Проповедническая деятельность военного духовенства в Русско-японской войне

Опубликовано: Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2002. М.: РОССПЭН, 2002. С. 148–164.

Война – это не только организованная вооруженная борьба между государствами, нациями (народами), социальными группами. Это всегда и огромная психологическая драма.

Война ставит человека в ситуацию жесточайшего внутреннего противоречия. Во-первых, человек на войне должен сознательно подвергать свою жизнь опасности, преодолевать страх смерти. Здесь наиболее серьезная конфронтация – между инстинктом самосохранения и реалиями войны. В большинстве случаев солдаты «затрачивают слишком много энергии на борьбу с собственным инстинктом самосохранения, и у них не остается духовных сил для проявления какой-либо инициативы»¹²⁰. Во-вторых, солдат должен сознательно убивать врага. Это приводит к конфликту между внутренним нравственным чувством психически здорового человека и поведением, которое диктуется ситуацией. Часто у солдат развивается комплекс вины, оказывающий серьезное влияние не только на их поведение в ходе боя, но и на дальнейшую мирную жизнь. Другая проблема, которая встает постепенно, особенно при затянувшихся военных действиях, в случаях длительного отступления или передислокации, – накапливающееся чувство усталости, обреченности, неверие в благополучный исход кампании, пассивность. Кроме того, солдату приходится на довольно продолжительное время отказаться от привычных условий жизни, мириться с дискомфортом полевых условий и длительной разлукой с домом и семьей. При этом он должен не только корректировать свои привычки и желания, но и терпеть рядом постоянное присутствие большого количества людей, чьи манеры и характер могут быть ему чужды и неприятны. В противоречие вступают особенности военного быта и стремление к личному благополучию. Главный же момент заключается в том, что солдат должен сохранять сознательную активность на всем протяжении военных действий¹²¹.

Выйти самостоятельно из психологического конфликта чрезвычайно затруднительно. Требуется серьезный побудительный мотив, поведенческая установка, которая окажется выше всех личных мотивов, выдвинет на первое место общественные интересы в своеобразном преломлении к нуждам момента. В этом случае чрезвычайно актуализируется воздействие общества на личность. Через пропаганду, воспитательную работу и другие способы общество стремится выработать мотивацию поведения солдата, изменить иерархию его личных ценностей в нужном направлении.

Механизм этого воздействия становится предметом изучения еще во второй половине XIX в., а в начале XX в. военная психология оформилась в самостоятельную научную дисциплину. Толчком для этого послужила Русско-японская война, неудачный опыт которой заставил всерьез задуматься о закономерностях поведения человека на войне, о создании мотивации этого поведения, воспитании патриотизма и т. д.

Исследование неудачного опыта в данном случае оказалось весьма продуктивным и породило целый ряд устойчивых исторических стереотипов. Один из них – несостоятельность в деле «возбуждения духа» армии в ходе проигранной войны. Роль «возбудителя духа» в армии могли играть как офицеры, так и полковые священники, но ни те ни другие, по общему мнению, с этой задачей не справились. Особенно досталось в этой связи военным священникам. Их обвиняли все – и военные специалисты, и общество, да и вся последующая историография. Между тем этот взгляд не совсем верен и возникал, скорее всего, из-за недопонимания роли и задач священника на войне.

Одной из причин неудач пропагандистской работы в армии был изначально неверный подход: война в перспективе представлялась как «маленькая победоносная». Вопреки всем ожиданиям, она затянулась надолго. Опасения, высказывавшиеся некоторыми священниками, что они не успеют добраться на Дальний Восток до окончания военных действий, не оправдались. Приехав в Маньчжурию перед Пасхой 1904 г., большинство из них сможет покинуть ее только зимой 1905 – осенью 1906 гг. Все это время священникам предстояло не только «разделять со своей паствой все лишения и опасности в трудные минуты»¹²², исполнять требы, проводить богослужения, но и вести определенную проповедническую работу. Это оказалось, пожалуй, самым сложным. Если правила заполнения метрических книг, время проведения богослужений, снабжение необходимыми церковными вещами так или иначе регулировались в централизованном порядке, то собственно проповедническая деятельность оставалась делом личных усилий полкового и госпитального священника. Говоря о проблемах в этой области, сразу следует отметить, что некоторые священники, чаще всего из бывших епархиальных, просто пренебрегали этой деятельностью в силу малой подготовленности и нежелания обременять себя. Иногда работа с нижними чинами не проводилась из-за отсутствия времени. Попытки вести внебогослужебные беседы и напутствовать солдат перед боем не всегда были успешны из-за отношения офицерства. Но помимо этих трудностей был и ряд других проблем¹²³. Одна из них – отношение к пастве. Священник, оказавшийся на войне, имел определенный стереотип представления о своей пастве, сложившийся не столько в ходе практической работы, сколько в силу полученного образовании¹²⁴, с одной стороны, и определенного общественного стереотипа восприятия – с другой. Этот стереотип предполагал, что, во-первых, солдаты в своем большинстве – неразвиты, необразо-ванны и мало способны к обучению. Во-вторых, солдату априорно приписывались определенные черты характера и нравственные качества – такие, как наивность, доброта, благородство, самоотверженность и жертвенность, оптимизм и т. д. В-третьих, становясь солдатом, человек в значительной степени утрачивал индивидуальность и оказывался своеобразным воплощением группового и коллективного сознания, в своих поведенческих реакциях детерминированного, с одной стороны, принадлежностью к определенной группе (полк, военные товарищи) и, с другой стороны, военной дисциплиной (устав, приказ). В-четвертых, гипотетический солдат желает воевать уже в силу своего общественного статуса. В-пятых, поведение солдата в основном мотивируется преданностью вере, царю и Отечеству и безусловной готовностью защищать их.

На братском собрании в начале апреля 1904 г. обсуждался вопрос об индивидуальной работе священника с нижними чинами. Докладчики отмечали «умственную неразвитость значительной части своей паствы, слабость и лукавство человеческой природы»¹²⁵.

В этом же духе были выдержаны и теоретические изыскания по военной тактике и психологии, а также наставления для солдат¹²⁶, написанные военными специалистами. Например, в работе М. И. Драгомирова «Подготовка войск в мирное время» говорится о том, что «наш солдат, в общем, необуздан и потому не в силах держаться прилично и сдержанно во всех случаях», кроме того, прост, малоразвит и нуждается в руководящей нити для поведения¹²⁷. Исходя из убежденности в малой развитости, малограмотности и низкой обучаемости солдат, военные специалисты предлагали определенные методы работы с нижними чинами. В частности, Драгомиров выделяет следующие «условия успеха преподавания (солдатам. – Л.Ж.): 1) сообщать понемногу – одну, много две мысли в раз, и тотчас же требовать повторения; идти дальше не иначе, как вполне убедившись, что пройденное понято; 2) избегать книжных слов; 3) при малейшей возможности прибегать к примеру, или еще лучше – к показу; 4) брать из преподаваемого не все сплошь, а в порядке важности, начиная с того, без чего солдат обойтись не может»¹²⁸. «Простого человека нужно учить не словом, а делом. <…> Сразу о многом ему не толкуй. <…> Пока учишь, никогда не сердись»¹²⁹.

Может быть, не так прямолинейно, но те же рекомендации давались на братском собрании в январе 1904 г.: внебогослужебные беседы проводить «с показанием световых картин», книг солдатам на руки не давать, так как «непривыкший к обращению с книгами солдатик в два-три дня помнет полученную брошюрку, запачкает ее, местами порвет, а то и вовсе затеряет. <…> Солдат наш, как известно, редко требует для себя объемистую книгу; ему скорее нравится чтение краткое и разнообразное по содержанию. Такое чтение солдату, пожалуй, и полезнее, ибо несомненно, что краткие брошюрки и листки способны всего скорее пробудить простого человека от умственной и нравственной слепоты»¹³⁰.

Образцом такого подхода к солдатам становятся как пропагандистские листки, писавшиеся военными специалистами (причем предпочтение отдавалось «доходчивым» лубочным картинкам), так и опубликованные «нравоучительные» рассказы и беседы, подделывающиеся под гипотетически наивного и недалекого солдата и стремящиеся сложные вопросы объяснить «по-простому». Надо отметить, что ни военные специалисты, ни военные священники, собственно, не ставили перед собой задач образовательного характера. Скорее, напротив. «Драгомиров считал, что воспитание важнее образования, что военное дело “более волевое, нежели умовое”»¹³¹.

Военные священники также смотрели на дело образования солдат под определенным углом. Вот что писал, например, по этому поводу священник Николаевского Адмиралтейского собора Иван (Бугославский): «Каждому, вступившему в ряды воинства, открывается прежде всего поле для умственного его развития. <…> Каждое знание дает человеку возможность улучшить свою жизнь. Поэтому и для собственной пользы, и для пользы службы каждому воину следует приложить все старание, чтобы выучиться на службе чему-нибудь полезному и не потерять удобного для такого обучения времени. Говоря о пользе грамотности и знания разных ремесел, нужно помнить, что эти познания не составляют для воина первой необходимости. Главная и существенная обязанность каждого воина заключается в знании воинского дела, требований службы и в добросовестном выполнении их. Эти познания служат самым существенным условием успеха на поле бранном. <…> Плох и бесполезен в ратном деле солдат, плохо знающий свое воинское дело. В изучении этого дела должно проходить для воина все время его службы. Воинские уставы, ружейные приемы, стрельба, сторожевая служба – это великие помощники в сражении. От знания их зависит успех сражения и тысячи жизней, участвующих в битвах. Очевидно для каждого, что сотня хорошо вооруженных и опытных солдат имеет больше значения в сражении, чем целая тысяча людей, не имеющих понятия в воинском искусстве»¹³².

В принципе с этим трудно не согласиться. Но, помимо утилитарного подхода к образованию солдат, нивелирования солдатской массы и низведения ее до «малоразвитых» «детей»¹³³, нередко происходит прямое противопоставление «интеллигенции» и «простого» солдата, в котором последний выигрывает именно в силу своей неразвитости, воспринимающейся как синоним моральной чистоты и духовной возвышенности¹³⁴. Вообще представление о солдате как об обладателе определенного набора нравственных качеств было распространено очень широко. Например, генерал-лейтенант Генерального штаба И. П. Маслов выделял верность клятве и слову, честолюбие, жажду славы, честь, великодушие как качества, присущие русскому солдату¹³⁵. Лазаретный врач г. Харбина был убежден, что «наши солдатики – народ, рвущийся в бой и желающий успехов»¹³⁶. Интересно проследить избирательность восприятия солдатской массы о. Митрофаном (Сребрянским). «Солдаты на стоянках резвятся, как дети, кувыркаются, рвут цветы, траву. <…> Никто из них не скучает»¹³⁷, – пишет он в июне 1904 г. «Бесхитростность, простодушие, вера и сила, сила могучая, не падающая, не теряющаяся при напастях, а идущая все вперед и вперед. <…> Я <…> теперь в восхищении от их терпения, безропотности»¹³⁸. «На станции Юрти встретили санитарный поезд. <…> Кто без ноги, кто без руки, у кого обвязана голова и пр. – но все имеют бодрый вид»¹³⁹. «Все и все устали, не спали, и все-таки везде смех, шутки, прибаутки – что за люди наши солдаты?»¹⁴⁰

В августе восторженная уверенность в непоколебимости солдатского духа несколько потускнела: «…погонов нет ни у кого, ни шинелей, ни сумок, ни белья: что на себе только, остальное бросили на позиции при отступлении <…> лица бледны». И все же: «Уныния не заметно: идут, шутят, шагают под проливным дождем. <…> Истинные герои!»¹⁴¹ «И завет воинский “Сам погибай, а товарища выручай”, не рассуждая. <…> Да, жив еще дух Христов и дух истинного товарищества между нашими воинами!»¹⁴² И через несколько дней: «…взглянул я на них: кровь, воспаленные глаза, бледные лица, раны, стонут. <…> Крики, брань: обоз каждой части хочет пройти вперед и потому старается сбить соседний»¹⁴³. Неохотно расставаясь с образом героя-воина, о. Сребрянский и дальше будет говорить о спокойствии, мужестве, безропотности солдат, но о героизме, желании воевать – гораздо реже.

Стереотипно-идеализированный взгляд на личность солдата был характерен не только для о. Сребрянского, это – общее в большинстве воспоминаний, заметок и рассказов о войне, публиковавшихся в «Вестнике военного духовенства». Даже для о. Шавельского, отличавшегося куда большим скептицизмом, чем о. Митрофан (Сребрянский), который помещает в «Вестнике» прямо-таки идиллическую картинку резвящихся, поющих и танцующих солдат¹⁴⁴.