Это уже не первый раз, когда мне приходится спать со связанными руками. Однако определенно самый дерьмовый из всех. Раньше мне за такое хотя бы платили.

Миг – и Голод срывает одеяло с кровати. Но если он хотел меня припугнуть, то у него не получилось. Я привыкла ожидать какой угодно сумасшедшей херни, когда я в постели. А куда денешься? Издержки профессии.

Я слышу металлический звон вынимаемого из ножен клинка.

– Похоже, у тебя на редкость плохо с чувством самосохранения, – говорит он.

Я снова открываю глаза, стряхивая остатки сна, чтобы внимательно следить за кинжалом в руке у всадника.

– Ты просто злишься, что я не больно-то испугалась.

На самом деле ночью я пришла к выводу, что Голод не собирается меня убивать. Так мне кажется. По крайней мере, пока. Это сильно придало мне храбрости. Остальное же – просто бравада. Еще одно умение, которое я приобрела с тех пор, как стала женщиной легкого поведения.

Голод грубо хватает меня за руки и перепиливает веревку.

Я смотрю на него. Сегодня он при полном параде, бронзовые доспехи начищены до блеска.

– От тебя пахнет свиным дерьмом и кровью, – замечает он.

Я изгибаю бровь.

– Очень меня волнует твое мнение.

Если быть до конца честной, мне как раз нравится, что я ни видом, ни запахом не похожа на мужскую влажную мечту. Отрадная перемена. И расходов меньше.

– Продолжай в том же духе, цветочек. Ты напоминаешь мне о том, почему я презираю людей.

– Во-первых, меня зовут Ана, – говорю я, слегка приподнимаясь на локтях. – Во-вторых, всадник, ты ненавидишь людей потому, что когда-то давно мы ужасно обошлись с тобой, а вовсе не из-за моего длинного языка.

На самом деле я знаю, что язык у меня как раз ничего себе. Иногда злой – смотря с кем говорю, но, как бы то ни было, он многих привлекает.

Всадник смотрит на меня, и мне приходится сделать усилие, чтобы не подпасть под действие его красоты.

Голод освобождает мои руки, а затем отходит в другой конец комнаты и открывает шкаф, где висит несколько платьев. Размеры и фасоны наводят на мысль, что здесь когда-то жила девочка-подросток. Я стараюсь не думать о том, что с ней, скорее всего, случилось.

– Так что, – говорю я, разминая запястья, – ты уже решил, жить мне или умереть?

Не могу же я об этом не спросить.

– Неужели ты думаешь, что, если бы я хотел, чтобы ты умерла, мы бы с тобой сейчас разговаривали? – говорит Голод, снимая с вешалки одно из платьев.

Я хмуро смотрю этот наряд, догадываясь, что он предназначен мне.

Голод направляется к двери.

– Иди за мной, – бросает он, не оглядываясь.

Несколько секунд я смотрю ему вслед, не зная, что делать в такой ситуации. Но, кажется, он не намерен меня убивать, а мне нужно еще немного прийти в себя, чтобы начать обдумывать дальнейшие действия, поэтому я неохотно плетусь за ним.

Голод ведет меня в другую спальню. Там на матрасе лежит коса всадника и, как я уже поняла, его весы. Остальная комната завалена чужими вещами.

Жнец проходит через всю спальню, направляясь в смежную с ней ванную, и я иду следом. Там стоит причудливого вида ванна на когтистых лапах и унитаз, причем и к тому и к другому, судя по всему, подведен водопровод. У ванны даже рычаг есть, чтобы качать воду. Кто бы ни были эти богатые сволочи, я им почти завидую.

Они наверняка мертвы.

М-да, пожалуй, не позавидуешь…

Перед ванной в неглубоком тазике стоит кувшин с водой. На краю таза лежит мочалка. Ванна ванной, а всадник предпочитает мыться в тазике с кувшином. Казалось бы, такой самонадеянный ублюдок, как Голод, мог бы хотя бы попытаться наполнить ванну.

– Роскошно живем, значит? – говорю я.

– Это для тебя, – отвечает он.

А-а. Теперь я понимаю, почему не ванна. Станет он баловать такой роскошью кого-то, кроме себя.

– Потому что от тебя воняет, – добавляет он.

– Тронута до слез твоим гостеприимством, – говорю я, подходя к кувшину.

Я ни слова не говорю о другом: о том, что все это, вообще-то, странно. Очень, очень странно! Голод до сих пор не убил меня, а теперь ждет, что я буду тут мыться? В его собственной ванной?

Он что, смотреть на это собирается?

Всадник бросает платье на ближайшую стойку и тут же прислоняется к шкафчику. Да, он не уходит, и я с изумлением понимаю, что он и правда намерен торчать здесь.

Свинство какое!

Не глядя на кувшин с водой, я подхожу к ванне и испытываю рычаг. Нажимаю разок для пробы. Тут же из носика с шипением льется вода.

Работает!

К черту этот тазик с губкой.

Повернувшись спиной к всаднику, я начинаю наполнять ванну. Голод не останавливает меня, хотя от такого гаденыша можно было этого ожидать.

Времени на то, чтобы набрать достаточно воды для купания, уходит немало, да и сама водичка холодновата, но в конце концов ванна наполняется.

Когда я снова оборачиваюсь, Голод все еще стоит без движения.

Не знаю, что и думать.

Я снимаю рубашку, затем тонкий бюстгальтер, не заботясь о том, что Голод будет любоваться обнаженной женской грудью. Для меня это дело обычное.

Взгляд всадника падает на раны, украшающие мое тело. Я слышу, как он резко втягивает воздух.

И теперь, кажется, понимаю, почему он не уходил: хотел увидеть мои раны.

Он встает со шкафчика, не сводя взгляда с рубцов.

– Они тебя всю искромсали.

Я опускаю взгляд, и воспоминания снова всплывают в голове. Я чувствую на себе руки этих людей, слышу плотоядно чавкающий звук, с которым их ножи вонзаются в меня раз за разом.

– Одиннадцать разных шрамов.

Не знаю, зачем говорю ему это.

– Представляю, как долго ты лежала и корчилась от боли – одинокая, напуганная.

Мой стальной взгляд устремляется на него.

– Не только напуганная.

Я была в ярости.

Кажется, он видит эту ярость в моих глазах и сейчас, когда я на него смотрю.

– Да, – говорит он, – мне хорошо знаком этот взгляд.

Усилием воли я подавляю эмоции.

Мгновение – и Голод снова усаживается на шкафчик на некотором расстоянии от меня.

– Эти раны не похожи на те, после которых можно выжить, – говорит он небрежным тоном.

Я не утруждаю себя ответом. Вместо этого вышагиваю из штанов, затем снимаю трусики и отбрасываю их в сторону.

Если я думала, что нагота отпугнет всадника, то я ошибалась.

Хм…

Я забираюсь в ванну, сажусь, царственно откинувшись назад, и вздыхаю, прислоняясь к бортику.

– Как там твоя рана на животе? – спрашиваю я, перекидывая руки через края ванны. Моя грудь беззастенчиво обнажена, что мне откровенно и до чертиков нравится. Надеюсь, всадник обалдел.

Голод щурит на меня глаза.

– Исчезла.

– Очень жаль.

– И яйца уже не болят… спасибо, что спросила, – добавляет он.

– Твои яйца меня не волнуют. Ты ими, похоже, все равно не пользуешься.

Криво усмехаюсь. Я очень довольна собой.

Жнец скрещивает руки на груди, и в глазах у него появляется злобный блеск.

– Скажи мне, Ана, – произносит он, и звук моего имени из его уст заставляет живот сжаться, – что ты будешь делать, если я тебя отпущу?

Устремляю на него пристальный взгляд.

Я могла бы солгать. Но эти змеиные глаза… мне кажется, они все равно разглядят правду.

– Не знаю, – признаюсь я. – Наверное, снова постаралась бы отыскать тебя и отомстить.

Потому что больше у меня в этой жизни ничего не осталось. Ни дома, ни работы, ни друзей, ни родных. Только эта вендетта.

Всадник издает тихий грудной звук.

– Я так и думал.

Наверное, в этот момент мне следовало бы забеспокоиться. Но если честно, где я, а где беспокойство? Давным-давно пора об этом забыть.

– Я все равно буду пытаться тебе отомстить, – добавляю я. – Если ты будешь держать меня у себя под боком, то мне же проще.

Теперь всадник улыбается, и, бог ты мой, жестокость и правда приносит ему наслаждение.

– На твоем месте я бы не стал этого делать, – мягко отвечает он.

Больше он ничего не говорит, но это и не нужно. В его словах звучит скрытая угроза: если я попытаюсь причинить боль ему, он покажет мне, что такое настоящая боль.

Жнец шагает к двери.

– Завтра мы отправляемся. Если ты попытаешься сбежать, я не стану тебя кормить.

Похоже, такая перспектива его как-то слишком радует.

Чертов Голод.

Выходит, всадник действительно не намерен меня убивать. По какой-то причине он хочет, чтобы я была рядом. Настолько, что собирается наказывать за попытки сбежать.

Я вглядываюсь в него. Он ненавидит людей, но не хочет меня убивать, и он ненавидит человеческую плоть, но при этом остался посмотреть на меня в ванне. Я не могу понять, что на уме у этого парня, и это будет грызть меня изнутри. Если можно так выразиться. Кстати, насчет погрызть…

– Давай-ка проясним, – говорю я. – Если я останусь в этом охренительном доме, ты будешь меня кормить?

Где здесь подвох?

Всадник снова щурит глаза.

– Голодать ты не будешь.

Бесплатное жилье и питание? Просто восхитительно. У меня даже пальцы на ногах подгибаются.

– Ладно, по рукам. У тебя теперь есть новая пленница, которая ничего против плена не имеет.

Глава 12

Вопреки сказанному, я все же пытаюсь бежать из комнаты, куда меня возвращают после ванны. Даже несколько раз пытаюсь. Главным образом из-за своего вечного непобедимого любопытства. К тому же мне скучно. В чужой комнате не так-то просто найти себе занятие. Ну и, ко всему прочему, перспектива остаться голодной меня не так уж сильно пугает.

Нет нужды говорить, что я каждый раз попадаюсь. Я даже не планирую всерьез бежать отсюда – я еще не отказалась от намерения отомстить, – но надеюсь отыскать какой-нибудь острый предмет, которым можно проткнуть всадника.

Враги мы или не враги, в конце концов?

К сожалению, если тут где-то и валяется оружие, то я его не нахожу.

После четвертой попытки всадник просто говорит:

– Еще раз сбежишь, и я пущу в ход растения.

Вот это уже действенная угроза. Удивительно, что он сразу не припугнул меня по-настоящему. Все-таки мой похититель – не кто-нибудь, а печально известный Голод.

Поэтому я смиряюсь с реальностью своего положения. Сидеть мне теперь в этой комнате до тех пор, пока Голод не решит, что нам пора уходить.

Снова оставшись в одиночестве, я от скуки исследую шкаф, чтобы переодеться во что-нибудь более подходящее. Ситцевое платье, на котором я останавливаюсь в конце концов, привлекает ярким узором и облегающим кроем. А вот сапоги я решаю оставить старые: размер ноги у меня больше, чем у прежней хозяйки этой комнаты.

Я осматриваю еще кое-какие вещи этой девушки, перелистываю несколько книг в ее шкафу, а затем перехожу к дневникам, занимающим целую полку. Можно только предполагать, что их писала та самая девушка, которая жила здесь. Записи в них именно такие – заносчивые и пустые, каких можно ожидать от богатой, окруженной заботой девочки-подростка, и под каждой стоит подпись: «Вечно твоя, Андресса».

Мне в жизни сильно не хватает подобных драм. Увы, даже во времена апокалипсиса на мою долю их не досталось.

Что оказывается неожиданным, так это пикантные любовные письма, которые я нахожу под матрасом. Все они от некой Марии, таинственной корреспондентки, которая, судя по всему, знала толк в вагинальных ласках. Хочу сказать – здорово знала толк.

Мне бы такую Марию.

Эти письма развлекают меня на какое-то время. Но их не так уж много.

А потом… скука. Часы за часами сплошной скуки. Такой, что я наконец засыпаю, раскинувшись на кровати Андрессы, среди самых сокровенных ее писем и дневников, разбросанных вокруг.

Просыпаюсь от урчания в животе. За окном первые лучи солнца уже осветили небо. Я слышу негромкие голоса, и на секунду все кажется таким обыденным, и я почти забываю, что заперта в доме со всадником апокалипсиса, и голоса за дверью принадлежат одним из последних живых людей в этом городе.

В желудке снова урчит. Отказ кормить меня был, безусловно, мощной угрозой со стороны Голода, будь он проклят.

Проходит еще час, и наконец я слышу решительные шаги – это могут быть только шаги Жнеца. Больше никто здесь не осмеливается ступать с такой хозяйской уверенностью. Звуки приближаются к моей комнате и стихают у самой двери.

Откашлявшись, я говорю:

– Если ты не принес кофе или еды, то я не хочу с тобой разговаривать.

Мгновение – и ручка двери поворачивается. В комнату входит Голод со стаканом воды и ломтиком какого-то фрукта в руках.

Он протягивает их мне.

– За то, что целых двенадцать часов не пыталась бежать, – говорит он.

Кажется, он ждет от меня благодарности.

Но в гробу я все это видела, как сказал бы поэт.

– Папайя? – говорю я, узнав фрукт. Это даже не целая папайя – всего лишь малюсенький кусочек. – Я взрослая женщина, а не птичка.

– Вероятно, ты забыла, что имеешь дело с Голодом, – с нажимом говорит он. – Радуйся, что я тебя вообще кормлю.

– Я хочу кофе. Вот тогда порадуюсь. Может быть. А какой-нибудь тортик наверняка пробудит во мне чувство благодарности.

– Ты ходячая головная боль, – бурчит он.

– Какой комплимент головной боли.

– Ты когда-нибудь перестаешь болтать?

– Только если мне положат что-нибудь в рот. Желательно еду, но член тоже годится.

Жнец закатывает глаза.

О, восхитительная реакция.

– Больше ты ничего не получишь, Ана, – говорит он и ставит принесенное на пол. – Или ешь это, или оставайся голодной. Мне все равно. – Он с хмурым видом пятится из комнаты. – Жду тебя в конюшне. У тебя пять минут.

______

Я использую эти пять минут для того, чтобы совершить набег на домашнюю кладовую. Мне удается отыскать торт и еще несколько лакомств. Сваренного кофе, к сожалению, нет. Нахожу я и нож, но его буквально негде хранить во время путешествия, разве что в сапоге. Но опять же – с моим счастьем я, чего доброго, сама на него напорюсь. Так что нож я не беру.

Когда я наконец встречаюсь с Голодом возле конюшни, он опять хмурится, глядя на меня. Кажется, это входит у него в привычку.

Его свирепый черный конь уже оседлан и ждет, а люди неподалеку готовят своих лошадей.

Уже не в первый раз мое положение кажется мне фантастически невероятным. Даже если забыть о том, что я пережила падение двух городов, или о том, что я живу в библейские времена. Просто сам факт, что я прошла путь от выхаживания этого человека до нападения на него и нынешнего полудобровольного плена, уже достаточно странен.

Я вытираю пальцы, уничтожая последние остатки крема от торта.

Голод замечает это, и его взгляд становится еще более хмурым.

– Ты опоздала.

Ошибка, которую я намерена повторять до тех пор, пока мы вместе.

– Радуйся, что я не сбежала снова, – говорю я. Нельзя сказать, что я и правда всерьез собиралась бежать. Чтобы ударить его ножом, нужно быть рядом.

Какое-то время он изучающе смотрит на меня своими пугающими глазами.

Затем уголок его рта кривится.

Ой-ой-ой.

– Если ты так решительно настроена сбежать от меня, – говорит всадник, – может быть, пора обращаться с тобой как с настоящей пленницей.

...

8 9 10

...