Больше для самоуспокоения, чем по необходимости, Егор Иванович отряхнул брюки, завязал болтающийся шнурок на кроссовке, пригладил светлые редеющие волосы под кепкой и направился к остановке. Но ожидая маршрутку, он сделал новое неприятное открытие: не только мадам с чемоданом и солплячка-продавщица, но и другие люди почему-то сторонились его, избегали. Стоило сделать шаг навстречу какому-нибудь прохожему, как тот опускал глаза, норовил свернуть в сторону. «Что они сегодня, сговорились что ли?» – еще больше занервничал Тучков, обнаружив, что стоит в центре остановки в гордом одиночестве, а остальные граждане сбились в кучку и настороженно косятся в его сторону. Тут Егор Иванович окончательно утратил покой и стал уже серьезно волноваться. Помимо странного поведения окружающих, его нервировало появившееся невесть откуда назойливое предчувствие несчастья – почти убежденность – растущее с каждой минутой. Как будто вокруг Егора Ивановича очертили некий магический круг, внутри которого другие люди чувствовали себя не комфортно и они избегали этого круга, а следовательно, избегали Егора Ивановича. Но более всех не комфортно в этом кругу было самому Егору Ивановичу: сердце у него то прыгало, то замирало, пот градом катился со лба. Он беспрестанно снимал с головы кепку и вытирал ею шею и лицо.

Нужно было тагда же развернуться и пойти домой. Но разве он мог предположить, что с этих неприятных, но в общем-то незначительных событий, начнется настоящий кошмар? Конечно, не мог, а потому, не взирая на эти странности, нетерпеливо ожидал маршрутку, чтобы как можно скорее приехать на работу и оказаться среди знакомых ему людей. Те тоже всегда смотрели на него косо, но по крайней мере, по понятным ему причинам.

Подкатила маршрутка, и Егор Иванович устремился к машине, отметив краем глаза, что никто не последовал его примеру. Он оказался единственным пассажиром. Егор Иванович плюхнулся на сидение и долго рылся в кармане в поисках мелочи. Водитель, крепкий, плечистый парень молча взял у него деньги. Судя по нахмуренному лицу, парень был не в духе и на какое-то глупое замечание Егора Ивановича не ответил. Егор Иванович спросил его о чем-то, и снова не получил ответа. «Странный какой-то, – подумал Тучков и на всякий случай пересел на другое место, подальше от шофера. Разглядывая широченные плечи и мощный бритый затылок, Тучков решил, что с таким детиной лучше в темной подворотне не встречаться. Когда парень поворачивал голову вправо, Тучков видел его крупный нос, презрительно сжатые губы и квадратную челюсть, мерно гоняющую жевачку. «Черт меня дернул сесть в эту маршрутку! – подумал Тучков, психуя все больше. – Не нравится мне этот парень. Почему он не взял бабку, голосовавшую на перекрестке? Почему все время молчит? Куда он так гонит?» Тучков посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с водителем. Светло голубые, какого-то странного водянистого оттенка глаза, пронзили его насквозь, обдали ледяным холодом, и от этого взгляда у Егора Ивановича перехватило дыхание. Он вжался в сидение и покрепче прижал к себе портфель. «Ишь, какие ручищи! – подумал Тучков, глядя на сильные руки, крепко сжимавшие руль, и вдруг отчетливо представил себе толстые пальцы с грязными, обломанными ногтями у себя на горле. Впившись глазами в бритый затылок, Тучков сторожил каждое движение шофера и чем меньше находил оснований для подозрений, тем более подозрительным казался ему этот парень. Он вел себя так, будто вез куда-то именно Тучкова, его одного, а потому не останавливался на остановках и не подбирал пассажиров. Магический круг, который Егор Иванович теперь четко ощущал и в границах которого ему было так тревожно, вдруг раздвинулся и заполнил собой весь салон. Тучкову отчаянно захотелось открыть дверь и выпрыгнуть из маршрутки прямо на ходу. Он робко попросил водителя остановиться, но тот не отреагировал и продолжал гнать как сумасшедший. Егор Иванович повторил просьбу – водитель поддал газу. Тучков запаниковал, заметался между сидениями и, зажимая под мышкой портфель, принялся нервно дергать ручку двери, которая почему-то не поддавалась. Привлеченный этой возней водитель обернулся и посмотрел на Тучкова злобно. Машина вильнула к обочине и затормозила так резко, что Тучков качнулся вперед и ударился лбом о черную пластиковую панель, обклеенную стикерами с указанием платы за проезд и рекомендациями на случай аварийной ситуации. Дверь отъехала автоматически, без всякий усилий со стороны Егора Ивановича, и он выскочил наружу, тяжело дыша и чертыхаясь.

Белым пятном маршрутка пронеслась у него перед глазами и открыла ему обзор. Тучков посмотрел перед собой и обомлел, потому что вместо центральной улицы с высотными зданиями, яркими рекламными щитами и фонтанами, увидел редкие, убогие домишки городской окраины. «Однако! – изумился Тучков, разглядывая грязные малоэтажки с облупившейся штукатуркой и покосившиеся деревянные балконы с вывешенными для просушки цветастым бельем. Он стоял, наморщив лоб, с трудом узнавая этот район.

Лет пятьдесят назад, а может быть и больше, здесь был рабочий поселок для строителей, возводивших этот город. Он так и назывался «Строитель». Потом, когда работяги получили жилье и разъехались, в «Строителе» осел всякий хлам: лица без определенных занятий, осовободившиеся из мест заключения, цыгане, бомжи… Долгое время поселок славился своей криминальной средой и был изрядной головной болью для городских властей. Здесь часто совершались грабежи, убийства на бытовой почве, цыгане сутки напролет торговали анашой и паленым спиртом… Разгуливать по поселку даже днем считалось небезопасным. Тучков бывал здесь один раз, еще в молодости, провожал разбитную девчонку, которая бог знает как – этого он уже не помнил – оказалась в их студенческой компании. Она была пьяна, откровенно висла на Тучкове, и поверив ее двусмысленным намекам, он поперся ее провожать. Тогда его поразила страшная нищета и ощущение опасности, буквально витавшее вокруг. Очутившись здесь, он уже не думал о любовных приключениях, а поспешил поскорее убраться в город.

Спустя какое-то время слава «Строителя» затихла. Должно быть, последние обитатели получили квартиры и разбавили собой ряды добропорядочных горожан. До сегодняшнего дня Егор Иванович был уверен, что такого поселка давно не существует. Оказалось, что это не так. Но время здесь все изменило. Много лет назад нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на пьяную компанию; всюду слышалась хриплая брань, вульгарный женский смех, крики, то тут, то там, шныряли подозрительные личности, оглядывая цепким взглядом чужака в поисках легкой поживы. Сегодня Тучкова поразила гнетущая тишина и полное отсутствие людей.

Перейдя на другую сторону, Егор Иванович пошел вдоль дороги, рассчитывая поймать попутку и вернуться в город. С левой стороны от него тянулся длинный забор из бетонных плит, справа, через дорогу, – грязные двухэтажные домишки. Круг, о котором он забыл на время, активизировался и двинулся вместе с ним вдоль дороги. Тучков это сразу отметил, потому что у него участилось сердцебиение и по вискам обильно заструился пот. Ему снова показалось, как утром в сквере, что кто-то пристально наблюдает за ним, упивается его растерянностью, и этому «кому-то» очень нравится, что вокруг Тучкова нет людей, нет свидетелей.

Он шел, ориентируясь на край дорожного полотна, размышляя о том, как он мог оказаться в противоположном конце города, да еще в таких дебрях. Сначала он мысленно обматерил водителя маршрутки, но потом вспомнил, что полез в машину, не взглянув на номер маршрута, и всю дорогу вместо того, чтобы посмотреть в окно и убедиться, что едет не туда куда нужно, трусил, разглядывал шофера. Вспомнив водянистые глаза маршрутчика, Егор Иванович почувствовал сильный озноб и ускорил шаг. Обдумывая странности сегодняшнего утра – как от него шарахались люди, этого странного парня, который привез его черт знает куда, Егор Иванович еще не связывал эти события воедино. Его только мучила тошнота и изводили дурные предчувствия.

Минут через десять он заметил впереди молодую мамашу с ребенком, которая прогуливалась вдоль бетонного забора и говорила по сотовому, лениво обмахиваясь ярко-голубой детской панамкой. Следом за ней, неуклюже переставляя ноги, ковылял мальчишка лет трех. Тучков обрадованно крикнул:

– Девушка! Одну минуточку! – и радостно прибавил шагу, чтобы догнать ее и расспросить как быстрее добраться до города. Круг, к которому Егор Иванович начал потихоньку привыкать, расширился и стал волноваться.

Она обернулась, постояла, посмотрела на него внимательно, вдруг схватила ребенка за руку и быстро пошла вдоль забора. Мальчишка шел, повернув голову и не сводя с Тучкова испуганных, широко раскрытых глаз. Мамаша склонилась к нему на ходу, сказала что-то коротко и властно, и он перестал смотреть. Она беспрестанно оглядывалась и шла так быстро, что ребенок едва поспевал за ней, почти висел на ее руке. Егор Иванович семенил следом: «Девушка! Ну, подождите! Что вы, в самом деле? Я просто спросить хотел…» Чтобы показать ей, что он настроен дружелюбно и ей нечего бояться, Тучков рассмеялся. Правда, смех получился какой-то странный, больше похожий на хриплый лай, он и сам это почувствовал. Она оглянулась уже с нескрываемым страхом, подхватила ребенка на руки, и, перебежав дорогу, скрылась в подъезде ближайшего дома. «Вот дура!» – пробормотал Егор Иванович и прекратил преследование. Не хватало еще, чтобы сейчас вышел рассерженный отец семейства – разбираться! К тому же от быстрой ходьбы у Тучкова сбилось дыхание, и он плюхнулся на длинную корявую скамейку у бетонного забора, судя по окуркам, семечной шелухе и пустым пивным бутылкам вокруг – ежевечернее место сборища местной молодежи. Он достал из портфеля бутылку коньяка, сделал несколько жадных глотков.

Мысль о том, что все происходящее с ним укладывается в определенную схему, пришла к нему, когда он закурил и у него закололо сердце и сильно закружилась голова. «Вот так сдохнешь в этой глуши, никто и не заметит, – подумал он, на всякий случай уцепившись рукой за край скамейки. – Вон какая тишина: ни людей, ни машин. Хочешь грабь, хочешь убивай, хочешь переводи в иное состояние…» Он и сам не понял, почему в его голове возникла эти слова из вчерашнего ток-шоу. Он только усмехнулся и отметил, что некоторые совпадения, действительно имеются. Что там плел вчера этот чудила? Отчуждение, отторжение со стороны окружающих? Все совпадает. Потом этот маршрутчик, что б его черти взяли, агент хренов! Завез его бог знает куда, выбирайся теперь, как хочешь! И кстати, про тихое, безлюдное место вчера тоже было сказано. Но в общем, решил он, это, конечно, всего лишь совпадения, занятные, хотя и неприятные.

Он поднялся со скамейки и продолжил свой путь в город. За десять минут мимо проехали две легковушки и обе не остановились. «Если так пойдет и дальше – я явлюсь на работу к обеду. – досадовал Тучков. Попробовал позвонить на работу, чтобы предупредить, что задержиться, но линия оказалась занята, повторил попытку – получил тот же результат.

Он смотрел на пустую трассу, на безлюдную улицу, на темные окна домов, за которыми не проявлялось ни малейших признаков жизни, и раздражался все больше:

«Прямо апокалипсис какой-то. Что они тут вымерли все что ли?»

Словно в наспешку над его мыслями из-за угла одного из домов вышли трое парней, перешли дорогу и пошли навстречу Тучкову. Их вид: низкие лбы, кривые зубы и короткие ноги – все говорило о крайней степени вырождения. Они шли, смачно сплевывая и размахивая синими от наколок руками, гогоча над какой-то похабщиной и громко матерясь. Еще минуту назад жаждущий общения Егор Иванович разволновался и, чтобы разминуться с ними, юркнул в промежуток между бетонными плитами. Если бы не эти трое, он пошел бы прямо, никуда не сворачивая, в конце концов, поймал бы попутку, и ничего бы не случилось. Впрочем, как знать? Ведь если все было спланировано заранее, то рано или поздно, тем или иным способом, его все равно привели бы в западню. Но тогда он подумал только о том, что в кармане его брюк лежат две тысячи триста пятьдесят рублей, старый, но еще вполне приличный телефон, а в портфеле – планшет, единственная серьезная покупка за последний год, которую он тщательно скрывал от жены, чтобы избежать ненужных разговоров. А здоровье? А нервы? А чувство собственного достоинства? Все это непременно пострадало бы, если бы Егор Ивановчи вздумал изображать из себя героя и пошел навстречу этим дебилам. Он никогда не был героем и с радостью нырнул в пролом в заборе.

Сначала ничего не случилось. По ту сторону бетонного загорождения оказалась промышленная зона – не то строительная база, не то химкомбинат. Он слышал, как парни поравнялись со щелью в заборе, остановились чтобы прикурить. Чтобы не ждать, пока они уйдут, Тучков пошел вдоль забора – только теперь с другой стороны – по узкой, заасфальтированной дорожке, рассчитывая, что когда забор закончится, он снова выйдет на дорогу. Рассуждая сам с собой, что вот бывают же такие мерзкие дни! он не заметил, как дорожка сузилась, резко свернула влево, а потом внезапно кончилась. Егор Иванович оказался среди старых гаражей, где ему вдруг сделалось жутко и откуда он никак не мог выбраться, потому что куда бы не повернулся – всюду натыкался на грязные кирпичные стенки, исписанные граффити, и выкрашенные голубой и зеленой краской железные двери. При этом Круг стал более резким, давящим и чувство, что кто-то сопровождает его, усилилось. Тучков стал нервно оглядываться и поэтому не заметил у себя на пути камень, споткнулся и, нелепо взмахнув портфелем, растянулся во весь рост.

Он поднялся, осмотрел колени и ладонь. Брюки остались целыми, а ладонь сильно саднила.

Тучков выругался.

С трудом протиснувшись между двумя кирпичными стенками, он напролом попер через какие-то заросли, ободрав себе руки и лицо, прихрамывая, долго шагал по тропинке между деревянными заборами (казалось им не будет конца!) и наконец, увидел перед собой маленький уютный двор с двумя деревянными домами, большим раскидистым деревом и допотопной детской каруселью, когда-то покрытой ярко-голубой краской, а теперь облупленной и проржавевшей, но не увидел никого, кто мог бы жить в этих домах, сидеть на скамейке под деревом или кататься на карусели. Этот двор напоминал декорации к съемкам старого фильма, когда съемки закончились и место, где еще совсем недавно шумели и суетились люди, опустело.

Припадая на ушибленную ногу, Егор Иванович доковылял до карусели, бросил на землю портфель и устало плюхнулся на деревянную дощечку – сидение. Карусель сразу двинулась, удивительно легко для такой ржавой железки. Помимо головокружения, сухости во рту, он чувствовал, что выдохся, устал, потерял счет времени, потерял ориентацию. Ему показалось, что он таскается по этим дебрям несколько дней.

Он закурил, закинул ноги на соседнее сидение и подумал: интересно, который теперь час? Часов девять или десять. Во всяком случае, не больше половины одиннадцатого. На работе, конечно, уже заметили его отсутствие, судачат, возмущаются. Плевать. Откинув голову на спинку сидения, он пускал вверх колечки дыма, и отталкиваясь одной ногой от земли, приводил в движение карусель, с каждым толчком увеличивая скорость. Когда карусель, пройдя пару кругов, замедляла ход, он делал толчок ногой, и она начинала вращение заново. У него закружилась голова, и ему стало казаться, что все, что он видит вокруг, вращается вместе с ним. Перед его глазами по очереди проносились два дома – у одного была красная крыша, – зеленое раскидистое дерево, турник без перекладины, снова дом и так по кругу. На него нашло какое-то странное отупение, такое отупение находило на него, когда он выпивал слишком много и ему все становилось безразличным. Он не хотел ни о чем думать, размышлять. Он думал лишь о том, что вот сейчас промелькнет темно-зеленая крона дерева, потом серые стойки сломанного турника, ярко-красная крыша, и делал толчок ногой. И вот тут, за секунду до того, как перед его глазами все слилось в сплошную красно-серо-зеленую ленту, что-то нарушило этот порядок, вклинилась лишняя деталь: как раз между сломанным турником и красной крышей промелькнул чей-то неподвижный силуэт. Егор Иванович вздрогнул, резко затормозил двумя ногами, но не смог остановить это кружение. Он стал беспомощным, как дитя. Его будто пригвоздили к этой карусели. Кто-то накрыл ладонью его глаза. Егор Иванович увидел со стороны, как он сидит на неподвижной карусели в маленьком безлюдном дворике, в неестественной позе, откинув голову назад. Круг расширился до невероятных пределов и отодвинул от Тучкова остальной мир со всеми его заботами, проблемами… Где-то, далеко за границами Круга, Егора Иванович увидел город, похожий на огромный муравейник, и почувствовал себя мухой, которая бьется в черном липком вакууме, вязнет в нем как в паутине. Его охватило чувство такой пронзительной тоски, что ее невозможно было вытерпеть. Ему показалось, что он только что умер, только еще не осознал этого.

«Вот, значит, как это происходит, – подумал Тучков с усилием открывая глаза, и ему стало жутко.

От страха ли, от того ли, что он сегодня пил натощак, Тучков ослабел, согнулся пополам, и с ним произошла вполне житейская вещь – его вырвало.

Когда мучительный спазмы прошли, Егор Иванович огляделся вокруг, и обнаружил что сидит не на карусели, а на скамейке под деревом. Вокруг не было ни души. Тут же, на скамейке, лежал портфель, а под ногами валялся недокуренный бычок. Надеясь, что стал жертвой местной шпаны, Егор Иванович всполошился, проверил содержимое портфеля: планшет, стопка визиток, бутылка с коньяком, в которой осталось граммов сто пятьдесят, не больше – все оказалось на месте. Сотовый телефон и деньги находились там, где и прежде – в кармане брюк.

Посидев с минуту, Егор Иванович сделал осторожный в здох и, чтобы избавиться от противного вкуса во рту, допил остатки коньяка и швырнул бутылку в кусты.

Неспроста он оказался в этой глуши. Неспроста! Какая-то сила, могущественная и агрессивная, преследовала его сегодня. Как будто выбирая, кто-то ткнул в него пальцем, назначил жертвой и, отделив от остальных, играет с ним, забавляясь его растерянностью, тянет время, загоняет его в разные ловушки, чтобы потом прихлопнуть как крысу. Кто-то, от кого это зависело, вычеркнул его сегодня из длинного списка живых и ждет подходящего момента.

То есть происходит ровно то, о чем предупреждал вчера этот странный, полусумасшедший тип из передачи, которого – черт, черт, черт! – он никак не мог вспомнить. Других объяснений у Егора Ивановича просто не было.

Он помнил, кто он, помнил как его зовут, понимал, что сидя на этой скамейке, теряет время и что возможно сегодня его начальник потеряет терпение и уволит его, но чувствовал, что все это уже не имеет значения. Вместе с коньяком закончилась его прежняя жизнь, от нее остался только противный привкус и ноющая боль в правом боку.

Те, кто знал его хоть немного, а в особенности, те, кто знал его очень хорошо, сказали бы, что это была жалкая, пустая, никчемная жизнь, что о ней и сожалеть-то не стоит. Но Егор Иванович был далек от подобных оценок. Жизнь не такая штука, с которой можно проститься без сожаления, сбегать в магазин стандартных цен и приценившись хорошенько, преобрести новую. Жизнью дорожат, за нее цепляются, какой бы скверной она не казалась.