– Совершенно верно. Миледи Алита была моим внедренным агентом. Схизматики вычислили ее и приговорили к смерти, она бежала, долго скрывалась и только вчера смогла выйти со мной на связь. – Гуле слушал с приоткрытым от удивления ртом, и Лефевр добавил: – Представь себе, она пересекла границу в клетке человеческого зоопарка.

Гуле уважительно покачал головой.

– Иногда ты меня просто потрясаешь, Огюст-Эжен, – признался он. – А я-то уж было решил, что скоро мы всем отделом будем есть салаты на твоей свадьбе.

Лефевр натянуто улыбнулся и решил сменить тему.

– Кстати, что ты знаешь о Ползучих артефактах? – спросил он. Гуле, несколько лет сотрудничавший с кафедрой артефакторики, знал о магических предметах если не все, то очень многое. Возможно, и в университет не придется ехать.

Приятель пожал плечами.

– Ну, во множественность обитаемых миров ты веришь… – задумчиво произнес он. Лефевр кивнул, и Гуле продолжал: – Ползучие артефакты способны перемещаться между мирами. Есть мнение, что, попадая в иной мир, они во много раз усиливают свои свойства. Но это, как ты сам понимаешь, исключительно философское утверждение. В университете есть несколько предметов с довольно специфическими свойствами, но, конечно, никто тебе не скажет наверняка, есть ли другие миры или нет. И действительно ли эти предметы там побывали. А кстати, с какой целью интерес?

– Мне скинули дело Мороженщика, – сказал Лефевр. – У меня есть подозрение, что он использует нечто вроде Ползучего артефакта.

Священник, облаченный в белое с алым одеяние, вышел из алтарной части храма. Служки несли за ним жертвенных животных и фрукты. Люди, собравшиеся в соборе, встали и склонили головы в знак смирения перед волей Небес.

– Чувствую, что Мороженщику не поздоровится, – негромко проговорил Гуле. Лефевр усмехнулся, чувствуя, как презрительно каменеет лицо.

– Не поздоровится, – откликнулся он. – Это уж точно.

⁂

Алита и подумать не могла, чем закончится ее желание просто прогуляться по улице. До сих пор она успела познакомиться только с крошечным уголком столицы и решила не терять времени даром, тем более что приглашенный парикмахер подстриг и уложил ее волосы по здешней моде, а портной, сняв мерки, что-то прикинул по записям в крошечном блокноте и сказал:

– В моей мастерской есть прекрасное готовое платье по меркам миледи. Если желаете, я принесу.

Конечно, благородные сузианки дождались бы портного с платьем, сидя в собственной гостиной, но Алите показалось неприличным гонять человека туда-сюда, и она отправилась с ним в мастерскую, откуда вышла через полчаса уже в новом наряде – восхитительном светло-зеленом платье с такими искусными вышивкой и отделкой, что Алита невольно почувствовала себя принцессой. В прежней жизни она предпочитала джинсы и кроссовки, но сейчас, когда корсет бережно обнимал талию, мягко приподнимая грудь и придавая осанке истинно дворянскую горделивость, Алита не просто шла, а плыла по мостовой, и губы сами собой изгибались в улыбке: эх, увидел бы ее Никитос – точно бы язык проглотил и подавился своей любимой «обезьяной».

Мысль о бывшем муже не испортила ей настроения, тем более что день выдался пусть и пасмурный, но теплый, а архитектура города оказалась очень интересной – так что Алита чувствовала значительный душевный подъем, любуясь стройными силуэтами дворцов и особняков, останавливаясь возле клумб с пышными осенними цветами и рассматривая афиши на пузатых тумбах. Спустя пару часов она почувствовала легкую усталость и, прикинув обратный маршрут, решила возвращаться в дом Огюста-Эжена. Он, вероятно, уже вернулся с мессы и с кафедры артефакторики. Думая о своем новом друге, Алита не могла не улыбаться от счастья – Огюст-Эжен, судя по всему, был очень хорошим человеком. Напрасно его называют Страховидом: во время ритуала речевой магии Алита поймала обрывок воспоминаний инквизитора – крошечный кусочек прошлого, в котором была какая-то привычная грусть, понимание, что всем понравиться невозможно, и обреченность на одиночество. Вопреки стереотипам, Огюст-Эжен не озлобился: он просто принял свою судьбу и стал жить дальше – Алита не могла не уважать такой подход к жизни. Впрочем, она не считала инквизитора ни страшным, ни уродливым – его внутренняя сила была отличным заменителем внешней привлекательности: жаль только, что остальные не хотели этого понимать. Но у жителей Сузы, насколько Алита успела разобраться, был настоящий культ физической красоты: гуляя по столице, девушка насчитала около пятидесяти магазинов модной одежды, а уж парикмахерских и салонов красоты вообще было понатыкано на каждом углу.

Задумавшись, Алита не заметила, как случайно наткнулась на молодого мужчину, выходившего из дверей парикмахерской и благоухавшего парфюмерией на всю улицу. Мужчина был по меньшей мере принцем: во всяком случае, он раскричался так, словно Алита не просто нечаянно наступила ему на башмак из синей замши, а переехала его экипажем, причем несколько раз.

– Простите меня, милорд, – она обворожительно улыбнулась, стараясь свести все не к обиде, а к легкому недоразумению. – Уверяю вас, я не нарочно.

– Под ноги смотри, животное! – рявкнул на нее щеголь. Кругом уже начал собираться народ: скандал привлек внимание гуляющих, и они поспешили посмотреть, в чем дело. – Тончайшая замша, сшито на заказ самим Витуаром Монтенем, а ты истоптала все своими копытами, дрянь!

Алита почувствовала, как щеки заливает горячей краской стыда и обиды. Не потому, что франт орал на нее, а потому что он был похож на Никитоса. Муж точно так же раздувал скандал на пустом месте, Алита была виновата во всем: в плохой погоде, в скачках валют, в пылинках на подоконнике, а если она пыталась извиняться и оправдываться, то скандал разгорался с новой силой. Это было настолько горько и обидно, что Алита ощутила резкую боль в груди: там словно взбух тяжелый нарост, в котором таилось нечто, рвущееся на поверхность.

Оно действительно вырвалось: Алита увидела алую вспышку, а скандалящий франт на мгновение захлебнулся воплями и рухнул на мостовую, схватившись за горло. Толпа замерла, а потом люди разразились испуганными и нервными криками, и кто-то схватил Алиту за руку, призывая полицию и инквизицию.

– Ведьма! – орала тоненькая леди эфемерной, почти ангельской красоты. Ее крики больше подошли бы торговке овощами. – Ведьма! Злонамеренная ведьма!

– Ведьма!

– Держите ее!

Ноги подкосились, и Алита свалилась на мостовую. Вопли зевак на мгновение усилились, а потом растаяли, и стало темно.

⁂

– Нежные какие ведьмы пошли, – сказал мужской голос, спокойный и холодный. От слов веяло стылостью прозекторской и январским морозом. – Прибила человека и свалилась.

Рука, затянутая в гладкую перчатку, поплыла от груди к животу и ниже. Алита вдруг поняла, что холодный голос говорит о ней, и чужая рука по-хозяйски оглаживает ее тело. Это было настолько гадко и отвратительно, что Алита дернулась в сторону и тотчас же закричала от боли, пронзившей запястья.

– Не так быстро, дорогуша, – хохотнул второй. – А то покалечишься до начала потехи.

Тьма перед Алитой рассеялась, открыв небольшой, ярко освещенный зал и двоих молодых мужчин в темно-серых форменных сюртуках с белыми шнурами на груди. В такую же форму был одет Огюст-Эжен, только шнур у него был один, золотой. Переведя взгляд в сторону и вверх, Алита увидела, что ее руки пристегнуты к каким-то деревянным перекладинам. Липкий мерзкий страх, зародившийся в груди, стал расти и крепнуть. Помещение было слишком похоже на пыточную, а эти двое в форме – на тех, кто не церемонится с попавшими к ним в руки.

– А она крепкая, – обладатель холодного голоса, тощий и бледный тип с неприятным цепким взглядом, деловито похлопал Алиту по бедру.

«Я голая вишу на дыбе, – подумала она. – И меня собираются допрашивать и пытать. Либо насиловать и пытать. Ничего хорошего».

– Ну еще бы, – второй, светловолосый крепыш, сунул перо в чернильницу и поднялся из-за стола. – Хороший нам подарочек к празднику, правда? Ведьма, да злонамеренная, да еще и хорошенькая. Скоротаем дежурство, да?

Алита прикрыла глаза, стараясь совладать с собой. В памяти всплыл орущий франт на мостовой – если она действительно каким-то образом убила его, то дела очень плохи. Тут никто не станет проявлять доброту и понимание к злонамеренным ведьмам. Впрочем, один вариант все же был.

– Руки убери, урод, – процедила Алита, презрительно глядя поверх голов инквизиторов. Первый, который по-прежнему водил ладонью по ее бедру, посмотрел на Алиту так, словно с ним заговорило животное. – Руки убери и отвяжи меня. Я из ваших. Работаю со Страховидом Лефевром. Так что отвяжи меня и принеси мои шмотки. Холодно тут.

Светловолосый ухмыльнулся и покачал головой. Похоже, слова Алиты не произвели на него никакого впечатления – в отличие от его коллеги, на лице которого проступило сомнение.

– Да мы с товарищем не брезгливые, – спокойно сказал он. – Под кем ты там валяешься, нам без разницы. А вот за грубость… За грубость надо отвечать, – и он хлестнул Алиту по щеке, сильно и резко, так что она отшатнулась, ударилась головой о деревяшку дыбы и обмякла, бессильно повиснув на оковах. Сквозь волну вязкой беспомощности, охватившую тело, Алита почувствовала, как светловолосый с каким-то привычным спокойствием патологоанатома скользнул ладонью по ее лобку и вниз и резким, отработанным движением запустил пальцы внутрь. Алита взвизгнула и снова рванулась в сторону и получила еще одну пощечину.

– Ну, виргинального состояния и в помине нет, – прокомментировал светловолосый, отводя руку. – Собственно, неудивительно. А поэтому…

– А поэтому вы сейчас снимаете ее с дыбы, – прозвучал в допросной новый голос. Вскинув голову, Алита увидела, что на пороге стоит Огюст-Эжен собственной персоной и его вид не сулит коллегам ничего хорошего. Он смерил присутствующих презрительным взглядом и рявкнул: – Быстро, мать вашу!

Недавние истязатели кинулись к дыбе, и через несколько минут Алита уже сидела на низенькой скамье, подтянув колени к животу и прикрыв грудь руками. Лефевр прошел к столу и, взяв исписанные листки, пробежался по ним взглядом. Незадачливая парочка вытянулась во фрунт поодаль: по их побледневшим лицам было понятно, что их не ждет ничего хорошего.

– Она сказала, что является сотрудником инквизиции? – Лефевр говорил спокойно, но Алита чувствовала тяжелую волну его внутренней ярости, медленно катившуюся по допросной.

– Да, говорила, что работает с вами, – хмуро признался светловолосый.

Лефевр развернулся от стола и посмотрел на него так, что белесый истязатель явно собрался бежать застирывать портки.

– И?

– Ну вы же не говорили, что она с вами работает, – подал голос второй инквизитор.

Ноздри Лефевра дрогнули.

– Не понял, – с обманчивой мягкостью сказал он. – Я должен перед вами отчитываться? Она просто оглушила этого придурка и правильно сделала. Будет знать, как себя вести. В конце концов, по протоколу это просто устное разъяснение на месте, не более того.

Инквизиторы дружно опустили взгляд в пол. Если бы они могли, то наверняка растаяли бы в воздухе. Шмыгнув носом и смахнув со щеки слезинку, Алита притянула к себе ворох своей одежды и принялась одеваться. Ее знобило, и она по-прежнему чувствовала в себе чужие пальцы. Это было невыносимо. За время, проведенное в зоопарке, она успела смириться с тем, что ее личные границы может нарушить любой, что у нее нет прав даже на собственное тело, но вот надо же – расслабилась, размякла, поверила, что все будет хорошо, и жизнь тотчас же снова кинула ее в грязь.

Платье застегивалось на спине. Еще один повод ощутить себя полностью беспомощной.

– Пошли вон, – произнес Лефевр так, что Алиту стало знобить еще сильнее.

Инквизиторы покинули пыточную практически на первой космической скорости: только что были тут – и уже нету. Только дверь хлопнула.

Лефевр подошел к Алите и принялся застегивать крючки платья. Алита стояла неподвижно, чувствуя себя сломанной марионеткой в руках кукольника. Осторожные прикосновения заставляли Алиту задерживать дыхание от непонятного тянущего чувства, наполнявшего грудь.

– Я очень испугался за вас, – признался Лефевр. – Как вы себя чувствуете?

Его забота казалась совершенно искренней, но Алита ощущала, как между ними возникает стена, мешающая поверить в эту искренность. Потому что она до сих пор чувствовала чужие прикосновения на своей коже. Служить людям, защищать слабых, преследовать зло – что ж, она на собственном опыте убедилась, как именно здешние инквизиторы делают свою работу. Интересно, сколько ни в чем не повинных женщин Лефевр пропустил через эту пыточную, собственноручно проверяя их виргинальное состояние? И что он делал с ними после этого? Многим ли удалось уцелеть?

Негодяи не всегда выглядят таковыми. Никитос тоже поначалу создавал впечатление приличного человека.

– Неважно, – выдохнула Алита и сделала несколько шагов в сторону, не оглядываясь на Лефевра. – Спасибо за все, что вы для меня сделали, Огюст-Эжен. Прощайте.

– Подождите, – Лефевр придержал ее за руку и встревоженно произнес: – Я никуда вас не отпущу в таком состоянии.

От нарастающей боли в груди Алите хотелось кричать. Она попробовала вырвать руку, но проще было бы освободиться из капкана. Лефевр развернул ее к себе, и Алита, взглянув в его лицо, поняла, что он растерян. Причем растерян всецело.

– По крайней мере, объясните, – негромко сказал он.

– Вы инквизитор, – выдавила Алита. Боль в груди подступала к горлу, стискивала его жгучими пальцами, и слова превращались в предсмертный хрип. – А методы работы инквизиции я только что испытала на своей шкуре. Я признательна вам за помощь и всегда буду благодарна за то, что вы для меня сделали… Но вы такой же, как и эти уроды. Профессия обязывает.

Пальцы Лефевра разжались, и он опустил руку. Несколько мгновений Алита стояла молча, не в силах взглянуть ему в лицо, а потом сказала:

– Прощайте, – и пошла к выходу.

Она не видела, куда идет, и не понимала, что происходит вокруг. Голову наполнял странный шум, и Алите казалось, что она вот-вот упадет где-нибудь. Она прекрасно понимала, что вырвалась в новую жизнь, не имея ни документов, ни денег, что сама отказалась от единственного человека в Сузе, который был к ней добр, что… Выйдя из здания инквизиции, Алита долго шла по темнеющим улицам вечернего города, расцветающего огнями фонарей и реклам, и ей было все равно, куда она идет. Она не испытывала ничего, кроме горечи и ненависти к себе и своему телу. Ничего больше.

Потом она пришла в себя – сознание прояснилось, и Алита обнаружила, что сидит на лавочке возле входа в маленький парк, а напротив веселый круглый фонарь над гостеприимно распахнутыми дверями особняка освещает большой плакат. Изящные буквы с легким наклоном извещали о том, что «Дому мадам Бьотты требуица прикащица». Вздохнув и мысленно исправив орфографические ошибки, Алита поднялась со скамьи и направилась к особняку.