Всего за каких-то полчаса дочь земского врача и прилежная ученица нанесла жилищу Гагарина гораздо больший ущерб, чем это удалось пришлым воришкам. Уж она-то, в отличие от них, знала, что почем. Картины были при помощи столового ножа ловко извлечены из рам, скатаны в трубочки, завернуты в наволочку и упрятаны под полушубок. Она ушла из квартиры, унося с собой так и не оставленную записку, похищенные картины и найденный перстень. Последний сразу в двух видах. Реальный, он был у нее на пальце, и нарисованный – на руке княгини Гагариной. По-видимому, в день свадьбы Владимир подарил жене фамильные украшения, которые ранее носила его мать. Серьги, наверное, остались у жены, перстень нежданно-негаданно достался Алисе, и лишь нарисованной красавице по-прежнему принадлежало и то и другое.

Как добиралась до Баку, лучше было не снимать. Она плохо помнила те лихорадочные дни, полные тревог и лишений. Были и переполненные поезда, и скрипучие подводы, и толпы озлобленных и растерянных людей, и полная сумятица как вокруг нее, так и внутри израненной предательством и бесприютностью души. И лишь перешагнув порог бакинской квартиры, где ее сестра Александра жила с мужем-инженером Алексеем Петровичем и пятилетним сыном Николенькой, беглянка смогла расслабиться, нареветься вдоволь и рассказать самому близкому существу обо всех перипетиях своей сломанной судьбы. К тому времени она уже не сомневалась в том, что беременна, и сестра тихо и ласково сказала ей: «Главное, что жива».

А уже через несколько дней порозовевшая и почти отошедшая от болезни бывшая курсистка мило кокетничала с сослуживцем Петра Алексеевича. Тридцатипятилетний инженер Глеб Степанович Прошин по-доброму улыбался смешным Алисиным комментариям в отношении впервые увиденного ею города, его жителей и нравов. Он охотно отвечал на ее нелепые вопросы о его работе на нефтепромыслах и о себе самом. Александра, собирая друзей на вечеринку по поводу приезда сестры, посоветовала Алисе обратить на этого мужчину особое внимание, что она охотно и сделала. Да и Глеб явно был очарован вдохновенностью тонких черт исхудавшей красавицы и веселой непосредственностью ее легкого характера.

Конечно, в тот вечер много говорили о революции и власти, о войне и мире, обсуждали ноту правительства Советской России к послам ряда стран с предложением о заключении перемирия на всех фронтах. Но в пересудах о сегодняшнем моменте Алиса многого не понимала, а экономические и политические прогнозы на будущее и вовсе боялась слушать. Она накинула на плечи полушубок и вышла на крошечный балкончик, где могли уместиться лишь два человека, и вторым оказался последовавший за ней Глеб.

…Очередной, неожиданно сильный порыв прохладного мартовского ветра взлохматил коротко остриженные, прямые и уже совершенно седые волосы предающему приятным воспоминаниям режиссеру-оператору, и она подумала, что кино у нее получается какое-то немое. Ту знаменательную сцену на балконе надо обязательно озвучить…

– Когда весь мир летит в тартарары, так хочется мечтать о чем-то новом, непременно прекрасном, – восторженно произнесла тогда Алиса и, подбодренная ласковой улыбкой инженера, продолжила: – Как только представлю себе, что никакого завтра уже может и не быть, так в тот же миг возникает острое желание жить, любить, совершать безумные поступки! Ведь мне всего лишь двадцать один год, ничего толком не успела, и совсем не хочется умирать нелюбимой и невенчанной.

– Если завтра все-таки наступит, давайте обвенчаемся, – тихо сказал Глеб, и девушка сочла, что ослышалась: коварный ветер донес до нее совсем не те слова, которые он произнес на самом деле. Но Прошин так же тихо продолжил: – Если моя кандидатура на роль мужа вас устроит, давайте любить друг друга. Я тоже не хочу умирать холостым.

– Вы, несомненно, очень добрый и милый человек… Но ведь вы видите меня впервые, – оторопело произнесла Алиса, которая вообще-то хотела бы, учитывая ее положение, как можно скорее выйти замуж за положительного во всех отношениях мужчину, но совершенно не рассчитывала на такой скоропалительный успех едва начатых поисков достойного кандидата.

– Было бы странно, если бы я женился на девушке, которой ни разу не видел, – улыбнулся Глеб.

– И ничего обо мне не знаете.

– Кое-что уже знаю, – он взял в свою крупную теплую ладонь тонкие пальцы ее уже успевшей озябнуть руки. – И это «кое-что» меня вполне устраивает.

– Вы верите в любовь с первого взгляда? – глупо спросила девушка, просто чтобы хоть что-то сказать.

– С первого слова… Мы будем венчаться или вам, чтобы дать ответ, надо подумать?

– Будем венчаться! Думать в наше время некогда.

На следующий день они снова увиделись в доме сестры. Алиса вышла навстречу инженеру Прошину с игривой улыбкой на слегка подкрашенных губах. Если вчерашнее предложение руки и сердца было всего лишь сиюминутным порывом или и вовсе неудачной шуткой, она была готова подыграть и вместе с ним посмеяться над этой безумной идеей. Но он сказал:

– Я пришел просить у Александры Андреевны вашей руки, если вы, конечно, еще не передумали выходить за меня замуж.

– Не передумала. Если только… – Алису вдруг ожгла весьма неприятная мысль, – если только вы не слишком старомодны.

– Что вы имеете в виду?

– В моей жизни уже был один мужчина, и…

– Я тоже не дожил до тридцати пяти лет монахом, – возразил Глеб. – И это все, в чем вы хотите признаться?

– Да, – уверенно ответила она.

– В таком случае, вам не о чем беспокоиться.

Их скоропалительная и скромная свадьба состоялась в ближайшую субботу. Венчались в кафедральном соборе Александра Невского, его еще называли «Золоченая церковь». Расположенный на высоком холме, храм сиял золотыми куполами, ослепительный блеск которых был виден за тысячи верст и служил ориентиром капитанам кораблей. В конце двадцатых годов Глеб несколько раз брал молодую жену на морские прогулки, и она всякий раз с благоговейным восторгом взирала на храм, построенный по образу и подобию Ново-Афонского, но превосходивший его в роскоши. Звон стопудовых колоколов, отлитых на уральских заводах, разносился по всему центру нефтяной столицы России…

А в конце тридцатых любимый собор, в котором Прошины венчались, молились и крестили детей, был взорван большевиками. Алиса ходила посмотреть на это жуткое зрелище. Лучше бы не видеть! Клубы черной пыли, взметнувшейся от рухнувших стен на небывалую высоту, словно заслонили от женщины трепетно хранимую в памяти картинку: вот она, еще не верящая в реальность происходящего, стоит с длинной восковой свечой в руке подле практически незнакомого черноволосого мужчины, с которым безоглядно решила связать судьбу. На невесте несколько великоватое венчальное платье старшей сестры, под фатой – сооруженная Александрой сложная прическа. И рядом он, высокий, широкоплечий и, в отличие от Алисы, осознающий всю серьезность совершаемого шага…

Невеста без приданого поселилась в квартире мужа, где помимо трех просторных комнат с большими окнами, выходящими на центральную улицу, располагались лишенные дневного света ванная, обширная кладовая и коморка для прислуги. Кухня и прихожая выходили окнами во двор. В этой квартире Алиса Андреевна с сыном и дочерью жила и по сей день. Несмотря на все войны и мятежи, Глебу Степановичу удалось сохранить эту просторную квартиру, сначала снимаемую, а в последствии переданную семье как постоянное жилье. Он справедливо полагал, что специалисты своего дела нужны во все времена, и, сторонясь политики, всецело отдавал себя работе. Даже в те первые дни их совместной жизни, когда Алиса прилежно хлопотала по хозяйству, играя роль примерной жены.

Ближе к концу первого месяца замужества она сообщила Глебу, что ждет ребенка. Муж радостно улыбнулся, сказал:

– А я все ждал, когда же ты, наконец, объявишь мне об этом.

Но она тогда не поняла скрытого в его словах намека.

На что рассчитывала молодая женщина, свадьба которой состоялась в тот день, когда срок ее беременности достиг восьми недель? Конечно, она собиралась представить дело таким образом, будто бы ребенок родился семимесячным, и даже старалась поменьше есть, чтобы малыш не смог набрать подозрительно большого веса. Несомненно, Алиса попыталась бы обмануть мужа, если бы ее дети и в самом деле не родились семимесячными!

В ночь на третье мая молодая женщина проснулась на высокой супружеской постели от тянущей боли в пояснице, которая ближе к утру стала просто невыносимой. Она кусала губы, чтобы не стонать, и, когда Глеб поднялся, собираясь уходить на работу, притворилась спящей. Сначала она надеялась, что все как-нибудь обойдется, но к полудню с ужасом осознала неотвратимость приближающихся родов. Привлеченная всхлипами, в комнату вбежала прислуга, сорокалетняя вдова Мария, и принялась хлопотать вокруг истерично рыдающей хозяйки. Ей было жутко страшно и стыдно того, что с ней происходит, и она все твердила: «Нет, нет, только не сегодня, только не сейчас!» Мария, которой самой довелось трижды рожать, поняла, что бежать за помощью уже поздно, и приняла ребенка… А через несколько минут и второго.

Больше всего на свете молодая мать в тот момент желала, чтобы эти два маленьких чудовища, лишившие ее своим появлением на свет надежды на уже налаженную семейную жизнь и обрекающие на изгнание и позор, оказались мертвыми. Тогда еще как-то можно было договориться с Марией, посулить ей денег и вечером объяснить Глебу, что у нее случился выкидыш. Но завернутые в перерезанную пополам простыню два крошечных синюшных создания не желали представляться неживыми. Они слабо, но навязчиво пищали, а обессиленная родами Алиса была не в состоянии придавить их обоих разом одной подушкой и заставить навсегда замолчать.

– Мария, снеси их куда-нибудь, – тихо попросила она.

– Куда снести? – не поняла просьбы домработница.

– Выброси… Утопи в море.

– Да что ж вы такое говорите, – перекрестилась Мария, посчитавшая, что барыня тронулась умом от пережитого напряжения физических и духовных сил. – Кто же живых-то детей топит? Чай, не котята.

– Они не могут быть живыми, не могут, – причитала Алиса.

И Мария принялась ее успокаивать:

– Живые, здоровые, махонькие только. Но, Бог даст, наберут свое.

А потом тяжко вздохнула (ей довелось похоронить всех троих своих детей, умерших один за другим еще в младенчестве) и унесла спеленатых малышей от греха подальше в другую комнату. А роженица, погрузившаяся в долгожданную тишину, мгновенно провалилась в сон и проснулась оттого, что кто-то коснулся ее руки. У кровати сидел Глеб и молча смотрел на нее, и такой от него веяло ласковой заботой, что в первую секунду Алиса вообще не вспомнила, что произошло сегодня днем, а осознав, отвела в сторону взгляд, замутившийся слезами отчаяния. Она была подавлена, уничтожена, и ей было совершенно нечего сказать мужу, который вправе немедленно прогнать ее из своего дома вместе с так не вовремя родившими детьми.

– Не надо так расстраиваться, милая, – произнес Глеб. – О твоей беременности я узнал раньше, чем увидел тебя. Друг Алексей на следующий же день сообщил мне, что к жене приехала сестра, которая не замужем, но ждет ребенка.

– Но почему же тогда…

– Я мог бы сказать, что сразу же влюбился, что было бы правдой. Но решающую роль сыграло еще одно обстоятельство. Дело в том, что я не могу иметь детей. Так что жениться на беременной женщине для меня был единственный способ не лишать будущую жену радости материнства… Конечно, лучше бы тебе с самого начала сказать мне правду. Ошибки простительны – ложь непереносима.

– Прости. Я просто…

– Не надо оправдываться. Я рад, что роды прошли успешно, и детей оказалось двое. Тем более удачно, что сразу и мальчик, и девочка. Я думаю, тебе хватит с ними хлопот, и постараюсь стать хорошим отцом. Но если ты мне когда-нибудь снова объявишь, что ждешь ребенка – я этого не пойму.

– Я больше никогда не буду лгать, – горячо пообещала Алиса.

– Вот и славно. Поправляйся.

И в течение двадцати лет Глеб был ей прекрасным мужем, хотя по-прежнему проводил дома слишком мало времени и почти не занимался детьми. Она часто задумывалась: потому ли это, что они были неродными? И успокаивала себя тем, что их с Александрой отец тоже почти не играл с дочерьми, пока они были маленькими, да и когда подросли, не часто уделял им внимание.

Тайну происхождения своих детей мадам Прошина хранила свято. Даже своей родной сестре она не назвала имени их настоящего отца. А потом Александра с мужем и сыном уехали в Москву, все соседи по дому сменились, а Мария от них ушла. (Последнее обстоятельство пришлось очень кстати, Алиса тяготилась присутствием домработницы, которой в минуту отчаяния велела утопить детей.) Таким образом, никто бы не смог намекнуть Петру и Софье, что Глеб Степанович на самом деле не приходится им родным отцом.

Прошина сама рассказала об этом сыну и дочери в первые дни войны. Испугалась, что погибнет, а дети никогда не узнают, что в их жилах течет княжеская кровь. Кажется, они так до конца и не поверили в эту историю. Даже когда она показала заветный перстень и потрет княгини Гагариной, на коленях у которой сидит их маленький отец.

Долгие годы Алиса прятала от мужа свои сокровища за кучей старья в кладовой, которую запирала на ключ. Картины она распрямила, кое-как укрепила уголками на листах плотного картона и накрыла ветошью. И лишь в годы хрущевской оттепели решилась наконец извлечь их на свет божий и, заказав рамы, развесить по стенам.

Вспоминала ли она своего князя? Сначала часто, потом все реже. Она ничего о нем не слышала и не знала, как сложилась его дальнейшая судьба: пережил ли он смутные революционные и военные времена, остался ли в России, или иммигрировал? Петр и Софья не напоминали о князе Гагарине, поскольку не были на него похожи. Впрочем, как и на Алису. Отринув все славянские гены своих предков, они пошли в еврейскую породу ее отца! Спокойные, умненькие, но такие некрасивые и непутевые, они так и не смогли устроить личную жизнь и до сих пор жили с ней… Слава Богу, Петр хоть сподобился произвести на свет дочку, и благодаря этому Прошина все же стала бабушкой, а потом и прабабушкой…

Как странно. Только что она, Алиса, была так юна, а ее детям уже перевалило за пятьдесят! Почему в последнее время она вспоминала события своей молодости все чаще и подробнее, да так отчаянно навязчиво, словно никогда уже больше не будет возможности осмыслить все пережитое? Говорят, в прошлое уносятся те, у кого нет будущего. У пенсионерки Прошиной остались только «былое и думы». А ее продолжение – это мальчик, играющий в догонялки со своими сверстниками. В сентябре Таиру исполнится семь лет, и он пойдет в первый класс.

Дети появляются на свет, чтобы хранить в генетической памяти прошлое предков, приглашающее в будущее. Они нехотя рождаются и испуганно пищат, еще не зная, что им уготовила судьба. А может, потому и кричат, что уже знают? Это потом они все забывают и тогда становятся взрослыми.

Несостоявшийся режиссёр еще раз коснулась своих уникальных серег и повернула на пальце кольцо, упрятав сверкающий блеск камней в тыльную сторону ладони, и в ту же минуту одновременно раздались два детских голоса.

– Ба, пошли домой, я кушать хочу, – сказал подбежавший к лавочке Таир, уже где-то потерявший свою машинку.

И тут же, наморщив сердитое старушечье лицо и сжав крошечные синюшные кулачки, истерично заверещала новорожденная девочка. Алиса Андреевна четко различила этот первый плач среди многоголосья бульвара, хотя и знать-то ничего об этой девочке не знала: малышка появилась на свет вовсе не в Баку, а за полторы тысячи километров, в столице Советского Союза городе-герое Москве.