1 июля 1977 года, Баку

День рождения десятилетней Мехрибан праздновали в семейном кругу, который никак нельзя было назвать узким, поскольку семья, когда она была в полном сборе, с трудом размещалась даже в таком просторном зале, как гостиная Магомеда Ибрагимова – человека солидного и уважаемого. Работал он режиссером на киностудии «Азербайджанфильм» и вращался в самых высших кругах республиканской элиты.

В первый день июля поздравить дочь Магомеда с первым в ее жизни юбилеем пришли только самые близкие родственники, и набралось их тринадцать человек. Тетя Тахира с мужем Юсуфом и сыном Кямалом. Тетя Зухра с сыном Манафом и дядя Али с женой Ольгой. Конечно, присутствовали на торжестве и родители именинницы, и ее родной брат Низами с беременной женой.

Во главе стола, составленного из двух – кухонного и обеденного, сидела самая старшая в роду – Сурея-ханум. Чинная и благообразная, в белом шелковом платке, накинутом на выкрашенные хной седые волосы, она с гордостью взирала на свое семейство. Четверых детей она подняла и всем дала высшее образование. И вот они в очередной раз собрались за одним столом, с мужьями, женами, детьми. У старшего сына вот-вот внук родился. Аллах гойса⁴, будут у нее, Суреи, и еще правнуки. А значит, счастливая она женщина, не зря свой век прожила…

Все уже поздравили Мери и вручили ей подарки, и только ее двоюродный брат Таир, сын Али и Ольги, непозволительно задержался и опоздал к началу торжества. Имениннице сказали, что братик готовит ей сюрприз, и девочка, уже развернувшая и рассмотревшая все подарки, время от времени выглядывала в прихожую в ожидании прихода Таира. И все же проглядела его появление.

Входная дверь была не заперта, и он торопливо разувался в дядиной прихожей, когда сквозь разноголосицу застолья донеслось замечание отца:

– Совсем у парня нет чувства времени.

А мать тихо и тревожно ответила:

– Не случилось бы чего!

Таир ринулся в зал и замер на пороге. Он как-то выпустил из виду, что из всех его двоюродных братьев и сестер самой младшей была нынешняя именинница Мехрибан, которой исполнилось десять лет, и детям уже не накрывали отдельного стола, так что пришлось сразу же предстать перед всеми взрослыми родственниками, в глазах которых читалось явное осуждение.

– А вот и самый занятой и долгожданный наш гость пожаловал, – насмешливо протянул хозяин дома.

Запыхавшийся и смущенный мальчик не смог и слова вымолвить в свое оправдание. Но его любимая тетка Тахира лукаво подмигнула ему, а Мехрибан с разбегу кинулась на шею. Расцеловав, обдала запахом карамели и французских духов, по-видимому, выпрошенных по такому случаю у мамы Зейнаб, забрала из рук порядком растрепавшийся на горячем бакинском ветру букет разноцветных орхидей. Таир знал, что сегодня все будут дарить девочке розы, и очень хотелось, чтобы его цветы выделялись из общего числа и их поставили бы в отдельную вазу, а не в общей охапке, даже не освободив из целлофана, как все остальные. Так и вышло. Мехрибан воскликнула:

– Ой, какие они красивые, я таких никогда не видела… Мама, мама, китайскую вазу дай!

Конечно, таких цветов сестренка Мери еще не видела! Орхидеи пяти разных цветов можно достать только в теплице однорукого фронтовика Кочубея. Таир ездил за букетом в отдаленный от центра район города, который назывался почему-то «восьмой километр», и они вместе со стариком-ветераном отобрали пять нежных цветков – белый, желтый, розовый, голубой, сиреневый. Кочубей вообще-то неохотно продавал свои цветы, он выращивал их скорее из любви к искусству, нежели ради собственной выгоды, но этому мальчику всегда охотно собирал букеты, причем отдавал их за весьма символическую плату. Ведь именно Таир вот уже три года подряд приезжал двадцать третьего февраля поздравлять ветерана с Днем Советской Армии и Военно-морского флота, а накануне девятого мая – с Днем Победы. А потом сопровождал фронтовика на школьные «уроки мужества», где Кочубей делился с учениками воспоминаниями о боях и сражениях, в которых ему довелось принять участие в годы Великой Отечественной войны.

Тетя Зейнаб поднялась из-за стола и стала пробираться к серванту за вазой, остальные женщины на все лады принялись выражать восхищение цветами, разглядывать их и нюхать. Тем временем Таир, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание переключилось с его персоны на необычный букет, прошмыгнул на отведенное ему место: пустовал только один стул – между его матерью и двоюродным братом Манафом, который перешел на второй курс института.

– Цветы – это, конечно, хорошо, но они тебя не оправдывают. Мог бы рассчитать время и выехать пораньше, – строго сказала мать. – Я уже волноваться начала.

– Да что со мной случится, мама! Ты все время нервничаешь зря, – ответил Таир и честно признался: – У бабушки с дедушкой засиделся.

Он обвел глазами роскошно сервированный стол, судорожно сглотнул заполнившую рот слюну и, не дожидаясь приглашения, принялся перекидывать с общих блюд в свою тарелку оливье, селедку под шубой, тонко нарезанные ломтики голландского сыра и говяжьего языка, свежие и маринованные овощи. Горячего еще не подавали. Таир только успел закинуть в рот первую ложку салата, как услышал насмешливый голос Манафа. Брат тихо сказал ему в самое ухо:

– Ай-ай, как не стыдно! Накинулся на еду как гермямиш!⁵ Что, твои бедные родственники тебя не накормили? Или им и самим есть нечего?

– Сам ты гермямиш! А мои бабушка и дедушка вовсе не бедные, – с обидой возразил Таир, – они побогаче многих, сидящих за этим столом!

– Ах, я и забыл, что евреи бедными не бывают! Твой дед, наверное, ювелир? Или он зубной врач, как все евреи?

Оголодавший гость всерьез разозлился и даже вилку в сторону откинул. За семейным столом собрались одни азербайджанцы, одна только его мама была русской. Но говорили в этом доме в основном по-русски, никто не допускал обидных намеков и злых насмешек в отношении национальной принадлежности родственников и друзей, и только Манаф позволял себе иногда подчеркивать, что его двоюродный брат – не чистый азербайджанец, а метис, и произносил это слово с явным презрением.

– Сам ты еврей, – сердито выпалил Таир.

– Я-то – нет. А ты сам говорил, что твои предки были евреями.

Подросток в который раз пожалел о своей излишней откровенности. Он действительно сказал как-то Манафу, что отец его прабабки был наполовину евреем, и теперь, словно в оправдание, принялся бахвалиться:

– Зато мой прадед был князем, а твой – зибильщиком!⁶

– Ну и что же, у нас любой труд в почете! Да лучше быть азербайджанским зибильщиком, чем еврейским князем!

– Князем был другой мой прадед, и вовсе он не еврей!

– Что еще за разговор завели? – вскинулась мать Манафа Зухра, до которой донесся обрывок спора.

Но тут лица братьев внезапно осветила резкая вспышка – это отец Таира щелкнул затвором фотоаппарата. А Магомед поднялся с бокалом вина в руке, чтобы произнести тост, и все разом замолчали. Уже позже, когда мужчины вышли на балкон покурить, а женщины принялись освобождать стол от грязных тарелок, чтобы можно было подавать чай и сладости, Манаф в хозяйском кабинете сел на диван возле Таира, листавшего журнал «Советское кино», и продолжил прерванный разговор:

– Так что же твои князья не сбежали за границу в семнадцатом году? Что же их не расстреляли в тридцать седьмом?

– Моя прабабушка Алиса хранила тайну происхождения своих детей, – неохотно отозвался Таир. Ему был неприятен насмешливо-развязный тон, которым брат задал свой вопрос, и не хотелось продолжать опасный разговор, потому как в любой момент могла возобновиться вспыхнувшая за столом ссора.

– Так что же твоя Алиса из страны чудес, много золотишка и бриллиантов припрятала? Ты теперь у нас богатый наследник, да?

Таир опустил журнал на столик, поднялся с дивана и с вызовом ответил:

– Золотишка-то немного. А вот картины у моего деда – бесценные! И я – действительно его единственный наследник. Ты от зависти бы лопнул, если бы их увидел!

– Все ты врешь, – злобно процедил Манаф, тоже поднимаясь.

– А вот и нет!

– Мальчики, идите к столу, – позвала из зала тетя Зейнаб.

В кабинет влетела Мехрибан и, стоя посреди комнаты в пышном розовом платьице, с растрепавшими от беготни блестящими черными волосами и сбившимся на бок огромным красным бантом, захлопала в ладоши и закричала:

– Торт несут, с пьяной вишней торт! Мне самый большой кусок!

– Самая пьяная будешь, – ласково сказал Таир и, не взглянув на Манафа, двинулся вслед за Мери в зал.

Весь вечер малолетний потомок князя демонстративно отворачивался от Манафа и общался в основном с другим двоюродным братом – Кямалом, с которым они были ровесниками. Примечательно, что и фамилии у мальчиков были одинаковыми. Тетя Тахира умудрилась выйти замуж за однофамильца, и как была Ибрагимовой, так ею и осталась. А Таир с Кямалом, не имевшие родных братьев, вполне заменяли их друг другу. Ребята оба окончили седьмой класс, только в разных школах, и им было о чем поговорить.

Дома Таир спросил у отца:

– Пап, а чего Манаф такой националист? Он меня все время задирает.

– А ты не задирайся, – спокойно ответил отец. – Твою маму тоже не сразу приняли в нашей семье. Тетя Зухра вообще целый год после нашей свадьбы на порог к нам не являлась, пока ты не родился. Только тогда пришла нас поздравить и на племянника посмотреть.

– А почему она русских не любит?

– Я бы не стал говорить, что не любит. Скорее, не одобряет межнациональных браков. Ты же знаешь, что ради русской девушки муж Зухру бросил, и ей очень тяжело было одной растить сына. В институте на заочное отделение пришлось перевестись, нянечкой в детском саду работала… Это потом уже дядя Магомед на ноги встал, помог сестре квартиру получить, на приличную работу устроиться…

Ольга, уже переодевшаяся в байковую ночную пижаму, вошла в комнату со стопкой крахмального льняного белья, чтобы застелить раскладной диван, на котором спал Таир, и сказала:

– А ты бы, сын, поменьше хвастался своим дворянским происхождением! Ну-ка, князь, достань подушку из комода.

– А что, это не правда, да?

– Я, конечно, считаю, что все эти россказни о князьях и поместьях – досужие вымыслы бабушки Алисы. Она была большая фантазерка. Но если даже в ее словах и была доля правды, то незачем трепаться об этом направо и налево. Надо жить так, чтобы своими делами можно было гордиться, а не тенями предков, которых ты и в глаза-то никогда не видел. Как и твой дед Петр. Это он тебе забивает голову семейными легендами?

– Никакие это не легенды!

– Не два барана! Не встретились! Не на мосту! Не рогами! – передразнила Ольга привычку сына к отрицанию и злоупотреблению частицей «не», и Таир, обиженный, выскочил из комнаты.

В следующую субботу он, как обычно, отправился к бабушке с дедушкой. Вообще-то, строго говоря, Софья Глебовна родной бабушкой Таиру не являлась, потому что деду его, Петру Глебовичу, приходилась не женой, а сестрой. Но мальчик в законы кровного родства особо не вникал, и называл Софью бабушкой, так ему было проще. С раннего детства почти все выходные дни мальчик проводил в большой квартире с высоченными потолками, которая была расположена на третьем этаже каменного дома дореволюционной постройки.

В этой квартире когда-то жила его прабабушка Алиса, и Таир хорошо помнил сухонькую бодрую старушку, которая привела его, четырехлетнего крепыша, за ручку поставила перед сидящим на диване Петром и сказала:

– Вот, полюбуйся! Внук твой.

И дед растерянно сказал:

– Какой он черный.

– Да уж какой есть! Других-то у тебя нет. Не негритянок, и то, слава Богу!

– Еще чего не хватало, – поморщился Петр Глебович как от зубной боли.

Он рассматривал смуглого темноволосого мальчугана с тем напряженно-изумленным выражением лица, с каким ученый в лаборатории исследует подопытную крольчиху, разродившуюся вдруг вместо предназначенных ей природой крольчат какими-нибудь свино-ежиками. – Где ты его нашла?

– В капусте, – с усмешкой отозвалась Алиса. – Ольгу на бульваре встретила. Она медсестра в инфекционной больнице, а муж ее нефтяник, работает вахтенным методом. Иногда случается, что в субботу или в воскресенье у обоих выпадает дежурство, и тогда не с кем оставить ребенка. Приходится няньку нанимать. Вот я и подумала, почему бы тебе не брать внука на выходные, когда детский сад не работает.

– Мне? – изумился дед.

– А кому же еще? – возмутилась Алиса. – Дочь не растил, хоть внука понянчи.

А Таир посмотрел на Петра Глебовича с явным сомнением и заявил:

– Он – не нянька. У него ничего не получится. Кто меня кормить будет?

И Алиса Андреевна, всплеснув тонкими руками, побежала в кухню, а новоявленный дед спросил:

– Читать умеешь? – и, получив в ответ утвердительный кивок, протянул ребенку «Бакинский рабочий», – вот и читай, повышай образование.

И Таир принялся по слогам разбирать набранные крупным шрифтом газетные заголовки. С тех пор он перечел в дедовой квартире сотни книг и журналов. От многотомных изданий Аркадия Гайдара и Джека Лондона и толстых журналов «Нева» и «Иностранная литература» до тоненьких потрепанных книжонок. Все это хранилось в книжных шкафах, на стеллажах, в фанерных ящиках под кроватями, в кладовой и на антресолях. В этой семье никогда ничего не выбрасывалось, работал принцип «все в дом – из дома ничего», и редчайшие фолианты соседствовали с брошюрками о правилах противопожарной безопасности на производстве и вреде алкоголизма, а старинные вазы – с надтреснутыми дешевенькими тарелочками и фарфоровыми слониками, установленными в количестве семи штук, мал мала меньше, на рояле.