ГЛАВНОЕ БОГАТСТВО АВАНТЮРИСТА

В понедельник коллектив выходил из кабинета шефа в приёмную после планёрки несколько озадаченным. Чернов устроил своим сотрудникам колоссальный разгон. Такого уже давно не бывало. Больше всего досталось корректору Леночке. Андрей уже почти смирился с многочисленными орфографическими ошибками на полосах «Судного дня», но в последнем номере Лена умудрилась перепутать заголовки двух материалов, и этого не заметили ни ответсекретарь Татьяна, ни я, подписывающая номер в печать. В результате над статьёй о директоре завода, развалившим предприятие, прикарманившим крупные средства и открывшем солидные банковские счета в зарубежных банках, красовался заголовок «Её не любят, и никто не защитит». Тогда как слезливая история о стареющей переводчице, которую ненавидит весь трёхэтажный дом, и мальчишки то обливают грязью бельё, которое она сушит во дворе, то поджигают обшивку её двери, оказалась озаглавлена следующим образом: «Кому на Руси жить хорошо».

Леночке было предложено внимательнее читать, что пишут другие и особенно – она сама, ибо с тех пор, как Лена стала практиковаться в журналистике, число ошибок в еженедельнике заметно возросло, и наибольшее их количество обычно оказывалось в опусах самого корректора.

Потом Чернов прошёлся по ряду материалов, показавшихся ему пресными, и в который раз повторил нравоучение: «Никому не интересна информация о том, что собака укусила старушку. Но вот если старушка укусила собаку – это уже новость. Фактуру надо искать, а не сводки милицейские переписывать». Были у Андрея претензии и к рекламному отделу, и к юристам.

– Что-то шеф сегодня не в духе, – заметила Татьяна, выходя из кабинета.

– Надо же ему хоть иногда обозначить свою руководящую и направляющую роль, – отозвалась я. – А то забудем, кто у нас начальник.

И тут Аллочка протянула мне телефонную трубку:

– Даша, это тебя.

Я поднесла трубку к уху, сказала: «Алло!» и тут же запрыгала на месте от избытка чувств. До меня донёсся родной голос, который я не смогла бы спутать ни с одним другим, несмотря на то, что не слышала его уже шесть долгих лет:

– Привет, старушка!

– Боже мой, Гюлька, ты откуда?

– Из Истамбула.

Конечно, из Стамбула. Где же ей ещё быть. Моя бакинская подружка, с которой я пять лет просидела за одной партой в институте, вышла замуж за турка. В последний раз мы виделись в Баку. Потом она несколько раз звонила мне на работу в Краснодар, и однажды сообщила, что выходит замуж и уезжает жить в Стамбул. И всё на этом. У меня не было её координат, а в моей редакции сменили все номера телефонов. Связь оборвалась.

Я часто вспоминала свою Гюльнару, когда страдала ностальгией, а месяц назад нашла в старых записных книжках бакинский адрес её родителей и написала наудачу: а вдруг они всё ещё живут там же. Оставила им для Гюли номера своих телефонов – кабинета и приёмной – и вот…

Мои коллеги смотрели на меня в полном недоумении. Но мне было всё равно. Я радовалась так, что не могла сдержать эмоций. На проводе был Стамбул, и серая телефонная трубка ясно и чисто доносила до Краснодара мелодичный голос из моей юности. Мы проболтали минут десять, не больше, за которые успели сообщить друг другу самое главное. Хотя, нет. Самое для меня главное – что я люблю Чернова и пишу роман – сказать было невозможно. Я не решилась об этом заявить, пока вокруг были посторонние. Гюлька сообщила, что с турком разошлась, но ещё не развелась, живёт пока в его доме одна и работает в частной фирме. Она надиктовала свои телефоны, и я пообещала сегодня же отправить ей факсом длинное-предлинное письмо.

– Чернов, мне моя Гюлька позвонила! Представляешь, из Стамбула, – закричала я, ворвавшись в кабинет шефа, зависла у него на шее, и только потом заметила Вадима, которому Андрей в тот момент давал какое-то поручение.

– Любимая подруга. Десять лет дружили, а потом шесть – не виделись, – объяснила я Вадиму, отойдя от Чернова и несколько смутившись, но невозмутимый во все времена компьютерный Бог нашей фирмы только улыбнулся в свои чёрные усы и спросил: «Тебе визиток сделать, Даша? Или есть ещё?».

Я кивнула, и Вадим сказал: «Хорошо». Не знаю, что он понял по этому кивку: ведь такой ответ мог означать как «нужны», так и «пока есть», но мне было не до визиток, и тут вошла Татьяна:

– Вы только представьте себе, Дмитрич, – смеялась она. – Звонят мне сейчас с завода, выражают редакции благодарность за статью об их директоре-расхитителе (ох, не любит его родной коллектив!) … Вежливый, солидный такой мужской голос со мной говорит, и серьезно так заявляет: «Очень нам материал понравился, правда, мы не сразу поняли смысл заголовка, и что именно автор имел в виду, но потом догадались». Вы представляете?!

(Что еще было делать читателю, как не догадываться, ибо кто же им сможет эту нелепицу объяснить!)

Когда Вадим и Татьяна ушли, я уселась в кресло и принялась рассказывать о Гюле, заявив, что сейчас же отправляюсь писать ей письмо.

– А материал об Оленине ты писать не собираешься? – спросил Чернов.

– Нет, – заявила я, чем явно озадачила Чернова, и тут же попыталась объяснить свою позицию. – Видишь ли, мы, журналисты, обычно сталкиваемся с человеческими судьбами в момент излома. Человек, который живёт тихо и размеренно, в поле нашего зрения обычно не попадает. Но как только у кого-то беда или, напротив, миг славы, триумфа, его история сразу же становится достоянием прессы. Мы выхватываем кусочек жизни, фрагмент, который и описываем. Иногда при этом узнаём, что было ДО, но почти никогда, что – ПОСЛЕ. Ты меня понимаешь?

Чернов кивнул, и я продолжила:

– Это как на фотографии или полотне художника: запечатлён только миг. Море, солнце, песок, девушка обнимает парня и заразительно смеётся. А потом? Ты взглянул на фото и прошёл мимо. Ты не знаешь: может, это была их последняя встреча, и завтра он уйдёт на войну, с которой не вернётся. Или знаменитая картина Федотова «Сватовство майора». Молоденькая девица в ужасе от мысли, что этот старый служака станет её мужем. А дальше? Может, случится так, что её отец откажет престарелому жениху. Или девушка той же ночью кинется в речку с обрыва, потому что любит другого. Или она выйдет за майора, проживёт с ним двадцать лет и будет рыдать над его гробом, потому что лучшего мужа и отца её детям судьба подарить и не могла… Я глупости говорю, да? Сбивчиво, непонятно? Что ты на меня так смотришь?

– Всё понятно, малыш. Я сам иногда думаю над этим. Есть рассказ у Джека Лондона на эту тему. Только я пока не пойму, к чему ты клонишь?

– Я помню этот рассказ. «Тропою ложных солнц» называется. А говорю это всё к тому, что не могу писать сейчас о деле №18 666. Что я напишу? Что Вовка не виновен? Не имею права. Он осуждён. Изложить суть дела и задать в статье все наши с тобой вопросы? Но кому? Я уже написала полтора года назад статью «Мёртвая петля». Кто тогда ответил на мои вопросы? А никто! Сейчас не то время, чтобы по следам газетной публикации прокуратура возбуждала уголовное дело или писала протест в порядке надзора, тем более что её работники в деле с Олениным повели себя не наилучшим образом. Мой материал никто просто «не заметит». Ну, поохают читатели: вот, невиновных сажают! Да и то, если мне удастся заронить в души обывателей сомнение. А дальше? Я так никогда и не узнаю, кто убил Викторию Вернак, и кем выйдет Вовка из зоны через семь лет. Если вообще выйдет, конечно. А я хочу досмотреть «фильм» до конца! Ведь тогда, после статьи «Мёртвая петля», я всё же довела до конца расследование того дела и докопалась, кто кого убил. Но без милиции. Сама!

– Ты хочешь, чтобы я взялся за это дело?

– Я хочу вытащить Вовку Оленина на свободу. Но сама не могу. Ты – да. Тут не статья нужна в газете, а хороший юрист.

– Я и сам уже думал об этом малыш, – вздохнул Чернов.

– Если бы ты защищал его на том процессе, парень не сел бы.

– Возможно. Давай так, Даша. Для начала сходим к Дмитрию Сергеевичу и поговорим. Ты же его знаешь?

Ну, кто же не знает Дмитрия Сергеевича Аверченко? Это самый знаменитый председатель районного суда в городе, назначенный на эту должность в неприлично молодом для подобного статуса возрасте. Редкий умница и радикал. Судья, имеющий собственную точку зрения на судебную систему, да ещё и неоднократно пытавшийся эту «точку» отстоять.

– Знаю, конечно, – сказала я. – Слушай, всё хочу спросить, да как-то не приходится к случаю: это тот самый Аверченко, который проводит время от времени персональные фотовыставки? Или однофамилец?

– Это он. Судья, влюблённый в горы.

– Ну да. Как там писал Серёга?

Прокуроры во сне летают

И храпят безмятежно судьи,

А, проснувшись, они листают

В дело сшитые наши судьбы.

– Наверное, не все прокуроры летают во сне! Иначе мы бы не сталкивались с историями, подобными той, которую ты сейчас хочешь «досмотреть до конца».

* * * * *

Андрей договорился о встрече с Аверченко на шесть часов. К этому времени я уже отправила в Стамбул факсом письмо, в котором на семи компьютерных листах расписывала Гюльке своё житиё-бытиё с того момента, как связь между нами оборвалась.

– Малыш, а у меня кое-что есть, – похвастался Чернов, появившись в моём кабинете.

– Что это? – я отложила в сторону карандаш, которым в тот момент обводила контуры губ и забрала у Андрея из рук листочек. Проглядела и присвистнула. Это была ксерокопия медицинской карточки Владимира Оленина, открытой в городском травматологическом пункте в день ареста. А доставили Вовку в травмпункт в восемь вечера сотрудники милиции! Врачи зафиксировали повреждения мягких тканей головы и левого глаза, множественные ссадины и ушибы.

– Чернов, ты – это что-то!

– Как видишь, я времени зря не терял. Приехать в травмпункт, поговорить с врачами и снять ксерокопию, – всё это заняло у меня всего-навсего полчаса! Что стоило сделать то же самое Вовкиному адвокату пару лет назад! Я сейчас делаю его работу.

– Не был он заинтересован в Вовкином освобождении! Просто сдал парня, да и всё, – я взялась за губную помаду. – Ладно, судьба зачтёт господину Неизвестному нам Адвокату его бескорыстие и благородство…

– Индейцы вышли на тропу войны, – сказал Андрей, внимательно всматриваясь в моё лицо, по которому я проходилась кисточкой для румян.

– Всегда ты так говоришь, когда я подкрашиваюсь. Разве тебе не нравится?

– Мне нравится твоё лицо безо всякого грима. Неужели ты всерьёз считаешь, что искусственные румяна лучше естественного цвета твоей кожи?.. Да тебе и глаза подводить не надо, они же у тебя сверкают, как новогодние шары, потому что в них – жизнь, ум, интерес!

– Ты прямо как мой папа. Тот всегда говорил, что природа дала мне всё, и нечего её корректировать.

– И он был совершенно прав, – нетерпеливый Чернов уже вставлял ключ в замочную скважину с наружной стороны двери моего кабинета.

* * * * *

В здании суда мы первым делом зашли в архив, и я наконец-то вернула Кате папку с делом Оленина.

– Спасибо, Катюша! Потрясающее дело. Сознайся, ты ведь специально мне его подсунула. Ты же знаешь, что осуждённый не виновен, да?

– Да, – вздохнула Катя. – Возмутительная история. Раньше хоть как-то более ответственно подходили к доказательству вины. А сейчас… – Катерина безнадёжно взмахнула рукой, и я подумала, что она, читая уголовные дела, как романы, сама стала разбираться в юридических тонкостях не хуже любого адвоката. Только мнения её никто никогда не спрашивал. Кто она? Просто архивариус. Однако ей понятно то, чего не хотят видеть люди, наделённые ответственностью решать судьбы других, и её мнение не предвзято, потому что Катя не связана условиями и условностями, мешающим служителям Фемиды быть объективными.

Дмитрий Сергеевич сидел в своём кабинете один. У меня всегда было впечатление, что этот высокий человек не знает, куда девать свои длинные руки, и потому постоянно хватается за какие-то бумаги и справочники, лежащие на столе.

– Здравствуйте, Андрей Дмитриевич, – поздоровался он с Черновым и вежливо кивнул мне. Хотя я и присутствовала несколько раз на процессах, которые вёл Аверченко, он не был со мной знаком.

(Таков удел журналистов: они знают всех, а их – немногие. Мировой известности добиваются только ведущие центральных телеканалов.)