Глава 2

Верховная боярыня или, что было для нее гораздо привычнее, придворная дама Великой княгини Московской Софьи Палеолог, Анна Рикарди сидела за столом в своей спальне. Хотя эту светлицу назвать спальней можно было лишь с большой натяжкой. Комната больше походила на рабочий кабинет, настолько она была плотно, до потолка, уставлена полками с тяжелыми рукописными томами и свитками самых разных величин и размеров. Анна поежилась и закуталась понадежнее в заячью душегрейку. Конец октября, а холодно, словно зимой. Все бы отдала, лишь бы осень продлилась еще немножко. Но зима, холодная русская зима с долгими вечерами и снежными бурями, неумолимо приближалась. За пять лет она привыкла уже ко всему в этой странной стране, только зима по-прежнему была в тягость. Нет, конечно, один-два месяца проходили очень даже весело. Но под конец ее всегда начинало лихорадить, и только бурная деятельность отвлекала от тоски. Впрочем, и эта зима пройдет, бодро утешила она себя и встала из-за стола.

Только сейчас почувствовала, как устала. Весь день провела за книгами, пытаясь расшифровать рукопись, о существовании которой узнала год назад и потратила шесть месяцев на поиски. Следы рукописи вели в один из горных монастырей Сербии. И вот, наконец, свиток был перед ней, но задача легче от этого не стала. Тем временем дверь приоткрылась, и в комнату неслышной тенью проскользнула детская фигурка. Девочка развернулась и стали заметны слегка морщинистое личико, седые пряди в волосах. Это была маленькая, не больше десятилетнего ребенка, карлица. Хотя сложена она была почти гармонично. Получалось, женщина в миниатюре. Звали карлицу Василисой. Анна подобрала ее на постоялом дворе недалеко от Пскова. Труппа скоморохов оставила метавшуюся в горячке маленькую женщину на произвол судьбы. Хозяин постоялого двора уже собирался выгнать больную, но Анна не позволила. Она не только в течении трех дней упорно выхаживала Василису, но и забрала ее с собой в Москву. С тех пор карлица стала для нее не только верным и преданным другом, но и надежным помощником. Во всяком случае, именно Василиса, отличавшаяся пронырливостью куницы, ухитрялась проникать в самые глухие закоулки дворца. Она умела скользить невидимой тенью, открывать заветные двери, подслушивать самые секретные разговоры, добывать одной ей известными способами самые разнообразные сведения. И вскоре Анна, а благодаря ей и Софья, стали разбираться в хитросплетениях подковерной дворцовой борьбы не хуже старожилов. Василиса стала ушами и глазами Анна и, когда нужно, ушами и глазами византийской принцессы.

Услышав за спиной шелест, означавший появление верной служанки, Анна вздохнула, но глаз от свитка отводить не стала. Она слышала возмущенное сопение и ждала, когда, наконец, иссякнет терпение маленькой женщины. Ожидание оказалось коротким.

– Опять вы, барыня, всю ночь за книгами провели! – произнесла с хорошо различимым негодованием в голосе Василиса. – Не жалеете вы себя, ой не жалеете!

Потом окинула испытующим взглядом свою хозяйку и сжала решительно губы. Анна была явно измождена. Снова великая княгиня взвалила непосильное бремя на свою верную придворную даму. Василиса догадывалась, в чем было дело. В том самом толстом свитке, который появился неделю назад на рабочем столе Анны. С этого дня ее хозяйка и денно, и нощно сидела над книгами.

– Почему вы себя так изводите, боярыня? Не сдюжите ведь!

Действительно, ночные бдения не украшали ее хозяйку: глубокие тени залегли под черными глазами, а лицо посерело. Но не только это. Высокий лоб был угрожающе нахмурен, тонко очерченные пухлые губы плотно сжаты, придавая изящному, словно вылепленному опытной рукой скульптора, лицу неожиданную для ее двадцати двух лет суровость и непреклонность. Тяжелые, цвета воронова крыла волосы были безжалостно стянуты и завязаны узлом на затылке, только несколько непокорные вьющихся прядок выбивались, словно сопротивляясь желанию хозяйки уничтожить в себе всякий намек на принадлежность к женскому полу.

– Своей красы не жалеете! – не скрывала своего раздражения верная служанка.

– Она мне ни к чему, – с неожиданной горечью отозвалась Анна, – ты прекрасно знаешь.

– Была бы я такой как вы барыня. Эх… какой бы жизнью зажила! А вы все монашенкой сидите. Постриг ведь все равно не приняли, помешали вам, а может так и Господу было неугодно, чтобы вы себя в монастыре заперли!

– Василиса, замолчи!

– Нетушки, вы меня молчать, барыня, не заставите. Себя изводите чтением этим дьявольским, а в знании только печаль, и радости нет никакой! Вышли бы в сад, воздухом подышали, да ноги размяли…

– В сад выйду, только оставь меня в покое, – пообещала Анна, прервав словесный поток карлицы. Она слишком хорошо знала, каким будет продолжение. Но Василису могла остановить только шаровая молния.

– Милого друга вам надо завести, боярыня. Неужели никто вам здесь не глянется?!

– Василиса, милая, – лаской попыталась урезонить свою служанку боярыня, – мне у Великой княгини эти разговоры поперек горла встали, и ты мне покоя не даешь! Постыдись!

– Нету никакого стыда в том, чтобы человека спасать. И княгиня Софья права, когда вам говорит, что не всякий муж умной женщине помеха. Иссохнете, а ведь печали нет никакой. Все с книгами да с книгами. Глаза все проглядите, а что в них, этих книгах-то, хорошего, дурь одна заморская!

– На этот раз ты не ошиблась, Бог видит, что не ошиблась, – рассмеялась Анна, – дурь в этих книгах есть и еще какая!

Как пообещала, спустилась в сад. Октябрь уже обессилел, но пока еще не думал сдаваться диким зимним ветрам. Пахло мокрой пожухлой травой, дымом и почему-то яблоками. Она оглянулась и увидела около лестницы корзину, доверху наполненную крепкими желтовато-румяными плодами. Выбрала одно и с удовольствием надкусила, сладкий сок потек по подбородку. Вдохнула полной грудью чистый, свежий воздух и улыбнулась впервые за столько дней. Василиса была права: трактат мог быть в самом деле дурью заморской, настолько все в нем казалось неправдоподобным. Принадлежал он перу некоего Порфирия, византийского монаха и аптекаря. Этот человек, живший больше пятисот лет назад, объехавший полсвета, рассказывал в своих записках о самых удивительных лекарствах и снадобьях. Анну интересовало одно из них: рецепт зороастрийских магов, позволявший женщине не только зачать, но и выбрать пол будущего ребенка. Проблема была в том, что рецепт монахом был приведен в оригинале. Поэтому Анне и пришлось потратить столько времени, чтобы перевести названия необходимых ингредиентов. Но было несколько слов, а главное мер, соответствия которым, как ни билась, найти не смогла. С сожалением оглядела сад, с каким бы удовольствием она провела бы здесь весь день. Но дело было слишком срочным.

Поднялась к себе и немного подумав, села за стол. Решительным жестом придвинула чернильницу и быстро заводила пером по желтоватому листу бумаги. Письмо было адресовано единственному человеку, к которому она могла обратиться с такой деликатной просьбой: другу матери-настоятельницы – монаху Паоло Кастаньо. Паоло был духовником монастыря, и с матерью-настоятельницей его связывала давняя дружба. Анна догадывалась, что это за этой дружбой скрывались старательно подавляемые чувства совсем иного толка, но благоразумно помалкивала. И для маленькой воспитанницы Паоло стал настоящим наставником. Именно его заслугой являлось всестороннее образование девушки, в которое помимо новых и древних языков, риторики, глубокого знания евангелий, вошли и естественные науки. Благодаря Паоло Анна была хорошо знакома с астрономией, астрологией, метафизикой и алхимией. Но особенно Анне нравился тот путь постижения истины, который больше всего уважал Паоло и называл логикой.

– Ты должна запомнить, Анна, что только напыщенные глупцы бездумно повторяют всем известное и месяцами готовы спорить о всякой дури, выстраивая бесконечную цепь нелепостей. Если хочешь познать реальность, то ты должна как Абеляр иметь смелость сопоставлять противоречивые высказывания и не бояться спора, который чаще всего и приводит к истине. И, как Бэкон, стараться видеть мир таким, какой он, есть благодаря опыту и рассуждениям, а не подстраивать окружающее под готовый набор аксиом.

Анна оказалась способной ученицей, и сколько раз она благодарила Паоло за его уроки. Не было бы их, как знать, смогла бы она так блестяще и не раз выпутываться из самых сложных ситуаций, в которые вовлекала ее непростая дворцовая жизнь Московского Кремля. И сейчас вновь ей нужна была помощь старого монаха. Как отделить правду от лжи, истинное от ошибочного? Подумав, она решила привести весь рецепт и заодно спросить, что старый монах думает о нем. В таком деликатном деле она могла рассчитывать только на Паоло. Если эта информация попадет в руки кого бы то ни было, не сносить им с Софьей головы. Хитрость и осторожность своего друга она знала и была уверена, что может довериться ему без оглядки. А для письма использовала шифр, который они когда-то изобрели с Паоло. Код был простым: смысл имело каждое пятое слово, все же остальное было пустой болтовней. Оставалось только составить связный текст, не вызывающих ни у кого подозрений, что было задачей хотя и трудоемкой, но выполнимой. Пока придумывала ни к чему не обязывающие описания нравов и обычаев Московии, время приблизилось к полудню. Василиса вернулась и насупилась.

– Опять за столом!

– Василиса, это очень срочно и мне нужно окончить, – вяло защищалась Анна, – ты же собиралась на ярмарку!

– Уйти-то я уйду, да только, если к приходу моему вы так же за книгами своими чахнуть будете, то вы меня услышите! – грозно пообещала служанка, с шумом захлопывая за собой дверь.

Анна с облегчением вздохнула. Если повезет, то от Василисы она избавилась до вечера. Усилием воли переключила свои мысли, и перед глазами встала другая пора ее жизни, когда она только открывала для себя Московскую Русь, неведомую, странную, такую отталкивающую и притягательную одновременно, страну, которой предстояло стать ее второй родиной. Вспомнила, как та Европа, которую она знала – каменная, с неприступными городами и высокими замками, сменилась постепенно плоской, без конца без края равниной с небольшими, с трудом отвоеванными у природы полями и дремучими, непроходимыми лесами, в которых непривычному путнику было легко заблудиться. Страна была населена редко и скудно. Городишки маленькие, деревянные, напоминавшие больше непомерно разросшиеся села, где каждый жил своей усадьбой. Поселения эти казались беззащитными, как и вся огромная, раскинувшаяся вдоль и поперек страна. Не было привычных для нее крепостей, а только земляные валы и деревянные стены… от кого они могли защитить? Какую осаду выдержать? Упала искра и нет города, одна куча пепла. Но удивляли люди, привычный ко всему народ, для которого невозможное казалось возможным, который поохав да поахав отстраивал за одно лето только исчезнувшую слободу, обживался, радовался самым незначительным пустякам и упрямо, год за годом, отодвигал границы и без того немерянного государства. Жил бедно, скудно, только великокняжеские палаты да усадьбы нескольких видных бояр и государевых слуг, да и тем было далеко до высоких, соперничавших с небом, каменных замков и церквей той Европы, к которой она привыкла.

Москва, как и вся Русь, была странной, беспрестанно меняющейся и непонятной. Стоило путешественнику увидеть издали Москву, он был поражен великолепием города. Особенно летом, когда среди обильной зелени садов вырастали золотые купола и белые стены церквей. Подъезжал усталый путник к сказочному граду, и рассыпалось все как мираж. Чудесный град Китеж исчезал, пропадал на дне морском, и на его месте постепенно вырастали разбросанные как попало маленькие домишки со слюдяными оконцами, огородами и пустырями, на которых копались в грязи тощие свиньи и облезлые козы. Церкви вблизи не казались уже такими красивыми. Они были маленькими, приземистыми, и только золото куполов также сияло в синем небе, словно вознося безмолвную молитву суровому небу. Улицы были широкими и неухоженными. Кое-где показывались, правда, дощатые тротуары, но там, где они кончались, путь свой приходилось продолжать по жирной, радостно чавкающей грязи. Только зимой и летом, в самую сушь, отдыхал путешественник.

Выросшей в Италии Анне сначала все казалось непривычным. Даже одежда – непривычно широкая, просторная – удивляла. Хотя уже вскоре она находила ее приятной и удобной, если не усердствовать с украшениями и не надевать, как местные боярыни с княгинями, по три-четыре платья одновременно. От кухни с непривычки все время тянуло в сон. Но человек так устроен, ко всему привыкает. У Анны выбора не было. Свита Зои была ее спасением от безжалостного и невидимого врага. Кто ее преследовал, она не знала. Мать-настоятельница молчала и выбить что-либо из нее было невозможно. Поэтому единственное, в чем была уверена Анна, это в том, что пощады ей не будет. Хотя в новой жизни были и свои многочисленные плюсы.

Во-первых, в Москве дышалось легко и просторно. Не было узких, затопленных нечистотами улиц европейских городов. Она вспоминала, как чуть не задохнулась в свою первую поездку во Флоренцию. Тогда они с матерью-настоятельницей пробирались по узким улочкам, старательно смотря под ноги. Пробивающее ноздри зловоние плотным занавесом стояло в воздухе, когда смешивались воедино запахи немытого человеческого тела, протухшего мяса, разлагающихся потрохов, гниющей рыбы! Как ни прикрывала нос куском ткани, пропитанным розовым маслом, спасения от вони, заполнившей улицы, не было. Особенно стало дурно, когда подошли к реке, вода которой вместо ожидаемой прохлады доносила только смрад густонаселенного города. В Москве же можно было дышать полной грудью, не боясь задохнуться.

Во-вторых, русский язык. Он дался ей непросто, но по-настоящему, по-хорошему помогла Василиса. Карлица в свое время самостоятельно изучила грамоту, обладала ангельским терпением, когда дело казалось обожаемой госпожи, и была наделена настоящим учительским даром. Во всяком случае, уже через год, Анна почти свободно изъяснялась и читала по-московитски, а еще через пару лет язык знала лучше некоторых коренных жителей. И если бы не еле заметный акцент, могла бы сойти полностью за свою. Кроме того, и с Софьей Анна быстро нашла общий язык. Византийская принцесса со свойственной ей мудростью быстро оценила способности своей придворной дамы, ее преданность, честность и незаинтересованность. Все это вкупе с талантами верной Василисы стали незаменимым подспорьем в битве за место под солнцем наследницы Палеологов.

* * *

В это же самое время в высоком тереме Великого князя московского солидно, чинно, как в старые добрые времена, сидели по лавкам тяжелые, медведеобразные бояре. Тихо переговаривались между собой, обмениваясь последними новостями и свежими сплетнями. Словно и не было никаких изменений. Да только степенность и неторопливость были внешними. Внутри каждого сидел, затаившись до поры до времени, страх.

Подлая чужестранка Зоя Палеолог находилась в специально отведенной для великой княгини зале и выслушивала доклад дьяка Владимира Гусева. Тот был одним из немногих московитов, которых наградила она своим доверием. Времена были смутными. Только расправились с упрямыми новгородцами, а уже чуялись новые смуты. На западе литовский князь Казимир собирал войско, из Орды шли тревожные вести. Даже людишки посадские почуяли некрепость власти и снова принялись за старое: подати платили нехотя, ссылаясь на тяжелые времена. Да и для московского купечества времена настали непростые. Нечем было дышать московской коммерции. Все пути и дорожки торговые были перекрыты Ганзой проклятой. Набирали силу и на святой Руси изворотливые и двуличные латиняне. Про странную смерть молодых писарей выслушала внимательно, исчезновение коробейников, избиение купца и смерть бабы Манефы тоже приняла всерьез. Вмешаться или нет? Время покажет, сказала сама себе. Во всяком случае, ни Холмогоров, ни Добровольский к цвету московской знати не относились. Единственное, что заслуживало внимания, – слухи о дьявольских кознях, чернильным пятном растекавшиеся по Москве.

Шепоток, пока тихий и еле слышный, что мол, не иначе как Зойка подлая сатану за собой в юбке принесла, просочился и во дворец. Говорили, что не зря Кремль на Ведьминой горке построен. В стародавние времена было здесь капище, и много невинных душ принесли в жертву древним немилосердным богам. А позже стали здесь хоронить чародеев с волхвами и под страхом смерти запрещали приближаться к этому месту. Поэтому и церквы не стояли, а рушились одна за другой. Только молитвой и смирением монашеским можно было неспокойные души проклятых колдунов умиротворить. А новые порядки Софьины да мастера заморские, старину на свой лад перестраивавшие, муть-то со дна и подняли. Так мололи языками вездесущие кумушки, и бывалые мужи только качали головами в знак согласия.

Стоило бы разобраться, кто распространяет эти слухи. Софья вздохнула. К дамоклову мечу, нависшему над ее головой, она привыкла с детства. Но с момента воцарения в Москве меч этот настолько опасно приблизился к ее макушке, что даже впитавшей с молоком матери все дворцовые козни и интриги византийской принцессе иногда становилось не по себе. Хотя вначале все обещало быть более безоблачным. С самого начала Софья прекрасно разобралась в распределении сил в Московском княжестве. Почти вся земля в государстве принадлежала Великому князю, бояре же и другие удельные князья только кичились родовитостью. По привычке удерживали за собой прозвания, от прежних своих княжеств заимствованные, да только власти, богатства и опоры никакой у них не было. Не было в Московском княжестве ни независимых городов, ни укрепленных замков, в которых знатные люди могли бы жить независимо от Великого князя. Да и все уделы дедовские раздробились после бесконечного деления между всеми сыновьями да внуками, а часть и вовсе была отдана монастырям на помин души. Так из поколения в поколение привыкли жить и кормиться за счет Великого князя, даже в деревеньки свои наведывались настолько изредка, что дворня не узнавала собственных господ.

Но привыкли бояре к тому, что князь был первым из равных. И это никак не входило в планы дальновидной принцессы. Для начала она стала вводить шаг за шагом во дворце византийский этикет. Вроде бы мелочи, но эти неприметные детали день за днем накапливались, и в один не слишком прекрасный момент бояре обнаружили, что теперь они уже не равны князю. Под предлогом приведения дворцового этикета в соответствие с византийским, Зоя почти свела на нет возможности удельных князей и бояр влиять на принимаемые решения.