Примерно в то время, когда возвращавшийся ковёр-самолет был уже где-то в районе Серпухова, безутешные родители пропавших ребят снова собрались на квартире у Кружкиных и в тысячу первый раз обдумывали, что бы такое им ещё предпринять.
Чай в стаканах давно остыл. Разговор не клеился. Иногда кто-нибудь произносил со вздохом что-нибудь вроде:
– Подумать только, наш подрался как-то с ребятишками – они на него напали, он пришёл домой ободранный и расцарапанный. А я ему говорю: «Почему это на меня не нападают мальчишки?» Не правда ли, глупо?
И снова наступала томительная тишина. Похудевший за эти три дня Александр Никитич нервно шагал по комнате из угла в угол. Он так тяжело переживал исчезновение сына, что Татьяна Ивановна не выдержала наконец и сказала:
– Знаешь что, Шура: сходил бы ты в институт, проведал бы своих баранов. И для работы польза, и отвлёкся бы немножко.
Минут через десять после его ухода раздался телефонный звонок, и Татьяна Ивановна услышала в трубке неуверенный мальчишеский голос:
– Это квартира Кружкиных?
– Да, – ответила Татьяна Ивановна, – Кружкиных. А в чём дело?
– У вас здесь нет случайно кого-нибудь из Богорадов?
– Есть. А кто их спрашивает?
– Передайте им, пожалуйста, что их просит Женя.
– Какой Женя?
– То есть как это какой Женя?! Обыкновенно какой. Их сын Женя.
– Женечка, миленький, дорогой мой Женечка… – залепетала тогда Татьяна Ивановна в трубку. – Разве ты не утонул? То есть, боже мой, что это я говорю! Ну, конечно, ты не утонул. Как я рада, Женечка, что ты не утонул! А где мой Серёжа?
– Не знаю, – донёсся издали голос, – я его сам три дня уже не видел.
– Как же это так? – едва выдавила из себя, глотая слёзы, Татьяна Ивановна.
Но тут подбежал побледневший от волнения Николай Никандрович, вырвал у неё из рук трубку и закричал страшным голосом:
– Женька, это ты?
– А кто ж ещё?
– Где же ты, разбойничья твоя душа, пропадал?
– Я… я… я гостил у одного товарища… в Можайске…
– В Можайске?! – залился счастливым смехом Богорад- старший. – Ах ты, такой-сякой, по гостям разъезжать задумал! Скажите, пожалуйста, какой мистер Пиквик[6]! Ну мы, Женечка, сейчас придём домой. Смотри сиди и жди нас, не вздумай снова уезжать в свой Можайск.
Наскоро попрощавшись с ещё более погрустневшей Татьяной Ивановной, Богорады помчались домой. Как раз к этому моменту Александр Никитич входил в ворота своего института. Постепенно невесёлые мысли о сыне вытеснились, и он стал мечтать о молниеносной научной славе. Он с удовольствием вспомнил, что за три дня всё ещё не объявился хозяин баранов. Ещё денёчка два наблюдений, и можно приступать к статье.
С этими приятными мыслями Александр Никитич направился к лаборатории.
Но что случилось? Из здания доносился гул человеческих голосов и громкий прерывистый лязг цепей.
«Воры!» – промелькнула в мозгу Александра Никитича тревожная мысль.
Дрожавшими от волнения руками он отпер двери, ворвался внутрь помещения и застыл как поражённый громом. Бараны бесследно исчезли!
Вместо баранов в стойлах металось около двух десятков мужчин, прикованных цепями за ноги к стене.
– По-позвольте, – грозно закричал тогда Александр Никитич, – а где же бараны?
– Это мы и есть бараны, – зло ответил ему мужчина лет сорока пяти с наполовину побритым лицом. – То есть, вообще говоря, мы, конечно, не бараны, а, конечно, как вы видите, люди, а вот вы нас трое суток держите в этих дурацких стойлах. Да снимите вы наконец эти идиотские цепи с наших ног! – заорал он без всякого перехода, и со всех сторон к Александру Никитичу понеслись возмущённые голоса:
– Это безобразие! Мы жаловаться будем!
– Человеку не дают спокойно побриться! Обязательно превращают его в барана!
– Дома волнуются, а нас тут на пробу резать собираются!
– Снимите немедленно цепь, а то я тут всё разнесу!
Ничего не понимавший и изрядно перетрусивший Александр Никитич извлёк из шкафа ключи от замков, которыми были скреплены цепи. Но в это время из последнего в ряду стойла донёсся очень знакомый голос:
– Папа! Папочка!
– Серёжа! Сынок мой милый! – закричал, не веря своему счастью, Александр Никитич и бросился тормошить и обнимать сына. – Вот это здо́рово! Нет, это просто здорово! Как ты сюда попал, а? Мы тебя ищем по всему городу, а ты, оказывается, здесь, под самым моим носом, и даже виду не показываешь!
– Я же ещё третьего дня на улице прыгал вокруг тебя, – оправдывался Серёжа, – ты даже сказал тогда милиционеру, что уже давно ведёшь наблюдения над этим молодым барашком – надо мной, значит. Вот я и думал, что ты меня узнал.
– Да нет же, – отвечал счастливым голосом Александр Никитич, – я тогда, сказать тебе правду, здорово врал.
Но, тут же поняв, что выставляет себя перед сыном в невыгодном свете, он смущённо закашлял и сказал:
– Вот мама-то обрадуется! Побегу позвоню ей.
Так и не сняв цепи с Серёжиной ноги, он побежал к выходу. Тогда остальные пленники, с интересом наблюдавшие драматическую встречу отца и сына Кружкиных, подняли такой гвалт, что Александр Никитич, торопливо произнося неуклюжие извинения, бросился отпирать замки на цепях и, чтобы показать свою полную беспристрастность, освободил Серёжу самым последним.
– Где тут у вас жалобная книга? – приставал в это время к Александру Никитичу мужчина с наполовину выбритым лицом, которого Кружкин, кстати говоря, освободил первым. – Нет, я вас категорически спрашиваю, где жалобная книга?
Посоветовавшись немного, жертвы Хоттабыча решили дело замять и взяли друг с друга торжественные клятвы, что никто никогда никому и ни под каким видом не расскажет об удивительном их превращении из людей в баранов.
– Как ты попал в эту компанию? – спросил Александр Никитич у Серёжи, когда они возвращались домой. – Ты разве тоже был в этой злосчастной парикмахерской?
– Да нет же, – отвечал Серёжа, крепко держась за руку отца, – я как раз проходил мимо. Вдруг слышу – внутри парикмахерской люди прямо помирают со смеху. Я, конечно, полез в парикмахерскую смотреть, в чём дело, почему смеются. И уже сам смеюсь. Засунул я голову в зал, смотрю, а там только два человека нормальных – Волька Костыльков и какой-то старичок в смешных туфлях. А остальные все – и мастера, и остальные граждане – ну прямо на моих глазах превращались в баранов. Тут я, как дурак, ещё громче стал смеяться и в ладоши хлопать. И вдруг я слышу – что-то не тот звук получается. Смотрю, а у меня вместо рук – копыта, и сам я уже не человек, а барашек! Только ты, пожалуйста, папа, никому не рассказывай.
– Ладно, ладно, – сказал Александр Никитич. – Видишь, Серёжа, во-о-он мама спешит!
Серёжа бросился навстречу Татьяне Ивановне.
Как будто сговорившись, никто не напоминал Александру Никитичу про его первую и последнюю попытку добиться научной славы без упорного и добросовестного труда.
Рано утром следующего дня друзья были уже в сборе.
– Будьте знакомы, – сказал официальным голосом Волька и представил Хоттабычу Серёжу и Женю.
– Очень приятно, – сказали в один голос и Хоттабыч и обе его недавние жертвы.
А Хоттабыч подумал немножко, пожевал губами и добавил:
– Нет границ моему счастью познакомиться с вами. Друзья моего юного повелителя – лучшие мои друзья.
– Повелителя? – удивились Серёжа и Женя.
– Да, повелителя и спасителя.
– Вашего спасителя? – не удержались и фыркнули ребята.
– Напрасно смеётесь, – строго взглянул на них Волька, – тут ничего смешного нет, – и вкратце рассказал о всех приключениях за последние трое суток.
Ребята помолчали, подавленные необыкновенностью своего нового знакомого.
Молчание прервал Женя:
– А знаете, товарищи, наш дом скоро будут сносить.
– Прошу прощения, превосходнейший отрок, не скажешь ли ты мне, что значит «сносить дом»? – осведомился Хоттабыч.
– Ну, сломают.
– А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?
– То есть как зачем? Чтобы построить на его месте новый дом, дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут, – добавил он с гордостью, – в нашем переулке сразу четырнадцать домов ахнут. Заодно уж и переулок расширят. Давно пора.
– А тебе жалко дом? – сочувственно спросил старик.
– А то не жалко! Конечно, жалко, я к нему во как привык! Мы в нём одиннадцатый год живём. И ребята кругом все знакомые…
Около четырёх часов утра два подвыпивших гражданина возвращались домой после товарищеской пирушки. Они шли, крепко обнявшись.
Вдруг один из них, тот, который повыше, почувствовал, что сверху ему что-то капнуло на нос. Это при совершенно безоблачном небе! Удивлённый гражданин поднял свои глаза вверх, потом торопливо зажмурил их. Он явно чего-то испугался, но решил не показывать виду.
– Вася, дорогой мой, – сказал он деланно равнодушным голосом, – посмотри, сделай милость, наверх…
Вася послушно посмотрел на небо, тоже испуганно заморгал глазами, тоже сделал равнодушное лицо и отвечал более или менее спокойным голосом:
– Так что я, Никитушка, ни-ничего не вижу.
Они так и не сознались, что видели, как по небу один за другим пронеслись четырнадцать многоэтажных домов. Под каждым домом тоненькими, еле заметными усиками болтались обрывки телефонных и электрических проводов и торчали обломки водопроводных труб. Из труб ещё капала вода. Одна из капель как раз и упала на нос Никитушке.
О проекте
О подписке