– Это быстро. И надежно. – Забравшись в машину, Князев передернул плечами. – Брр! Правда, вода холодная… Щас включим отопление… Слушай, ты меня знаешь когда убей? Когда я усну. Договорились? Скажи, договорились?

– Договорились, – осторожно трогаясь с места, пообещала она. – Боишься умирать?

– Хрен его знает. Нет, лучше когда усну… и не проснусь. Все, я сплю… – Но, проехав некоторое время, он вдруг выпрямился. – Слушай, машину моей змее не отдавай, поняла?

– Не отдам. А кто змея?

– Пфф! Жена, конечно! Себе забери. Не хочу ей. На запчасти разбери и пр-родай. – Он умостился, но вдруг опять встрепенулся. – Слушай, у тебя бывает: мысль родилась и сдохла, родилась и сдохла? Молчи, у тебя ваще мыслей нет, потому что ты баба, значит, дура. А у меня бывает.

Князев окончательно устроился с максимальным комфортом и заснул.

В глаза светило что-то пронзительно яркое. Он лениво вертел головой, пытаясь избавиться от света, но напрасно, а пошевелить частями ватного тела он был не в состоянии. И не мог понять, почему у него нет силенок, почему даже веки разлепить не удается.

– Сколько сейчас? – спросил женский грудной голос.

Голос был незнакомым, и он удивился, почему ему задали вопрос, кто и про что.

– Полдень, – сказал мужской и сиплый голос.

На лицо Князева легла тень, избавив его от яркого света, мешавшего открыть глаза. Он догадался, что вопрос был задан не ему, но кто эти люди? Князеву почудилось, что кто-то склонился над ним, он даже ощутил тепло человеческого тела, приподнял веки и увидел… львиную гриву. Нет, правда, над ним склонилась львиная грива, окруженная свечением, а вместо львиной морды было большое темное пятно.

– Проснулся, – сказал тот же женский голос. – Дядя Костя, надо бы его привести в чувство.

– А, это мигом. Сейчас рассольчика принесу.

Кто-то зашаркал ногами. Заскрипела дверь, хлопнула. Львиная грива отплыла в сторону, а Князева резанул по глазам безумно яркий свет. Он зажмурился и с трудом повернулся на бок. Когда в следующий раз он открыл глаза, перед ним предстала нелепая картина. То ли он находился в сарае, то ли еще где – не понять. Стены деревянные, прогнившие, потолок тоже прогнивший, кругом антисанитария в кубе. Яркий свет, раздражавший его, оказался солнечным и проникал через раскрытое окно. Снова хлопнула дверь, затем неизвестный тип с заросшей харей (натуральный бабай), скаля редкие желтые зубы, протянул ему грязный ковш:

– Пей.

А пить хотелось – жуть, все нутро высохло, как в пустыне Сахара. Князев приподнялся на локте, взял ковш с мутной подозрительной жидкостью и приложился губами к краю. Солоноватое, остро-кислое питье полилось внутрь, охлаждая выжженную пустошь и принося облегчение желудку и голове. Он выпил все до дна, передернул плечами, отдал ковш бабаю и бухнулся на кровать, тяжело задышав.

– После перепоя молока хорошо принять, – скалился бабай, получая видимое удовольствие от состояния Князева, который покрылся испариной. – Пьешь молочко, а оно на пути в кишки кефиром становится. Но молока нет. Может, ему это… самогона, а? Полегчает враз.

– Не стоит, – сказала женщина. – Он мне трезвым нужен.

– Еще принести рассолу?

Князев понял, что бабай обратился к нему, и вяло выговорил:

– Неси.

Хлопнула дверь, ударив по мозгам.

– Пал Палыч, тебе надо окунуться.

Князев поискал глазами женщину, нашел ее у стены, но в полутемном сарае не рассмотрел, какая она.

– Ты кто? – спросил вяло. – Где я?

– Сначала в себя приди, поговорим потом. Вставай. Помочь?

– Я сам, – промямлил Князев, отбрасывая тряпку типа одеяла. Сел. А на нем, кроме трусов, ничего не было. – Где моя одежда?

– Сохнет, – сказала женщина, не объяснив, почему его одежда сохнет, а самому спросить не было сил. Она подошла к нему. – Может, все же помочь тебе?

Это оказалась молодая женщина, и очень даже… для тех, кто понимает. Князев отказался от помощи:

– Не надо. – И встал на ноги. – Куда?

– На выход, – указала рукой Маля и пошла первой, распахнула дверь, уступая ему дорогу.

Пришлось согнуться, чтобы не удариться головой, – дверной проем был низкий, покосился и рассохся. Князев вышел на воздух, остановился, осматривая местность и потирая плечи. Перед ним простиралось нечто вроде заросшего камышом водоема, но для лужи водоем оказался слишком велик, а для озера слишком мал.

– Окунись в пруду, – предложила Маля.

Как робот, безоговорочно выполняющий команды, Князев поплелся к берегу, у воды ступни погрузились в серую жижу.

– Здесь паразитов нет? – полюбопытствовал он, не оборачиваясь.

– Только пиявки, лягушки и мелкая рыбешка. Иди, иди.

Осторожно продвигаясь в глубь пруда и чувствуя, как ступни погружаются в ил по щиколотку, он брезгливо морщился, но мужественно двигался вперед. Зашел по пояс, нырнул. Холодная вода, проникая под кожу, взбодрила его не то слово, а отрезвиться ему надо было – край. Князев вынырнул, отплевался и поплыл, где-то на середине пруда перевернулся на спину, снова ушел с головой под воду, потом благополучно добрался до берега.

– Дядя Костя! – позвала Маля. Откуда-то взялся тот самый бабай с противной харей, в дурацкой и далеко не опрятной одежде, приносивший солено-острое пойло. – Полотенце есть?

– А как же. – Бабай в прямом смысле ускакал в сарай.

Тем временем Князев, сплевывая, рассматривал покосившееся одинокое строение. На веревке, протянутой от него до дерева, висела одежда Князева. У входа в сарай кто-то смастерил печку из кирпичей, дымились дрова, а на печи стояла жуткого вида алюминиевая кастрюля. Вокруг росли ивы, толстые деревья с раскидистой кроной и кустарники. Ну прямо дом отдыха.

Не успел Князев глазом моргнуть, как бабай (со странной кличкой дядя Костя) принес махровое полотенце и отдал гостю. Подарив Князеву улыбку, он резво поскакал к печке, там с серьезнейшей миной, зажав в зубах самокрутку, принялся чистить рыбешку. Князев развернул ветхую тряпку с дырой посередине и решил, что до него ею вытерлось человек пятьдесят, возможно, этой ветошью вообще полы мыли. Но другого полотенца не было, Князев промокнул им воду на теле. Отдавая Малике влажную тряпку, задал вопрос, который очень его интересовал с тех пор, как он открыл глаза:

– Как я сюда попал?

– Я привезла тебя. Не помнишь?

– И где ты меня подобрала?

– В кабаке. Тебя вывели вышибалы.

– Почему моя одежда сохнет?

– Ты вчера хотел утопиться в реке.

Князев выпятил нижнюю губу, с подозрением глядя на Малику, очевидно, припоминал прошедший вечер, который стерся из памяти. Маля в свою очередь внимательно рассматривала его. От вчерашней слабости Князева не осталось и следа, сейчас она видела совершенно другого человека – собранного, спокойного, а ведь он попал к неизвестным людям. Глаза были колюче-настороженные, но не испуганные. Тонкие губы поджаты, отчего и без того тяжелый подбородок выдвинулся вперед. В этом человеке было много отталкивающего, и дело вовсе не во внешности, которая как раз оказалась сносной. Вокруг Князева будто существовала невидимая аура, делающая его недоступным. Нетрудно было определить, что он нетерпим, резок, имеет волю и ум, но пользуется ими исключительно в рабочем порядке. К быту не приспособлен, закинь его на необитаемый остров – погибнет. В городе о нем мнения разделились: одни называли его тираном, другие благоговели перед ним, золотой середины не было. Но…

– Идем в дом, пора поговорить, – сказала Маля.

Князев пошел за ней, у сарая остановился – и это она назвала домом? Но он воздержался от замечаний и вопросов, решил послушать девицу.

3

Она дала ему дряхлое одеяло, бывшее когда-то верблюжьим, он набросил его на плечи, повернулся спиной к незнакомой особе и снял мокрые трусы. Потом, завернув одеяло вокруг бедер, поискал место, куда бы сесть, но единственную табуретку заняла Маля. Князев присел на нечто вроде нар, где он спал, ладонями уперся в колени, оттопырив локти, и выжидающе уставился на Малику.

– Пришел в норму? – спросила она.

– Относительную.

– Мне приказано тебя убить.

Он не воспринял ее слова всерьез:

– За чем же дело стало?

– Не веришь, – поняла она. – Позавчера Гриб взял в заложники мою семью, если я тебя не убью, он убьет их. Я вырвала тебя у вышибал и привезла сюда, чтобы обсудить, как быть. Так что, поверь мне, и побыстрее. У меня времени мало, у тебя тоже.

– Гриб? Кто это? – Внешне он оставался спокойным.

– Раньше он был обычной сволочью, а теперь, судя по всему, сволочь с «крышей». Точно не знаю, но, думаю, Гриб все равно «шестерка», только такая, что имеет в подчинении десятка два «шестерок»-дегенератов.

– А почему Гриб приказал именно тебе убить меня?

– Я тоже хочу ответить себе на этот вопрос, но пока не могу.

– Хочешь сказать, что Гриб может приказать убить человека любой порядочной девушке? И она не посмеет его ослушаться?

– Любой… – выделила это слово Маля, – он не прикажет.

Князев никак не обозначил своего отношения к новости, но Малике показалось, что он до сих пор ей не верил. Она достала из сумочки пистолет и положила его на стол.

– Его мне дал Гриб. Из этого пистолета я должна тебя уложить, но ствол не бросать рядом с твоим трупом. За убийство получу десять штук баксов. Теперь веришь, что я не разыгрываю тебя?

– Десять штук? – переспросил он. – Что-то дешево.

– И вчера тебя возмутила эта сумма, да и меня она озадачила. Думаю, убить тебя приказали Грибу, а он передал эстафету мне.

Князев почесал заросший щетиной подбородок, с сомнением глядя на оружие. Потом перевел глаза на Малику, долго смотрел ей в лицо, и постепенно до него доходило, что ее бред не выдумка. Если бы еще недавно произошло нечто подобное, он был бы уверен, что из него хотят выбить деньги мошенники. Поэтому придумали такой экстравагантный трюк: мол, вас хотят убить, а мы спасем, только дайте энную сумму – тысяч сто – на мелкие расходы. Но сегодня этой смуглянке нет смысла разыгрывать спектакль, хотя она может и не знать всего, что произошло. Но ему недоставало еще чего-то, чтобы окончательно развеять сомнения.

– Ну и почему ты меня не убила вчера?

– Если бы это был не ты, а кто-то другой, я… думаю, убила бы.

«Миленькое» признание: она убила бы! И это сказала женщина, красивая и молодая. Мир сошел с ума. Может, она влюблена в него, а все эти разговоры с похищением и рисовкой – неудачный способ обратить внимание Князева на себя? Он не удержался от скептической ухмылки:

– И что ж такое есть во мне, что тебя остановило?

– Ты спас женщину, которая тебе была никто.

– Я?! – Сдержанности Князева пришел конец, он просто вытаращился на смуглянку. – Я спас? Ты меня с кем-то перепутала. Не хочу тебя разочаровывать, но женщин я не спасал. Мужчин тоже.

– Я сама с тобой разговаривала, когда…

– Ну-у! – протянул он. – Тебя бы я запомнил.

– Значит, забыл. Это было пять лет назад. Мы остались втроем: я, сестра и мама. Мама заболела, у нас не было своего дома, не было прописки, мы ведь беженцы, а статуса беженцев не получили. Мой отец русский, привез нас на свою родину к родственникам, потом умер… Маме нужна была срочная операция, а времена, когда такие операции делали бесплатно, прошли. Я просила денег у многих, никто не дал, мне посоветовали прорваться к тебе. Это было почти невозможно, но я прорвалась. Когда я стала объяснять, что мне нужно, разревелась, потому что не верила в удачу, а ты был моей последней надеждой. Ты перечислил деньги на счет клиники и сказал, чтобы через неделю я взяла у референта сумму наличными на послеоперационный уход за матерью. За этой суммой я не хотела идти, ведь просила только на операцию. Но пришла. Мне передали конверт, деньги очень пригодились. Мама прожила еще четыре года.

– Не помню, – сказал Князев.

– Как можно это забыть? – изумилась Маля. – Сумма-то немаленькая.

– В год у меня таких, как ты, знаешь сколько бывает?

– И ты никому не отказываешь?

– Ты в своем уме? Я бы по миру с протянутой рукой пошел, если бы всем бабки кидал. Меня трудно обмануть, девушка. Обычно я вижу, кого приперло под завязку, но таких очень-очень мало, и я знаю, кто вымогает. Тебя не помню.

– Зато я тебя запомнила на всю жизнь. Ты дал шанс выжить моей матери, сейчас я даю шанс выжить тебе.

Князев опустил голову и вслушивался в себя. Интуиция никогда его не подводила, хотя, помимо нее, существовал еще и мозг, которым Павел Павлович неплохо пользовался. В этот нелегкий период на него обрушилась еще одна напасть: его заказали, хотя как таковых причин, объясняющих заказ, нет. Именно интуиция подала сигнал, отгоняя всяческое вмешательство мозга: ты висишь на волоске, но тебе крупно повезло, спасайся.

– Где мои сигареты? – подняв голову, спросил Князев.

– Вымокли.

– В машине должна лежать еще пачка, будь другом, принеси.

Маля вышла из сарая, а Князев снова задумался, теперь уже о том, как быть, но после вчерашнего мозг работал как забарахливший двигатель.

Маля пришла, протянула ему пачку, затем зажигалку, потом достала тонкую сигарету из своей сумочки и тоже закурила. Князев пристально рассматривал ее, щуря один глаз от попадавшей в него струйки дыма. Малику же поразило его хладнокровие, но, возможно, это был всего лишь шок, вызванный известием.

– Так… – Князев встал и выбросил окурок в окно, затем повернулся к Малике, скрестив руки. – Ну и как я должен использовать свой шанс?

– Надо подумать. У тебя есть враги?

– Хо-хо-хо-хо! – презрительно вырвалось у Князева нечто наподобие смеха. – С полсотни наберется точно.

– Обычных людей не заказывают, потому что с ними нечего делить, значит, начнем с главного вопроса: кто тебя мечтает убрать с дороги?

– Кто-кто-кто! – пожал он плечами. – Если бы месяц назад меня убрали, я бы еще мог понять…

– А что случилось за этот месяц?

– Я потерял завод. – И неожиданно он заговорил, стиснув зубы и потрясая кулаками: – Мне он достался развалиной, разворованным начисто, рабочие зарплату не получали годами, цехи стояли. Я его поднял с нуля, он заработал на полную мощность. В случае войны в течение суток мой завод способен перестроиться и выпускать вместо комбайнов современные танки. А у меня его нагло отобрали. Теперь я нищий.

– Ты не знаешь, что такое нищета, поэтому не бросайся словами. – В отличие от него Маля была сама сдержанность.

– Сколько у меня времени? – вдруг спросил Князев. – Тебе же назначили срок: убить в начале второй декады или до такого-то числа…

– Не у тебя, а у нас. С сегодняшним тринадцать дней. Допустим, я выторгую у Гриба еще пару дней, итого пятнадцать.

– И что потом? Если ты меня не завалишь?

– Надо подумать, как забрать мою семью и тебе остаться живым. Сиди здесь, раздели знакомых на друзей и врагов. Подумай, кто тебе поможет, а кто утопит. Место тут замечательное, никто тебе не помешает, а я поехала в город.

– Зачем? – встрепенулся Князев.

– Искать своих людей. Не забывай: у Гриба моя сестра и мой муж, а он очень болен. Ну и привезу продукты.

Князев вышел за ней, покосился на бабая, который кашеварил у печки, и спросил, кивнув в его сторону:

– Это кто такой?

– Дядя Костя. Обыкновенный бомж. А это его вилла.

Маля открыла автомобиль, собралась сесть за руль, но Князев придержал дверцу со словами:

– Как тебя зовут?

– Малика. Ударение на последнем слоге.

– Я не глухой. Имя странное…

– Узбекское. Моя мама была узбечкой.

– Поедешь… на моей машине?

– Других здесь нет. Кстати, ты мне ее вчера подарил, – улыбнулась она.

– Я?! Что-то много небылиц ты про меня рассказала: и топился я, и машину подарил… Я не такой дурак. Привези минеральной воды с газом и сигарет.

– Привезу.

Князев морщился, наблюдая, как неуклюже Маля выезжала с поляны. Когда она уехала, он обвел взглядом окрестности, остановил его на бабае Косте. Тот пробовал варево, поднося горячую ложку ко рту, подмигнул Князеву:

– Готово! Едрить твою в качель, не уха, а мармелад. Идем, мужик, в дом.

Расстелив мятую газету на столе, Костя нарезал хлеб толстыми кусками, налил в миски ухи, одну аккуратно поставил перед Князевым. А тот следил за руками бабая, в которые навсегда влюбилась грязь и оттого не покидала их. Бабай не забыл и соль поставить в коробке, еще бутылку с чем-то мутным, приговаривая:

– Ты похлебай, похлебай. Ушица после этого дела лекарство. – Он снова подхватился, ринулся в угол, где стоял ящик, и достал две кружки. – Налить?

Князев догадался, что добрый бабай делится самогоном. Поморщившись, он отрицательно замотал головой:

– Мэ-э-э.

– Ну, тогда рассольчика попей. – И он указал глазами на ковш.

Князев опасливо заглянул в миску, уха оказалась прозрачной и аппетитной.

К вечеру Маля привезла двоих мужчин. Один был астенического телосложения, лет тридцати, дунешь – рассыплется. Худой, высокий, с впалой грудью, с длинными волосами и длинным лицом, завершающимся козлиной бородкой. Второй – невысокий, коренастый, с круглым лицом простака-дурака, но с хитрющими глазами негодяя, этому было примерно лет сорок, он оказался крепенький, мускулистый, с большими кистями рук. Одеты оба с подчеркнутой небрежностью, первый представился Тетрисом, второй – Бомбеем. Князев к этому времени тоже оделся в мятые брюки и рубашку, пиджак не высох. Маля привезла продукты и главное – картошку, отчего бабай Костя пришел в детский восторг и живенько развел костер. Тетрис и Бомбей подготавливали место для посиделок, а Маля курила в сторонке, будто готовить – не женское дело. Князев, отхлебывая из горлышка минеральную воду, подошел к ней:

– А имена у них есть?

– Ты попал почти на дно, здесь имена не нужны, они забываются.

– Кто эти двое?

– Люди. Без определенного места жительства.

– Бомжи, – закивал Князев. Ну и в компанию попал! – Не похожи.

– Я же сказала, ты угодил почти на дно, но не на самое дно. Ты иногда видишь из окна своего автомобиля опустившихся грязных алкашей в груде мусора – они уже ничто, ходячие трупы. Но есть и другой слой бомжей, их обычно по телевизору не показывают. Это те, кто крыши над головой не имеет, но что-то делает, где-то работает и не ходит в рванье. Позже расскажу тебе о них.

– А почему у… дяди Кости нет клички?

– Есть. Чемергес.

– Что она означает?

– Так он называет самогон. Костя хороший, добрый, любит мороженое больше самогона. Скажи, – и Маля повернулась к нему лицом, до этого смотрела на своих приятелей-бомжей, – там, наверху, у вас разве нет кличек?

Князев задумался: а ведь есть. Большой Билл – губернатор, Билка или Белуха – его второй заместитель, гнусная баба; Старьевщик – генеральный директор приборостроительного завода, потому что старый пень и жадюга; Позолоти Ручку – прокурор, получил кличку за любовь к большим взяткам; Бульдог – мэр. И много других кличек. Ну а у Князева производная от фамилии – Князь, что ему льстило, хотя к княжескому роду он никакого отношения не имел.

– Вот-вот, – угадала его мысли Маля, – только у вас клички, как у паханов на зоне. Здесь проще. Идем, нас зовут.

Постелили два одеяла, на газетах разложили еду. Чемергес шаманил у костра, готовя картошку, заодно грыз кусок колбасы и со скоростью центрифуги пережевывал ее, жмурясь от счастья, остальные расселись. Князеву протянули кружку, он нюхнул… М-да, это не коньяк за двести баксов. Но поскольку и Малика приложилась к своей кружке, не станет же он отбрыкиваться, с волками жить – по-волчьи выть. Выпили, поели – все были страшно голодные.

– Давай о деле, Монтана, – сказал Бомбей. – Зачем позвала?

Князев догадался, что Монтана – кличка Малики.

– Гриб приказал его завалить, – кивнула она на Князева.

– А кто он? – не удивился Бомбей.

– Это Князев, – представила Малика.

– Кня?.. Сам Кня?!.

Даже не договорив до конца фамилию, что означало высшую степень изумления, Бомбей глаза вытаращил и жевать перестал. Только Тетрис никак не отреагировал, лишь кинул скупой взгляд из-под редких бровей на Князева и ниже опустил голову. Бомбей наконец обрел дар речи:

– Я балдею! С самим Князевым, считай, на одном одеяле самопал пью! Жаль, фотоаппарата нет, никто не поверит.

– Как раз рассказывать об этом никому не надо, – резко оборвала его Маля.

– Могила! – Бомбей ударил себя в грудь кулаком. Но у Князева эти люди вызывали огромное недоверие. – Значит, надо самого Князя кокнуть… ух ты!