– Да вы рентген. Давайте-ка лучше подобьем промежуточный итог. Что дает нам уже услышанное? Акценты в этой семье куда смещены?

– Вы кофе пейте. А я плюшечку попробую. Заодно и порассуждаю. То, что каждый недоговаривает что-то, по их мнению, для нас интересное, – это факт. Но, даже если мы сможем их дожать, будет ли оно нам полезно? Это поможет приблизить нас к разгадке исчезновения хозяйки дома?

– Поможет однозначно. Правда, пока мы не знаем, что именно. Но надо к каждому еще присмотреться.

– Надеетесь на эффект Пиноккио?

– Вы о том, что у завравшегося нос вырастет? Нет. Я в это не верю. Тем более, что тот, кто врет постоянно, даже детектор может обмануть. Но не вас, я думаю.

Вероника хитро прищурилась. Она действительно верила в проницательность Семена, хотя в отделе к его методам и рекомендациям относились осторожно. Большинство следаков считали материальные доказательства более весомыми, чем косвенные психологические.

– Ну, сегодня все признаки дискомфорта при ответе на наши вопросы были. Вы заметили, что экономка с самого начала облизывала губы? А они у нее (простите) напоминали куриную гузку. О чем это говорит?

– О волнении.

– Правильно. Могу предположить, что женщина первый раз в такой ситуации, боялась навредить, поскольку считает себя не слишком умной. Но. Если бы все признаки вранья на этом и заканчивались. Однако были и другие красноречивые показатели. Она несколько раз как бы поперхивалась на ровном месте. И руки… Вы заметили? Она руки к горлу все время подносила, вот в это место.

И Семен коснулся яремной ямки.

– Да, да, я заметила еще, что эта экономка брала такие небольшие паузы в начале ответа. Как бы пыталась оттянуть время, чтобы пошевелить мозгами.

– Это тоже показатель. Но меня поразило то изящество, с которым она выкручивалась при оговорках. У вас диктофон писал? Надо еще раз послушать. Там два или три места есть, где она о хозяйке говорит. У меня создалось впечатление, что тот день был не совсем обычным, как она пыталась нам доказать. Что-то она делала не так, как всегда.

– Вы считаете, что она могла быть в сговоре с преступниками?

– Я ничего и тем более так категорично не утверждаю. Но мадам скрывает что-то важное. Надо бы за ней понаблюдать.

– Ок. Без проблем. А внуки как вам показались?

– Дети, пусть и великовозрастные, но все же дети эти, скорее всего, говорили по наущению. Или деда, или матери. Это интересно, а не суть их ответов. Мальчик демонстрировал поведение отдаления. Ерзал на стуле, ноги задирал. Причем делал это сразу после того, как ему задавался вопрос. А девочка глаза терла. То есть знала, что говорит неточно. А как попросили. Тогда возникает вопрос: кто попросил, для чего.

– Может быть, их мать? Она была очень напряжена. Лезла на рожон, даже вопросов не дослушивала.

– И повторялась, повторялась, повторялась… Но выводов я бы не делал пока никаких. Пока…

– Пока не поговорим с главой семейства.

– Именно это я и хотел сказать.

* * *

Прошло уже полчаса, как Игорь сидел с чашкой холодного кофе в кресле напротив Семена. Тот сыпал вопросами, которые постепенно мельчали, а порой казались смешной детской игрой. Но Игорь чувствовал – его пытаются расколоть на какое-то признание. Мелькнула мысль, что среди рабочих версий преступления нет основной. Это, с одной стороны, его успокаивало, с другой – тревожило.

То, что Семен пытался весь диалог перевести в эмоциональное русло, было понятно и даже забавно. Несколько раз в разных интерпретациях он спрашивал о чувствах в момент осознания, что жены в доме нет. Игорь понимал – так психолог пытается найти противоречия в его поведении. Словно у преступника, который доволен совершенным актом насилия, но должен рассказывать, как переживает по поводу происшедшего. Игорь преступником не был. Более того – он в этом был уверен.

Виноватым – да. Но в том-то и дело, что вину перед женой он испытывал практически с первого дня их совместной жизни. Задолго до начала своего адюльтера. И было кое-что странное в его ощущении греха. С момента нининого инсульта чувство это качественно не усилилось, оно просто стало сопровождать его на каждом шагу.

Однако следователям ни к чему знать о его частных проблемах. Во-первых, они старые и не имеют никакого отношения к исчезновению супруги. А во-вторых, Игорь считал, что каждый человек имеет право на личное пространство, в которое он может никого не пускать, в том числе, следствие.

Поэтому, чтобы остановить попытки кого-либо туда проникнуть, он настойчиво показывал свою открытость и безобидность. Конечно, он не мог со стороны оценить степень своей искренности, но показать внешние признаки невиновности для Игоря не составляло труда.

Для облегчения задачи он представил себя на сложных переговорах, говорил спокойно и взвешенно, занял расслабленную позу. Вот мои раскрытые руки, вот растопыренные пальцы – я ничего не скрываю, я готов к сотрудничеству.

Но и Семен понимал, что Игорь принял его игру. И как заядлый шахматист, просматривая действия на несколько ходов вперед, он пытался пробить брешь в защите. На сороковой минуте партии он нашел, как ему показалось, слабое место противника.

– Расскажите о своей коллекции.

Игорь ждал подобный вопрос.

– Вас интересуют собственно предметы, их ценность или моя любовь к ним?

– О, кажется, вы понимаете, что у настоящего коллекционера отношения с экспонатами складываются не на разумном, а на чувственном уровне.

– То есть вы считаете, – Игорь пинг-понгом отправил вопрос психологу, – что у меня есть пробелы в эмоциональном плане и я пытаюсь таким образом ставить на них заплаты?

– Что бы я не считал, – парировал удар Семен, – но меня реально интересует ваша коллекция. И как хобби, и как накопительство. Вы давно стали заядлым собиральщиком?

«Ну, давай, давай, щупай струны моей души, – внутренне ухмыльнулся Игорь. – Только не сыграть тебе приличной мелодии. А диссонансы получить я помогу».

– Итак, – сказал он, растягивая слова. – Я начал собирать кортики уже в зрелом возрасте. В детстве ничего не коллекционировал. Вкупе это говорит о том, что проблем сексуального характера у меня нет. Более того, я не принадлежу к тому типу мужчин, которые владеют оружием, пытаясь доказать себе и окружающим, что они «мачо». Как вы заметили, я не страдаю и комплексом неполноценности.

Семен чуть улыбнулся. Прищурил глаза. Он понял, что копать надо именно здесь. Игорь сказал все правильно. И про сексуальную компенсацию, и про неполноценность. Но при этом был слишком убедительным. Можно сказать, настырно убедительным. Как психоаналитику, Семену пришлось признать, что Игорь не так уж прост, как хочет казаться, умен, подковал, имеет чью-то надежную поддержку в своих делах. Но это как раз и усиливало мысль, что у него есть какая-то тщательно скрываемая тайна.

– Вы правы, психологи часто видят в любом коллекционировании сексуальную подоплеку, – качнул одобрением Семен, – так как человек способен заменять одну свою страсть на другую. То есть, не в силах реализовать себя сексуально, мы начинаем манипулировать предметами, копить их. В этом смысле, собирательство становится похожим на чувство любви. Та же влюбленность в предмет своей страсти, ревность к соперникам… и желание обладать во что бы то ни стало.

– И идти на любые жертвы ради своего влечения, – вклинилась в диалог Вероника.

Игорь повернулся к ней, ответил быстро и колко.

– Я не фанат. Меня не предавали в детстве, не бросали любовницы, не выгоняли с престижной работы. У меня нет комплекса замещения.

– Прекрасно, – вмешался Семен, оценив попутно, что такая красивая женщина как Вероника на мужское либидо Игоря не произвела впечатления. Значит ли это, что у него есть та, с которой он никого не сравнивает, задался он вопросом. Но продолжил про другое. – Мы понимаем, что в данной ситуации вам не хотелось бы выглядеть агрессивным… Тем не менее, тема не исчерпана. Расскажите, как вы решили стать коллекционером.

* * *

Это было давным-давно. Они праздновали его день рождение на какой-то даче. Тогда в качестве подарков приветствовались продукты и выпивка. Поэтому он был растерян и растроган, когда в разгар веселья его новая пассия вдруг пригласила выйти во двор.

– Пойдем, у меня для тебя подарочек. Секретик, секретик. Не понравится, выбросишь.

Был поздний октябрь, листья кое-где еще болтались клочьями на танцующих в ритме ветра деревьях. Но трава уже пожухла, небо стало низким и суровым. Однако Игорю в тот момент было весело и здорово – это он помнит и по сей день. Хотелось обнять весь мир, простить обидчиков и даже подпевать этим пошлым песням, под которые плясал народ в доме.

Они выскочили на улицу, накинув какие-то одеяла, которые мешали обниматься и прижиматься друг к другу, сползали и падали на землю. И тут Олеся достала из-под шерстяного балахона длинный предмет.

– Это в пандан к той книжке о временном правительстве.

Вид скромной коробки Игоря не смутил, а упоминание раритетного издания, которое он сумел достать за немалые деньги, лишь усилило любопытство. Однако он долго не мог справиться с замком на подарочной упаковке.

– Прости, мой хороший. Это не родная подарку шкатулка. Можно сломать.

– Я просто волнуюсь, руки не слушаются. А что там?

– Не скажу. Добывай.

Олеся мотнула головой, как всегда делала в моменты своей неуверенности, и покрепче закуталась в клетчатый плед. Наконец, замок щелкнул, Игорь поднял крышку. На синем бархате лежал клинок.

– Леся, что это?

– Офицерский морской кортик, – поспешила пояснить подружка. – Там, на хвостике, японские иероглифы… т. е. он изготовлен, скорее всего, во Владивостоке. Смотри, какая слоновая кость, какая сталь. К сожалению, ножен не было. Поэтому я и положила в коробку. А кортик подлинный.

– Я вижу, что подлинный. Зачем, почему ты это мне даришь?

– Потому, что хочу тебе приятно сделать. Ты увлекся историей. Как раз этот период. Семнадцатый год.

– Это очень дорогая вещь.

Олеся рассмеялась.

– Только это тебя волнует? Не беспокойся, я его не украла, а заработала. Ну, правда. Занималась тут с одним ребенком. Целый год, между прочим. Он в МГИМО поступил. И семья меня отблагодарила. Я сначала хотела отказаться, но вдруг вспомнила, что ты достал книжку Набокова. И решила взять.

* * *

– Все началось с подарка. Мне на день рождение подарили кортик. Я в то время интересовался историей. Это было давно, даже не вспомню, сколько лет назад.

– Этот первый экземпляр еще жив?

– Странный вопрос. Это столп коллекции.

– Самый дорогой?

– Самый ценный, если вы это имели ввиду. Нет, не самый дорогой по деньгам. У меня есть экпона-ты и в десять раз дороже.

– А мы можем их посмотреть? – это спросила Вероника и тут же получила в ответ еще один колючий взгляд. Семен отметил, что вероятно был прав, начав раскручивать тему собирательства. И еще более утвердился в мысли «cherchez la femme».

– Отчего же нет? Можно и посмотреть. Хотя ваши парни там натоптали намедни. Пришлось снять ковры и приводить в порядок мебель.

«Хорошо уводит в сторону свое недовольство, – подумал Семен. – Аккуратистом прикидывается. Но не хочешь ты нас пускать в свое пространство по другой причине. А вот по какой? Ладно, разберемся».

И Семен поднялся с кресла-качалки.

– Пойдемте, посмотрим. Страсть как люблю шляться по музеям. Если честно, ничего часто не понимаю, но люблю сам процесс…

«Хитрая лиса, – шагая впереди гостей по лестнице на второй этаж, подумал Игорь. – Ну, я сейчас тебе пошляюсь по экспозиции… Можно подумать, что в твоем-то звании и не разбираешься в оружии… Проверим. Что же ты все-таки нащупал?»

Ступени грустно скрипели, напоминая о своем возрасте. Действительно, эту лестницу он перевез из девятнадцатого века усадьбы, купленной по случаю в одной из деревень под Гатчиной. Дом спасти не удалось, но кое-что из старых стройматериалов пригодилось. Игорь любовно касался дубовых перил до момента, когда пронзила мысль: еще не хватало, чтобы их заинтересовала история этого раритета.

«А ведь раскопают, если не отвлечь на демонстрацию клинков. Хочешь показывать, не хочешь, а это сейчас уже выход из положения. Иначе твоя жизнь станет прозрачной, как вода в стакане», – но вслух Игорь бодрым голосом начал свое повествование о кортиках.

– Моя коллекция практически вся состоит из оружия начала прошлого века. Есть польская часть, австро-венгерская, русская. У меня просьба: при желании взять в руки кортик надеть перчатки. Однако, думаю, вы сможете разглядеть каждый экземпляр и без тактильности.

Игорь подошел к кабинету и набрал код на ручке двери.

– Ух ты, я вчера не обратила внимание, как тут у вас все устроено, – Вероника приглядывалась к электронному замку на дубовых створках. – Это вы так укрепились из-за коллекции?

– Вы мне льстите. Это кодовая дверная ручка. Достаточно простенькая, чтобы говорить об охране собственности всерьез.

Игорь распахнул двери. Кабинет оказался небольшим, чувствовалось, что это комфортное помещение предназначено для уединения. Но Вероника, хоть и заценила дизайн, совсем не удивилась, что мебель была итальянской, да еще и в стиле кантри – «все-таки он тривиально мыслит».

– Уютно, – между тем сказала она. – Это супруга обстановку подбирала?

– Жена сюда не поднимается. Дизайнера нанимали, он и обставил второй этаж, стараясь исполнить мои пожелания.

– Это ваш вкус?

– Это простота и удобство. В сочетании с дороговизной, – Игорь попытался шутить, но не был поддержан.

Вероника уже внимательно рассматривала письменный стол, имевший вместительные ящики с медными ручками, затем перешла к книжному шкафу без дверок, но со множеством полок на разной высоте. Рядом стоял кожаный диван. В углу на небольшом комоде красовалась кофемашина. Витрины с оружием не было.

– А где же кортики? – следователь не удержалась от вопроса. Семен, остановившийся на пороге, приподнял брови – «не дурит ли он нас».

– Коллекция не живет в этом доме вся и постоянно, – Игорь не мог скрыть довольной ухмылки. – Она курсирует туда-сюда вместе со мной. Поэтому находится в так называемом передвижном хранилище. При этом у каждой подборки своя квартира.

Игорь подошел к комоду.

– Кофе не желаете?

– Делу время… – отлепился от косяка Семен. – Раскрывайте свои тайны.

– А я и не таюсь вовсе, – Игорь вынул из кармана ключницу и освободил один из маленьких ключей. – Так, номер первый подходит к верхнему ящику. Одно движение – и вы почти у цели.

Он выкатил вперед неглубокий ящик, из которого достал металлический кейс. Поставил на письменный стол.

– Это коллекция польских клинков. Вам известно, что первые кортики достались шляхтичам от Российской империи? – Семен сделал удивленное лицо. Игорю это показалось фальшивым. Поэтому продолжил назидательным тоном учителя. – В тысяча девятьсот четырнадцатом году для офицеров авиационных, автомобильных и воздухоплавательных частей был принят на вооружение авиационный офицерский кортик, который вы видите снизу. Он значительно повторяет русский морской.

Семен склонился над разложенным в чемоданчике оружием, показательно убрав за спину руки. Вероника исподтишка продолжала разглядывать кабинет.

– Выше вы видите два общевойсковых клинка образца двадцать четвертого года. Кстати, а вам известно, что до своего отечественного авиационного кортика польским лётчикам полагалось носить сабли? – Игорь входил в раж, Семену приходилось ему подыгрывать. – Да, да. И только в двадцать пятом году узаконены были вот такие образцы. Для всех унтер-офицеров от сержанта и выше. А это кинжал уже из бронетанковой части. Тридцатые годы. Хотите подержать в руках?

– Нет, нет, – почти одновременно отозвались гости. – Нам хорошо видно.

– Тогда перейдем к экземплярам австро-венгерским, – Игорь ловко подцепил из следующего ящика такой же кейс и поставил рядом с первым на стол. – Один из трех представленных – унтер-офицерский, императорских и королевских военно-морских сил, модель шестнадцатого года прошлого века, – демонстративно одев перчатки, Игорь вынул кортик из ножен. – Клинок стальной, прямой, обоюдоострый. На пяте маркировка изготовителя. На одной из граней надпись. Она означает «императорские и королевские ВМС. 1918 год». Очень интересны изображения на ножнах. Нептун с трезубцем и дельфином. А здесь – литера К в окружении латинских цифр IV и I. Знаете, что это означает?

Семен, не разгибаясь, покачал головой.

– Это монограмма последнего австрийского императора Карла I Габсбурга. Он же – венгерский король Карл IV… Судя по надписи, кортик принадлежал офицеру, проходившему службу на военно-морской базе Пола где-то в шестнадцатом – восемнадцатом годах. Вы смотрите – смотрите, а я кофе сварю. На вас рассчитывать?

– И хочется, и пора закругляться, – Семен повернулся к собеседникам. – Мы, пожалуй, закончим. Как, Вероника Антоновна? У вас еще есть вопросы?

– Наверное, соглашусь. На сегодня информации достаточно.

* * *

Игорь почти упал на диван после ухода гостей. Опустошение навалилось как тяжкий груз.

«Противоречие какое-то, – подумалось вяло. – Если голова пустая, ничего не хочется, то почему же тяжело на душе? И от чего-то такое ощущение, что я смотрю и не вижу главного. Вот оно, неуловимое что-то. Какой-то дискомфорт. Надо сосредоточиться, понять, когда я его почувствовал. Мы зашли в кабинет, я коллекцию стал показывать. В этот момент? Или чуть раньше? Думай, думай. Интуиция тебя никогда не подводила».

Пикнула кофемашина. Игорь понял, что не отключил ее. Да и кофе тоже не сварил. Он нехотя поднялся, подставил под носики машины чашку побольше и нажал дважды кнопку пуска – надо принять пару порций и взбодриться.

Кейсы с кортиками так и стояли на письменном столе. Не дело. Игорь придерживался железного правила: открытые поверхности мебели предназначены для работы, а не для хранения вещей. Еще в детстве мать внушила, что поддерживать порядок можно именно таким образом. Поэтому Игорь всегда критически относился к людям, чьи рабочие столы были завалены бумагами недельной давности, а на кухне – заставлены приборами и посудой. Еще хуже обстояло дело с настенным украшательством. Все эти фотографии в разноперых рамочках и эстампы вызывали в нем неприязнь и отторжение.

Его квартира и загородный дом были обставлены дорогой мебелью, но нигде на ней невозможно было найти статуэтки или вазы. Книжный шкаф – для книг. Каминная полка – для старинных часов. На кухне шкафчики глухие, никаких полотенец и прихваток на крючках. Декор стен исполняли обои, подобранные дизайнером. И даже комнатные цветы, которые когда-то любила выращивать жена, переехали в теплицу. Игорь объяснял свою тягу к минимализму простотой уборки. И скрывал, что именно таким образом упорядочивает свои обязанности внутри дома.

Это как на плацу. Строй солдат всегда более показателен, чем эти же солдаты в классе или спортзале. Игорь говорил: я сын военного и грешу порядком. То, что он еще и сын генеральши, ему в голову не приходило. Но он всегда держал в уме их скромную с братом спальню, в которой были лишь аккуратно заправленные кровати, шкаф для одежды и два венских стула. И милее этой комнаты, обставленной матерью, для Игоря вроде и не было ничего.

Хотя (и он это признавал) был один дом, в котором ему отдыхалось спокойно и комфортно, несмотря на буйство картин на стенах, безделушек в книжном шкафу и кухонной утвари рядом с плитой. Но это был единственный случай, когда его не раздражал хаос.