этому он стремился, но не таким путём. Он не хотел за чужой счёт и труд обеспечить и покрыть свои нужды, ему не хотелось зарабатывать на самой идее подвига, рекламизировать его, создавать новые легенды, становиться популярнее прежнего, ведь за всем этим скроется сама суть и правильность совершённого действия.

Реклама, политическая карьера, сотни книг, создание отелей, функционирующих только на идее совершённого убийства, всё это уничтожало сам смысл той охоты, её суть и её правильность, за этой ширмой скрывалась истина, которую знал Рафаэль и жители его деревни, и которую не могли передать ни газеты, стремящиеся раздуть каждую новость, ни политики, старающиеся поднять свои рейтинги и готовые подстроить историю на любой лад, удовлетворяющий желания электората. Для матерей волк – опасность, способная уничтожить детей, для молодежи – это этап, через который нужно пройти, для церкви – всесущее зло, с которым мы боремся каждый день, для мужчин – опасность, от которой нужно оградить семью и хозяйство. Они готовы назвать чёрное – белым, а белое – чёрным, лишь бы в своих корыстных целях удовлетворить желания тех, кто может им помочь.

На часах уже полночь, а Молли и Генрих ещё не вернулись. Помимо размышлений о словах доктора, о будущем его особняка и семьи, о том, стоит ли соглашаться на одно из тысяч разношёрстных предложений, пока ещё существует такая возможность или нет, добавились мысли об этих двоих. Он был ужасно зол на Генриха, как можно уйти с утра за продуктами и до сих пор где-то шастать?

Служанка помогла Рафаэлю спуститься и усадила на кресло в гостиной. Там он просидел ещё три часа до возвращения обоих. Те будто не замечали его, не прекращали перешёптываться и смеяться. Рафаэлю пришлось повысить голос, чтобы на него обратили внимание. Генрих стоял тихо, и молча выслушивал всю критику, недовольство друга, Молли же старалась отвечать, но Генрих её останавливал. По итогу она убежала в свою комнату, так и не дослушав брата.

– Зря ты так, – тихо, давая понять, что не претендует на верховенство в этом доме, произнёс Генрих. С разрешения своего друга, что так же служило подтверждением уважения к авторитету Рафаэля, он уселся на соседнее кресло и достал сигару.

– Это моя сестра!

Генрих не успел ответить, Рафаэль раздался кашлем. В комнату вошла прислуга, но дрожащая, покрытая волосом и длинными когтями рука остановила её. – Ух…о…ди.

– Я справлюсь, – успокоил прислугу Генрих и жестом руки попросил уйти.

Руки Рафаэля дрожали, в дрожь частично попало всё его тело. Ссора, хоть и не продолжительная, вытянула остаток сил. Кашель не прекращался, Генрих протянул другу платок, тот его взял и выкашлял огромный коричнево-красный сгусток.

– Брат, всё хорошо?

– Чем вы занимались всё это время? Где чёртовы продукты? Не мне тебе объяснять, что молодой девушке не к лицу возвращаться в такое время чёрт побери откуда!

– Ты что, не доверяешь мне? Неужели ты мог подумать что-то плохое о нас?

– Я уже не знаю о чём думать! Я, чёрт побери, болен, я не чувствую собственного тела, я не могу нормально питаться и ходить, я устал каждый день прогонять жадных к богатству журналюг, политиканов и финансистов, помимо этого я должен, в своём нынешнем состоянии, думать, как обеспечить семью, а мне на голову ложится теперь и эта ваша проблема.

– Кому ты снова отказал?

– Приходила пара мелких чинушей, писатель и журналист, все без умолку твердили, что раздуют мою историю и в стране не будет человека, не знавшего, кто я такой…

– И зачем отказал? Разве положение твоё сейчас не критично, разве не нужно думать, на что будет жить семья, когда ты… – Генрих замолчал.

– Когда я что?

– Ты уже взрослый мужчина и сам понимаешь.

– Я найду способ, как обеспечить семью, но не стану торговать своим именем, делом и подвигом, это не достойно мужчины и человека, это хуже, чем торговать своим телом, всё равно, что торговать душой.

– Все эти политики могли бы возвысить тебя, журналисты сделать известным, а писатели дать имя. Бизнесмены, которые постоянно прибывают и прибывают со своими идеями, обогатили бы твою семью. Посмотри на свой дом, он не создан для маленького человека, в нём столько комнат, что не успеваешь побывать в каждой из них и за неделю, сколько раз ты был выше третьего этажа? А территория? Она настолько велика, что тут можно поставить любой промысел, была бы возможность. Будь место здешнее интересным и на одной только аренде ты бы сколотил состояние, и вот судьба дала тебе шанс прославить этот чёртов лес, сюда бы стекались люди со всего мира, но ты отказываешься. Тогда судьба даёт тебе шанс стать большим человеком, от одного имени только бы все съезжались сюда, или же выбрали Рафаэля на большую должность, но ты снова отказываешься. Разве не думаешь ты, что судьба настолько щедра и будет продолжать, и продолжать одаривать тебя? Когда-нибудь это закончится, но когда – не знает никто. А ведь твоей семье надо на что-то жить, матушке – лекарства, сестру скоро замуж выдавать, и на всё это нужны существенные финансы, есть ли они сейчас у семьи? Нет. Будут ли они, если ты согласишься хотя бы на одно предложение? Да.

– Это моя семья, мой особняк, моя земля и моя история, и только я буду решать соглашаться продавать свою душу и честь или нет!

– Безусловно, ты патрон этого семейства, а я твой друг. Если считаешь меня братом своим, если дружба наша всё так же крепка, как и раньше, пообещай хотя бы подумать о будущем семьи, случись с тобой что, и прощай история, прощай богатства, прощай какая-нибудь хорошая жизнь. Подумай наконец-то о Молли, что будет с ней, когда… точнее, если ты не сможешь перебороть болезнь, чего, конечно же, не случится, и я верю, настанет такой день, когда мы вместе отправимся на охоту, но давай думать о дне сегодняшнем.

– Я подумаю, но буду выгонять всех и дальше, пока не приму решение. Им ведь не интересно донести до людей историю, кому надо, тот её знает, им нужно изувечить её, исказить так, чтобы поддержать своё имя и рейтинги, а ещё лучше поднять их, донести до народа свою пропаганду, а моя история будет шлюхой, подстраивающейся под идеологию каждого, получившего на неё права.

– К чему же такие сравнения друг, ты сейчас болен и часто нервничаешь. Согласен, что оправданы твои переживания по случаю столь позднего прихода Молли, но не руби с плеча. Знаешь, пока ты будешь думать, и чтобы не беспокоить тебя лишними заботами, которые вредят твоему духовному и физическому здоровью, я готов взять на себя функцию твоего секретаря и лично встречаться с каждым, кто приходит со своим предложением, выслушивать его и после, собрав пласт вариантов, предложить тебе один или несколько из них, которые максимально сохранят честность истории и будут добиваться скорее её правильного понимания населением, нежели искажения. Согласен?

– Возможно, так будет лучше. Но я не даю тебе никаких письменных соглашений и права давать людям остаточный ответ без моего ведома, даже намёка на такой ответ, спекулируя нашей дружбой.

– Конечно, мой брат, как ты вообще мог подумать, что я буду спекулировать самым святым? А кроме того, ты затронул такую вещь, как письменные обязательства, их мне естественно не нужно, но прошу подумать о Молли, в случае если ты, упаси от этого господь и надеюсь в ближайшее время такого не случится, но если ты уйдёшь в мир иной, то ей нужна будет крепкая финансовая база, а это будет возможным только если ты оставишь ей права на свою историю и управление ею, заверив всё письменно и нотариально, это обезопасит от лишних проблем в будущем и от появления авантюристов, желающих прикарманить себе твой подвиг. Более того, если история останется ничейной, то все политиканы и журналисты сочтут её общественной и ни Молли, ни твоя матушка, ни даже я не смогут приложить достаточно усилий, чтобы оказать им хоть какое-то сопротивление и спасти твой подвиг. Подумай об этом на досуге, а я пока подготовлю все бумаги, на случай, если ты согласишься, чтобы времени зря не терять.

Генрих дотушил недокуренную сигару и, похлопав друга по плечу, устранился. Он посчитал молчание Рафаэля сродни согласию.

Рафаэль весь дрожал, руки его с трудом поднимались и опускались. Он слышал скрип ступенек, по которым поднимался Генрих, и пение сверчков за окном. Губы его подсохли и стали розовее, утратив яркий оттенок красного. Если Рафаэлю и было что сказать, то он попросту не мог. Он устал. Устал не на шутку, такая усталость редко кем овладевает, когда ты не можешь сказать ни слова, не потому что тебе нечего сказать, а потому что ты просто не можешь и всё. Твои губы просто не в силах двигаться, твоё горло не может издавать звуки, твой мозг не хочет обрабатывать слова. Рафаэль устал. Он просто сидел в тёплой гостиной, сидел и понимал, что тело его так и продолжает мёрзнуть, а рядом нет ничего, что могло бы его согреть. В таком состоянии он и отключился, не уснул, а просто отключился. Как лампочка, которая перегорает, её ведь не выключают, так и тут.

***

С момента, как Рафаэль дал Генриху согласие, прошло уже два дня. В дом успело войти и выйти до сотни человек, и он был рад, что его друг взял на себя ношу отказов. Рафаэля не интересовало, о чём они разговаривают и общаются, он просто сидел у окна и смотрел на всё холодеющую погоду.

Небольшой красный лист кружился вокруг него уже с час. Ветер то подбрасывал его, то снова опускал, и так длилось, и длилось, и длилось.