Россия, в это же время

Ужинал Ставров в компании Лехи. Здоровенный детина тридцати лет стал не просто телохранителем, но и единственным другом, а то и нянькой.

Пару лет назад Леха случайно очутился в нужном месте и в нужное время, спас Ставрову жизнь. Они не были знакомы, а ситуация оказалась тривиальная. Зашел Марк в кабак выпить рюмочку и послал приставучих фанов какого-то футбольного клуба. Те, наверняка под кайфом, дождались его и напали вчетвером на улице. Начали бить. Поскольку аппетит, как водится, приходит во время еды, парни разгорячились, двое достали перья. Леха проходил мимо, встрял в драку и раскидал парней. А Ставров тогда сделал вывод, что в наше прекрасное и свободное время телохранитель необходим, как воздух. Леха – бывший боксер – на предложение Марка занять место охранника откликнулся с радостью, потому что не имел на тот период работы. Но отношения работодатель – работник переросли в нечто большее.

Не каждый человек легко сходится с людьми, вот и Марк был из этого разряда. Нельзя сказать, что он необщительный, заносчивый, грубый, напротив, Ставров человек воспитанный, образованный и внешне привлекательный, а дружеские отношения с людьми не завязывались. На одном из банкетов местная певица, исполняющая классические произведения, – пикантная, как сыр пармезан, – назвала его «человеком с отрицательным обаянием». Ставров не понял, как обаяние может быть отрицательным, но выяснять смысл глупого высказывания не стал. Он терпеть не мог взбалмошных и шумных артистов, глубокомысленных музыкантов, эксцентричных художников, вообще избегал общества людей, а представителей богемы тем более. Когда у него униженно клянчили деньги на благотворительные акции в пользу издыхающего искусства, которым, в понимании Марка, здесь даже не пахло, давал лишь затем, чтобы отстали. Ставров был одинок, как луна на небосклоне. Подобный образ жизни его не тяготил, потому что люди умудряются раздражать бессмысленными разговорами, да и знакомство с ним считают выгодным, а ему хотелось бы других отношений. Но последний месяц он не выносил одиночества, потому что все в мире меняется, изменился и Ставров. Единственный, кто тонко почувствовал его натуру, – Леха. Он постоянно рядом, но незаметный. Теперь только по необходимости Марк посещал банкеты, концерты, конференции и скучал на них до смерти. Все свое время, и свободное тоже, отдавал работе. Отдавал до недавнего времени.

Шестидесятипятилетняя тетка Сима, полненькая и подвижная, третья по счету и последняя, кому Марк доверял, как обычно, приготовила на роту. Странно, наряду с «как обычно» происходят необычные события. Около полугода уже Марк находился в том состоянии, когда каждый прожитый час мог оказаться последним. Это сильно изнуряет.

– Все, все, тетка, я пас, – поднял руки Леха, а он любитель поесть.

– Тогда кисель или взвар? – не унималась Сима.

– Старая, – с легким упреком произнес Ставров, – если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты диверсантка и решила нас уморить едой. Отстань.

Ставров встал из-за стола и поплелся наверх, в свою комнату.

– Не подходи к окну, Марк, – напомнил Леха.

– Спасибо, я забываю… – проговорил Ставров, не оборачиваясь.

И правда, он забывает, что заимел неизвестного врага, который не дремлет, преследует по непонятным причинам, но почему-то не доводит дело до конца.

Очутившись в своей комнате, Марк открыл окно, постоял несколько мгновений и вдруг вспомнил, о чем Леха предупреждал минуту назад. Он тут же отошел от окна, выключил свет и лег на кровать, не раздеваясь. Кому-то может показаться, что он ищет смерти. Нет, у человека, у нормального человека, живет непреодолимая тяга к жизни, у Марка тоже. Он, действительно, забывает, что там, за окном, возможно, притаилась смерть с пистолетом в руке. Просто забывает, а надо помнить.

Россия, утро следующего дня (21 сентября)

Не собирался к боингу, ну его к чертовой матери! Так решил Тимур вечером. Но в десять утра любопытство погнало судьбе навстречу. Очутившись в кабинете Ставрова, он не удержался и присвистнул с уважением. Кабинетик большой, ну очень большой. Мебель отпадная. Сзади кто-то кашлянул, Тимур оглянулся. У стены в огромном кресле, обтянутом кожей, утонул боинг с голоском педика, листал журнал и поглядывал исподлобья на Тимура. Скупо поздоровавшись, Ставров предложил Тимуру присесть в кресло напротив у черного стола, сразу предупредив:

– Только не ври, это в твоих интересах. Рассказывай биографию.

Выложил, как на духу, основные вехи. Итак. Бывший танцовщик и фарцовщик, бывший маклер и крупье, бывший дилер знаменитой косметической фирмы, одновременно чистил квартиры постоянных клиентов, последнее время щипач в дорогих клубах и барах. К жителям Кавказа отношения не имеет, так, дедушка армянин затесался, а вообще-то он русский… по паспорту. Все.

– Бьют не по паспорту, а по роже, – и боинг в кресле у стены рассмеялся собственной шутке, у которой борода выросла до Колымы.

– Не очень-то внушает доверие биография, но рискну, – сказал Ставров. – Будешь работать у меня?

Тимур поскучнел. Работа? От которой кони дохнут? Пахать от звонка до звонка? Он, Тимур, личность многоплановая, с авантюрным складом, то есть романтик. А какая романтика в слове «работа»? Но из вежливости поинтересовался:

– Что за работа?

– Секретаря.

– В приемной я видел секретаршу…

– То секретарь-референт, а ты будешь секретарь по личным вопросам. Понял?

Тимур утвердительно кивнул, однако ни фига не понял. Но в Ставрове было нечто удавистое, так и потянуло к нему в пасть. Вдруг пасть открылась и произнесла сумму гонорара… Тимур с готовностью выпалил:

– Рискну.

– Рискую я, – уточнил Ставров. – Учти, в случае…

– Понял, понял, – поднял вверх руки Тимур.

– Мне не нравится, когда меня перебивают, – лениво выговорил Ставров. – Ты с Лехой знаком? Так вот, вздумаешь проделывать штучки-дрючки, он из тебя сделает…

– Знаю, китайца, – снова перебил Тимур и хихикнул.

– Нет, пластырь, – подал голос Леха, – от асфальта не отдерут.

Ставров уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена. Тимур, взявшись за ручку двери, вдруг спохватился, вернулся и положил перед Ставровым авторучку «Паркер» с золотым пером, перекочевавшую со стола в его карман:

– Извини, я нечаянно. Болезнь у меня такая, клептомания называется.

– Я тебя вылечу, – обнял его по-дружески Леха и повел новоиспеченного секретаря в другой кабинет оформляться на работу.

Тимур, заполняя бланки, больше поглядывал на Леху, который бил ребром ладони о дверной косяк с тупым упорством.

– Таран, – вырвалось у Тимура.

Ну, блин, точно: Леха один к одному бревно, которым только ворота пробивать в неприступной крепости. А еще занимало Тимура, почему Ставров решил взять его к себе, чем он ему приглянулся? Неужто мастерством? Тогда эта фирма специализируется на мошенничестве, а Тимуру вовсе не улыбается перспектива стать сообщником крупной банды. Но гонорар перевесил сомнения, и потом в случае опасности Тимур найдет способ смыться.

Париж, вторая половина этого же дня

Он, конечно, не надеялся, что получит гонорар без проволочек, безумных справок с мест жительства и работы, учебы и леший знает еще откуда. Оказалось, у них тут бюрократия сведена до минимума. Володька расплатился с теми, кому должен, перекусил в бистро и прохаживался у галереи в ожидании Полин. Изредка ощупывал наличку в кармане, не веря собственному счастью: можно жить не тужить и писать, писать…

Далеко вперед не заглядывал, довольствуясь сегодняшним днем. А зачем проектировать будущее? Ведь по расписанию оно не сложится. Дома, в России, расчетливые планы сверстников приводили в уныние, на деле же терпели фиаско. Девчонки планировали захомутать богатого старичка (где столько богатеев найти?) и согласны были выполнить любые фантазии старого урода с торчащими из носа волосами и жирным брюхом, попутно отрываясь с Володькой. Имеющие более скромную внешность впадали в умствование, из кожи вон лезли, показывая эрудицию и фехтуя словесами. А цель одна: заинтересовать парней и наконец отведать греха. Третья категория девчонок – всем давалки, эти быстро слетали с дистанции, конченые. Есть еще четвертая категория – ни то ни се. Может, и встречаются нормальные, да, видимо, ходят они с Володькой по разным дорожкам, не попадаются друг другу на глаза. Он охладел к девчонкам, видел в каждой потенциально расчетливую, глупую обезьянку, с которой можно только пару раз перепихнуться, а на большее она не годится. С ребятами было проще. Но их цинизм, бессмысленная жестокость, проявляемая вдруг ни с того ни с сего, тоже оказались ему чужды.

Володька далеко не ангел, мог пить дня три запоем, потом проснуться сразу с двумя девушками на одной койке (это во времена-то СПИДа!) и ни хрена не помнить; мог нахамить кому угодно и где угодно, отстаивая свое «я», пробовал наркотики, участвовал в дебошах… Нет, на святого не смахивает ни с какого бока. Откушал от всех сладких и горьких пирогов. Но отметелить группой прохожего или зажать в темном углу тетку, наслаждаясь ее страхом, и тому подобные шутки – отказывался делать, претило.

Однажды дошло: стремление походить на окружающих, желание не выделяться из общей массы присуще лишь животным в стаде. Постарался взглянуть на сверстников как посторонний и ужаснулся: на что тратится жизнь! Сплошные поиски острых ощущений, под «косячок» умные рассуждения о планах, которые должен выполнить кто-то другой, и полный раздрызг внутри. Володька посетовал на упущенное время, забаррикадировался книгами, читал запоем, делал наброски углем и карандашом, писал маслом, короче, нырнул в творчество и самообразование. Одновременно познакомился и подружился с людьми от тридцати до сорока пяти лет. От них узнал много нового, начиная с правил общения, и понял выражение «здоровое поколение». Держались они с ним на равных, не подчеркивали возрастное и социальное превосходство, с их помощью понял процессы в обществе, вообще почерпнул многое. Один доцент кафедры философии, принципиально не берущий взяток, часто говорил:

– Нас превращают в дерьмо. Мы живем в дерьме, едим дерьмо, над нами чиновники дерьмо, и нас заставляют признать, что мы дерьмо. В таком случае я буду высококачественным дерьмом с понятиями чести и достоинства.

Поначалу Володька думал, что все люди среднего возраста такие, оказалось – нет в мире черного и белого, есть еще и оттенки, зачастую не радужные. Тем не менее, не читая нравоучений и моралей, именно старшее поколение внушило веру в себя, избавило от детского максимализма. Поразмыслив, Володька уехал в Москву покорять Олимп живописи. Москва, Москва… Как много в этом слове! И приехал. Москва его не ждала, ей чихать на Володек. Правда, кое-кто проявил эдакую ленивую заинтересованность к работам юного художника без специального образования в высшем учебном заведении. Позже догадался, чего стоила «ленивая заинтересованность», когда в каталоге узрел собственную работу под чужой фамилией. Не желая быть рабом, свалил с той шикарной дачи, намереваясь заработать и махнуть в Париж. Ага, не тут-то было! Обокрал дачу! Утащил антиквариат: старинную китайскую вазу (ну, была там ваза из фаянса с росписью под китайский фарфор), шкатулка пропала из нефрита и пачка баксов. Каково, а? Володька негодовал. Но его сокрыл у себя семидесятилетний потомственный интеллигент.

– Было, такое уже проходили, – сказал он расстроенному и, честно говоря, напуганному Володьке, – сажали ни за что. Попробуем тебя, юноша, отбить. У, гиены! Расплодились на русской земле! Ничего, ничего, всему приходит конец. И сатанинскому разгулу тоже придет конец! – грозил он, сотрясая воздух кулаками.

Жизнь прекрасна, когда осознаешь, что в Содоме и Гоморре находятся бескорыстные, порядочные люди, что они все же есть, и почитай за счастье, когда такие встречаются на пути. Старик с помощью приятелей уладил историю с «кражей», а проще – откупился. Делец, владеющий дачей, потребовал возместить убытки. Старик отдал ему серебряную статуэтку восточной работы, инкрустированную самоцветами. Вещь очень ценная, Володька за голову схватился:

– Зачем отдали? Мою вину доказать еще надо. Ну, посидел бы я недельку-другую… Мне теперь никогда с вами не расплатиться.

– Ты, юноша, не болтай чепухи, – ворчал старик. – Они докажут все что угодно, время сейчас такое: балом правят негодяи. Из царских тюрем выходили революционеры, а из наших выходят бандюги, если вообще люди твоего склада способны там выжить. Не переживай. Твоя жизнь ценнее серебряной безделушки, без которой я могу обойтись. Мое счастье, что о ней никто из новой породы не узнал – убили бы. Да пусть подавится! Зато у нас его заявление и расписочка есть! Мы же хитрые, дашь на дашь: ты нам заявление из милиции и расписочку в получении статуэтки за вышеназванное заявление, а мы тебе…

– И он написал расписку?! – поразился Володька.

– Э, Володя, ты не знаешь, каких размеров бывает жадность. Ты же не крал его барахла, оно у него дома, а тут за так можно хапнуть ювелирное изделие немалой стоимости. Жадность и зависть… На этом человечество далеко не уедет. – Володька растрогался до слез, чем привел старика в ярость. – Не распускать нюни! Ты мужчина, будь добр, соответствуй слову! Может, не я тебе помог, а ты мне. Может, я свои грехи за твой счет отмаливаю. Э, ты слишком молод, чтобы понять!..

Это случилось год назад, а весной Володька отчалил в Париж.

– С тобой что-то не так? – спросила Полин, всю дорогу не проронившая ни слова, лишь искоса наблюдая за ним. – Вчера ты не был похож на памятник самому себе.

– Вчера я говорил с женщиной, не знающей моего языка, сегодня… У людей, говорящих на одном языке, больше шансов не понять друг друга.

– О, у нас философский склад ума…

– Не разговаривай со мной тоном мамочки, – вяло бросил Володька.

– Хорошо, не буду.

Ветер путался в волосах, сильные порывы сбивали дыхание. Володька ощущал восторг в себе, вызванный быстрой ездой, свободой и окружающей гармонией.

– Знаешь, каждый город, – заговорил он, – страна, любое место на земле имеет свой запах. Если меня с закрытыми глазами перевезти туда, где я был однажды и жил некоторое время, я определил бы по запаху, где нахожусь. Особенно утром и вечером. Днем запах улетучивается, наверное, смешивается с суетой людей.

– Да? – удивилась Полин. – Ну и чем пахнет Париж?

– Парижем, – недоуменно пожал плечами Володька, ведь он говорил о вполне осязаемых вещах. – Понимаешь, это объяснить нельзя… Я попробую написать.

– А стихи пишешь?

– Спрашиваешь! Пишу и стихи, но тебе они не понравятся.

– ?

– Потому что эмоции я оставляю краскам. Эмоцию на холсте выразить значительно сложнее, чем одеть словами. Стихи – это поток сознания, как в снах, это прежде всего метафора, смысл которой растормошить воображение. Тогда это стихи. Но так писать не каждому дано. Кстати, заметь: пишут стихи и пишут картины. А? Одно дополняет другое.

– Пожалуй… Мы приехали. Вот моя вилла.

Двухэтажный домик стоял слегка на отшибе от других домов, на окраине очень маленького городка. Место скромное, за домом мини-сад, перед парадным клумба, вокруг дорожки, обложенные «диким» камнем. В общем, мечта пенсионера. В доме пахло недавним ремонтом, и внутри дом показался больше, чем снаружи. Приличных размеров гостиная – хорошо освещена, целых шесть окон. Мебели мало, что придавало простор, выполнена под старину или старинной и была. А вот голые стены действительно выглядели паршиво.

– Хорошая, скажу, избушка, – одобрил Володька. – Извини за нескромный вопрос, но страсть как хочется знать… Откуда у тебя деньги?

– Муж накрал, – сказала Полин, словно это самое простое дело: накрасть столько, что и на избушку хватает, и на жизнь во Франции, далеко не дешевой стране, и на заказы картин в избушку.

– А ты тратишь? – с сочувствием к мужу спросил Володька. (Она кивнула, мол, да, трачу.) – И он в восторге?

– Его убили в России. Расстреляли из автоматов машину.

Володька недоуменно опустил углы рта вниз и поднял плечи до ушей, дескать, не понял: у мадам Полин жестокосердное отношение к мужу, обеспечившему ее шикарной житухой? Ну, ни грамма жалости к убиенному. Да, современных женщин отличает патологическая неблагодарность! А Полин медленно обходила гостиную. Он спросил:

– Почему ты выбрала меня?

– У тебя картины живые, это сейчас редкость. Вот для этой гостиной нужно написать несколько картин на библейские сюжеты. («Она к тому же и религиозная фанатка!» – подумал Володька.) Скажем, Саломея, Магдалина, Юдифь… Шесть картин. Седьмая будет «Времена года», ее место я определила над камином. Только ты должен увидеть этих героинь по-своему, не так, как их изображают традиционно.

– Но «Времена» – не библейская тематика.

– Ошибаешься. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». Цитата из Екклесиаста. Картины должны напоминать…

Полин замолчала, глядя на стены. Володька подошел к ней вплотную и стал смотреть на нее, как врач-психиатр смотрит на безнадежно больного.

– Напоминать о чем? – напомнил он о себе.

Полин повернулась к нему лицом, очнулась. Ответила: