Чай пили с домашним пирогом, но в голове Марго засели слова Зыбина – у Долгополовой есть мотив, посему, наметив свою стратегию, Марго приступила к осуществлению плана:

– А у меня из головы никак нейдут ваши слова.

– Какие же?

– О коварстве мужчин и женщин. Знаете, Прасковья Ильинична, я ночью закрою глаза и представляю себя на вашем месте. Кабы мне довелось узнать об измене мужа, я… убила бы его.

– Убила бы? – восприняла всерьез ее слова Прасковья Ильинична. – Да бог с вами, Маргарита Аристарховна, даже думать не смейте! Почитай, с каждым мужчиной рано или поздно такое случается. А коль ваша гордость не потерпит измены, то есть способ более сильный и смелый, нежели просто убить. К тому же ваша обида не получит полного удовлетворения, да и отвечать придется.

– Какой же способ?

– Уйти. Это причинит ему настоящие муки, потому что он станет всеобщим посмешищем. Правда, и ваш дерзкий поступок будет всеми осужден, однако ему больше достанется. Мужчина покрывается позором, когда жена уходит.

– Но вы же не ушли. Почему, коль так думаете?

– Потому что глупа была, поверила. Видите ли, Маргарита Аристарховна, мужчинам нельзя доверять, особенно когда они провинились. Мы обманываемся, видя раскаяние или слыша заверения, будто пред вами сама святость. Опять же не хотим очутиться в унизительном положении, когда все узнают об измене, не хотим пережить стыд. А ведь стыда не избежать, мой пример это доказывает.

– Но вдруг вы ошибаетесь? Вдруг все не так, как вам видится? Разве не было у вашего мужа врагов? Мне думается, кто-то из них его и убил.

– Да что ж, он из ума выжил, пойдя на встречу с врагом ночью? И почему он снял квартиру, а не враг?

– Ага, значит, враги у него были! – вела свою линию Марго.

– Понимаю ваше желание уменьшить мою боль, – грустно сказала Прасковья Ильинична. – Враги есть у всякого человека. Довольно уже одного того, что вы богаты, умны, красивы, – и армия врагов вам обеспечена. Мой муж не посвящал меня в свои дела, разве что изредка, когда ему требовался совет. Нет, у него не было врагов, жаждущих его смерти. Он снял квартиру для встреч с женщиной, другого объяснения быть не может. Да ведь не женщина же его убила, в самом-то деле…

– А кто? – спросила Марго, обманывая собеседницу наивностью.

– Не знаю, – горько усмехнулась Долгополова.

– А коль убил разгневанный муж?

– Может, и так, – равнодушно пожала плечами женщина. – Скажу честно, знать не хочу. Ну, найдут убийцу – и что? Выяснятся новые подробности, от которых жить не захочется, потому что все будут перемывать моей семье кости. Нет, не хочу.

– А отомстить той же Галицкой вам не хочется?

– Хотелось, – призналась она. – Когда узнала, собиралась отправиться к ее мужу и все рассказать. Потом одумалась. Что изменилось бы? Я выглядела бы дурно, заодно принесла бы огорчение Галицкому, которого глубоко уважаю. А больше всего, Маргарита Аристарховна, мне больно за детей. Они не маленькие, прекрасно все понимают. Куда от этого деться?

По щекам Долгополовой потекли слезы, Марго дала себе слово сделать все зависящее от нее, чтобы Виссарион Фомич снял подозрения с Прасковьи Ильиничны. Не в этом доме следует искать убийцу. А вот куда непременно стоит пойти, так это к графине Шембек. В ее салоне обязательно будет Галицкая и много-много сплетен, которые слетают с уст невзначай, обсуждаются с непринужденной легкостью, будто никакого интереса не представляют, а всего-то являются средством от скуки.

Белев шагал по мостовой, нервно поглядывая по сторонам, его продирала до костей сырость – уж часа два как бродил. Ночные улицы таили много опасностей. Грабители – черт с ними, а как душегубы попадутся, да не в единственном числе? Не храброго десятка, Белев прихватил пистолет и теперь прятал его под полой пальто. Белев сглатывал слюну, представляя, как на него нападают, а он стреляет. Собственно, в разбойника не грех выстрелить, но вдруг докопаются, что это он стрелял? Последуют вопросы: что вы делали ночью на улицах? Не так страшны допросы полицейских, страх вызывала жена. Родная, законная, знакомая до последней морщинки, оттого невыносимо скучная. Характером она так и вовсе не уродилась, вся в папеньку – такого же самодовольного и грубого деспота. Да, жена его наподобие мужички – телом изобильна, ручкой сильна. Как приложит пухлую ручку к холеному личику мужа, так и голова отскочит. Но… он пошел на улицы, ибо его подстегивало чисто мужское любопытство. Не узнать всех прелестей соблазнов – поистине пустая жизнь. Сильнее всего его охватывала пустота, когда приходило понимание, что ничего стоящего он не сделал и уже не сделает. Так ведь и худых дел за ним не числилось, тех, из-за которых бывает стыдно, но вспоминать о них приятно. Жизнь протекала тягуче и однообразно, эдак совсем пройдет, а зачем? Взбудораженный слухами о развратной девице, Белев вышел на улицу, надеясь ее найти. В комнате отдыха на балу все подумали, будто он провел с ней ночь, ну и пускай думают. Ему тоже хотелось покрасоваться: мол, я храбро пускаюсь во все тяжкие.

Свернув за угол, он врезался в фонарный столб.

– Уй! – потирая лоб, поморщился Белев. – Что ж это такое! Отчего фонари не горят? Губернатору с градоначальником выговор. И строгий-с!

Разумеется, выговор прозвучал лишь сейчас и не последует при случае. Делать замечания большим людям нехорошо, еще обидятся.

Вдруг… красная юбка, синий… Да! Синий жакет, страусовые перья мелькнули вдали. Белев увидел ту, ради которой отважился на путешествие по ночному городу, пренебрегая опасностью, и которая завладела его воображением. На цыпочках, мелко перебирая ногами, чтобы дама не сразу его услышала, он приближался к ней. А она шла медленно, то пропадая в черном проеме, то возникая в свете фонаря, – желанная по одним только рассказам, вызывавшим жгучую похоть. Белев огибал световые пятна и мысленно сжимал в жарких объятиях порочную легенду города. Подошел почти вплотную к световому пятну, где очутилась она. Обернулась на звуки шагов.

– Судары… – И застрял на полуслове, так как некто вторил ему, произнеся то же слово «сударыня».

Белев шагнул в свет, тот, другой, одновременно шагнул ему навстречу… Казарский! Вот те на! У Казарского тоже лицо вытянулось. Белев смутился, а особа молча взирала на них, спрятав личико за вуалью, но поворачивая головку то к одному, то к другому.

– Вы, простите, как здесь очутились? – полюбопытствовал Казарский.

– Гулял-с, – бойко ответил Белев. – Разве нельзя-с?

– Отчего же ночью?

Белев сник: Казарскому хорошо – у него не имелось дома ручки, которая за ночные гулянья голову оторвет. Тупая-то жена тупая, а сообразит, зачем муж удрал из дому.

– Не спится, вот почему, – буркнул он.

Оба покосились на предмет мечтаний, скрипнули зубами и переметнули взгляды друг на друга. Особа не сбегала, как, бывало, убегала от мужчин, значит, кто-то из них ей приглянулся.

– Будет вам врать, – сказал Казарский. – Ее искали.

– Нет… – нарочито обиженным тоном произнес Белев и подумал, что другого случая может не представиться. За нею вон сколько господ гоняется, а ему бы только один раз попробовать, чтобы утолить страсть мечтаний. Он тряхнул головой: – Да-с. Искал-с. Но умоляю, ежели ты… а я тебя считал другом… ежели вы порядочный…

– Слово дворянина, никому не скажу. Выбор за дамой. Мадемуазель, кого из нас предпочтете?

И вдруг вожделенная мечта сказала:

– Обоих-с.

Господа потерялись. Белев смекнул, что ночь может получиться изысканно развратной, какой даже его богатое воображение не рисовало, смущенно пробормотал:

– Э… одновременно-с? Ля мур де труа?

– Не, господа, по очереди, – простецким языком прачки заговорила мечта. – Да тока договоримся загодя, по двадцати рублей устроит? Деньги наперед попрошу-с. А ля мур я вам обеспечу хочь до завтрашней ночи, вы тока договоритесь меж собою, кто первым, а кто вторым будет. У меня и обождете, туточки недалече идти, кофею попьете… с пирожками-с.

Мужчины переглянулись. Что-то в ней не вязалось с теми упоительными слухами, которые гнали мужской пол на поиски таинственной незнакомки. Казарский первым сообразил и шепнул:

– Это не она.

– А ну пошла! Пошла, пошла! – возмущенный обманщицей, принялся отгонять ее тростью Белев.

– Чего вы? Чего вы? – опасливо отступала мошенница. – Господа, клянусь честным своим словом, будете довольны…

– Убирайся, а то в полицию сведу! – гаркнул Белев.

Мошенница подняла юбки и рванула прочь, топоча по мостовой. В конце улицы остановилась, подбоченилась и раскричалась:

– Скажите какие! У, бессовестные, глаза бы на вас не глядели! Погодите, выслежу вас да женам порасскажу, как вы от них бегаете! Сами-то уж ничего и не можете, паскудники. Вот вам!

Ну и оголила зад в панталонах, тем самым нанося господам оскорбление. Казарский громко свистнул, девица подхватилась и побежала дальше, а он расхохотался. Смеялся и Белев, утирая слезы:

– М-да, как она нас, а? Уморила, ей-богу.

– Но какова мерзавка! – смеялся Казарский. – Обрядилась, как та…

– Нет, как вам цена, а? Небось не стоит и рубля, а запросила по двадцати! Это же мародерство, ей-богу.

– М-да, когда бы не говорила скверным языком, я бы попался.

– Все же приключение, – вздохнул Белев, глядя на туманный свет фонаря.

Но велико разочарование, ах как велико!

Дверь, поворачиваясь на петлях, заскрипела; Елагин вздрогнул и в ожидании замер, глядя на вход. Она не пришла, как обещала, ни через день, ни через два, а он приходил сюда, коротал часы в тишине, мучимый непостижимой силой притяжения этой женщины. Афанасий Емельянович не был влюблен, любовь – это привилегия господ, да и как любить ту, которую не знаешь? Его влекли тайна и та простота, с какой неизвестная отдавала себя. Он даже не задумывался, что имел дело с обычной уличной шлюхой, в его сознании она не связывалась с грязными словами, потому что было в ней нечто упоительно-трепетное, возвышенно-прекрасное и далеко не порочное. Была в ней и сила, что освобождала от неуверенности, давая взамен открытие чего-то нового в себе. Елагину казалось это странным и непостижимым, оттого он ждал встречи с нетерпением, внутреннее чутье убеждало: она придет. И пришла – таинственная, изящная, легкая. Афанасий Емельянович неловко встал, стул упал, он засуетился, поднимая его, а она тихонько засмеялась:

– Зачем же так волноваться?

– Я ждал вас…

– Знаю. Погасите лампу.

Настала темнота. Зашуршали юбки, она, словно видя его, подошла вплотную, прикоснулась ладонью к щеке, затем ее губы зашептали у его губ:

– Я не хотела приходить, но вы не такой, как все.

– Не такой? – спросил Елагин, проглатывая волнение. – Какой же?

– Другой. – И ни слова больше.

Ее гибкие руки обвили шею Афанасия Емельяновича. В ту первую ночь у него возникло ощущение, что он нужен ей так же, как она ему. Сегодня уверился: встреча их не была случайной – эта женщина, сама того не зная, искала его, как и он ее. Елагин другой? Так ведь и она другая, особенная. Афанасий Емельянович не знал, кто она, откуда, почему избрала ночь и улицу. Он понимал, что она скрывалась, наверное, имея серьезные причины, возможно, пряталась от полиции, потому готов был предложить помощь. Сначала, наслушавшись рассказов о ней, его гнало любопытство: что может дать женщина такое, чего он не знал? Когда же провел с ней ночь, понял: свободу без притязаний, свободу без ограничений. Как это все произошло, почему? Дело не только в постели, в чем-то еще… Наверное, в том покое, когда не бывает обязательств, одновременно нет рамок, а есть магическая, необъяснимая сила притяжения. При всем при том он узнал ту грань, которая не позволяет переступить черту и опуститься до пошлости, от которой наутро бывает противно.

Елагин лежал, обнимая теперь уже знакомую незнакомку. Эх, кабы взглянуть на нее. По прикосновениям он знал, что у нее прямой нос, высокий лоб, чуть впалые щеки, мягкие и пухлые губы, а целуя, они становились упругими. Он уже изучил ее тело, но этого так мало, теперь она ему нужна была полностью.

– Разрешите закурить сигару, сударыня? – спросил он.

– Курите, – отодвигаясь, сказала она.

Сюртук висел на спинке кровати, Афанасий Емельянович достал сигару, зажал ее зубами и на секунду задумался. Чиркнув спичкой, он подождал, когда разгорится огонек, поднес его к концу тонкой и длинной сигары, скосив глаза на незнакомку. Увидел только утонченный профиль, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод – она красива. И неновая мысль снова заняла его: зачем же ей прятаться? Была бы уродливой или старухой – тогда понятно. Собственно, чтобы она ни натворила, он был готов отдать ей все, кроме свободы, потому что за стенами этого дома не свободен. Одно очевидно: несмотря на близость, она оставалась далекой.

– Вам нужна помощь? – спросил он, чтобы подойти к главному.

– Нет, – как всегда тихо, ответила она.

– Почему же вы прячетесь?

– Разве я прячусь?

– За темнотой, – сказал он.

– Это всего лишь условие, при котором уходит стыд. Ни вы меня не видите, ни я вас, оттого мы раскованны. И вы не испугаетесь, встретив меня днем, что я стану шантажировать вас.

– Вы придете?

– Да.

– Когда?

– Ждите.

Почему-то он не рискнул заговорить о своем предложении, но до самых рассветных сумерек Елагина не покидало ощущение, что она обязательно согласится. Не было в ней равнодушия к нему, какое встречалось у женщин легкого поведения, как бы они его ни прятали. Это давало надежду…

С полудня Виссарион Фомич, сидя в коляске, караулил того самого племянника, проживающего в доме своего дяди – Долгополова. Франт и щеголь, двадцатитрехлетний Евгений, а по понятиям Зыбина – бездельник бездельником, каких немало, – вышел из особняка и, постукивая тростью, пошел вдоль улицы. Виссарион Фомич приказал извозчику ехать за ним; поравнявшись, сладенько поздоровался:

– День добрый, Евгений Антипович.

– Простите, мы не знакомы, – остановился тот.

– Так садитесь ко мне в коляску, заодно и познакомимся, – любезно предложил Виссарион Фомич. Когда молодой человек, слегка недоумевая, все же сел к нему, поинтересовался: – Далече ли собрались?

– К портному… на Торговую площадь.

– Стало быть, нам по пути, – откровенно рассматривая Евгения, непонятно чему обрадовался нечаянный попутчик. – Разрешите представиться – Зыбин Виссарион Фомич, начальник сыскной полиции.

– Вы… по поводу дяди? – омрачился Евгений.

– Разумеется, – благодушно улыбался Зыбин. – И у меня к вам имеются вопросики. Не соблаговолите ли вы на них ответить, сударь?

– Извольте, – нехотя согласился тот, ведь не согласись он, его бы в участок вызвали. – Только я ничего не знаю.

– Но вы же не ведаете, о чем я спрошу, – хихикнул Зыбин, косясь на франта. – А вдруг вы все же знаете много для нас полезного?

– Задавайте, я слушаю, – обреченно вздохнул Евгений.

Зыбину были смешны франты, а то они и вовсе его раздражали. Ну, вот этот, на что он годится? Костюм носить умеючи, манерами щеголять да деньги прожигать? Какой прок от него? А от мужа польза должна быть, на то он мужчиной и уродился. Отбросив первое впечатление, Виссарион Фомич задал вопрос:

– Вам не кажется странным, что вашего дядю нашли убитым в мещанском доме, в квартире, которую он снял?

– Кажется.

– А зачем он снял квартиру?

– Не могу знать, дядя передо мной не отчитывался.

Однако! Семейные тайны щеголь открывать не желал.

– Небось с женщиной тайком встречался на той квартире? – подмигнул Зыбин.

– Может, и так, мне-то какое дело?

– Сударь, коль вы знаете о его тайных увлечениях, то вы обязаны рассказать о них следствию. По моим сведениям, у него была любовница…

– Так это когда было… – неосторожно обмолвился Евгений.

– Стало быть, было, и вы об этом знаете, – подытожил Виссарион Фомич. – Мне надобны подробности, ведь убит ваш дядя. Вы, надеюсь, желаете, чтобы преступник был найден?

Молодой человек нервничал, покручивая трость. Вдруг он с торжеством посмотрел на Зыбина и решился:

– Ну да все равно, тетя мне ничего не сделает, ведь дядя упомянул меня в своем завещании. Да, он увлекся одной женщиной, бывало, просил меня записку ей снести. Однажды тетя Прасковья Ильинична вытащила у меня записку и устроила скандал дяде, после чего он присмирел.

– А что в записке значилось?

– Я не читал, сударь, как можно-с! Но понял, что он намеревался встретиться с… вы меня понимаете… у нее же муж как раз уехал.

– Так ведь записку вы могли и обронить, а тетя поднять.

– Я аккуратен, – возразил с достоинством Евгений. – Нет, не мог я потерять записку, хотя тетя уверяла, будто потерял. Дядя был взбешен, кинул в меня книгой, затем кувшином. Голову поранил…

– Имя дамы? – перебил его Виссарион Фомич.

– Помилуйте, это совсем дурно с моей стороны… – играл в порядочность Евгений, но, встретившись с тяжелым взглядом Зыбина и поразившись, как легко этот человек переходил из одного состояния в другое, выложил: – Вики Галицкая.

– А что, муж ее так-таки не догадывался о проделках жены?

– На сей счет мне ничего не известно. Дядя умел хранить тайны, а Вики тем более незачем рассказывать.

– Скажите, сударь, чего ж это она предпочла вашего дядю? Согласитесь, в свете он не блистал, обликом был скромен, говорят, и груб бывал-с да замкнут.

– Дядя умел добиваться своего, – с гордостью за родственника сказал Евгений. – И потом, подарки… Дядя был богат, он дарил ей подарки. Однажды при мне купил бриллиантовую брошь, я потом видел ее на Вики. Знаете ли, не найдется женщины, способной устоять перед роскошью.

– Угу, не найдется, – машинально согласился Зыбин, думая о чем-то, как показалось Евгению, постороннем. Последовал следующий вопрос: – А что, много ли вам оставил дядя?

– Да так… на жизнь хватит, а там…

– Выгодно женитесь, – игриво подсказал Виссарион Фомич. – Что ж, дело хорошее – жениться с выгодой.

– Я не тороплюсь, – смутился Евгений.

– Что же вы, сударь, у дяди-то живете? Родители ваши живы? – продолжал Виссарион Фомич задавать вопросы, не имеющие отношения к убитому, при этом он пристально изучал франта.

– Родители мои бедны и проживают в деревне, дядя взял меня на воспитание. Прошу простить, я приехал…

Коляска остановилась, но Зыбин не сразу отпустил молодого человека:

– Момент, сударь. Так говорите, дядя присмирел, когда жена обнаружила измену? Однако он выходил ночью. Не поверю, что эдакий умный молодой человек не заметил, как дядя покидал свой дом.

– Отчего ж, заметил. Как-то видел…

– Что, что вы видели?

– Недели две назад я засиделся с приятелями, возвращался домой поздно, а дядя выходил из ворот. Пешком шел. Я последил за ним, но в переулке его ждала коляска, он сел и уехал.

– Благодарю вас, сударь. – Глядя вслед молодому человеку, он покивал задумчиво и приказал извозчику: – Трогай, любезный!»