Случаи с тех пор были разные, проценты выплачивались регулярно, а начинания поднимались громко и с размахом. Откупоривание бутылок шампанского, звон стаканов, громкий гул разговоров, перемешанных со смехом лжи и лицемерия, подобно обезьяньему визгу или лошадиному ржанию, сопровождали каждый подобный триумф.

«Как долго может держаться "новая звезда первой величины" на небе кинематографа?» – пестрели заголовки глянцевых изданий. «Все это падучие звезды! Как говорится в старой, забытой песне Беранже: "Звезды, которые падают, падают – падают и исчезают!"

Но эта не падала. Продолжала светить, лишь набирая свое сияние и все сильнее затмевая собой шум зависти и нищебродства. А потом в ход пошла желтая пресса. Ведь нет ни одного «спорта», который бы критики так ни любили, как издевки над личностью, поимевшей неосторожность разговаривать на равных с теми, кто стоит ниже в умственном отношении. Но, что больше всего оскорбляло меня в его лице, это бесчисленное количество его друзей, которые были не столько друзья, сколько друзья его доходов. Они кишели повсюду, они не давали ему прохода, а себе – труда спросить его о прежней его жизни. Кто он такой или откуда он, – для них это не имеет важности. Они не интересуются, ни как он живет, ни что делает, болен ли, здоров, счастлив или нет. Для них решительно все равно. И, несмотря на это, они с каждым разом все изобретательнее старались превзойти друг друга ценностью или абсолютным безвкусием своего присутствия в наших жизнях.

– Рекламщики, как и журналисты – тоже люди, – пожимала я тогда обнаженными плечами, чувствуя его нарастающую озлобленность и горячую ладонь в области своей талии, крепко обозначающую мое присутствие и полную его принадлежность этой ладони.

– Работа у них такая, – продолжала я в его сторону, перемешивая слова со скользкими улыбками, то и дело слепла от вспышек фотокамер, и нарочно старательно шуршала струящимся в пол платьем после дежурного интервью на фоне премьерного пресс волл.

– Не стоит реагировать на провокации. Они – всего лишь проводники между идеей и публикой. Твоей идеей. Нашей. Поэтому ты не обязан отвечать на все их вопросы, – выбирай наиболее приятные и выгодные, и уклоняйся, если будет возвращать к предложенной теме. Второй раз – повторять вряд ли станут. Но главное не надо ссориться, как бы ни раздражали. Масс-медиа всегда сильнее, – именно в ее руках мощнейшее оружие по уничтожению репутации и создания имиджа.

Имидж ему создали безупречный. Репутация же скрипела как накрахмаленная рубашка, то и дело, уклоняясь от «пятен». Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пускал ее под обстрел жидкой грязью или другими сложно выводимыми пигментами. Оракул прессы стонал, извивался, цеплялся. Он изощрялся, как только мог, лишь бы выбить жертву из морального и публичного равновесия. В ход шли все известные блядские способы – от бескультурно кустарного монтажа фото- и видеопродукции до обсуждения задней достопримечательности его спутницы с явным преувеличением существующей действительности. Это льстило в какой-то мере. В конце концов, пусть попа в женщине и не главное, однако именно она, по словам моего фитнес тренера, является центром, а от ее габаритов уже напрямую зависит устойчивость. И чем стабильнее она у обладательницы, чем сложнее с моральной у окружающих. Вот и приходилось отдавать на растерзание пытливым глазам общественности те или иные выступающие части своего тела как объект обсуждения, чтобы снять на какое-то время внимание от упомянутого выше актерского дарования. Умение вести себя сообразно обстановке, как известно, очень важный навык позиционирования. Нужно всегда уважать то место, где находишься, даже если это место – последнее в списке желаемых к посещению.

«Обстановка» прилагала все старания уличить и спровоцировать. Мне же не составляло сложности вести себя отстраненно подобно большинству. Демонстрировать томную скуку, ничем подлинно не интересоваться и лишь вовремя выставлять папарацци те или иные доминирующие факторы: грудь или губы. Тоже, кстати, не главное и не лучшее. Просто женская грудь ждёт от зрителя точной и убедительной реакции, а губы лишь подготавливают к ней.

Реакций было много. И всякий раз, просматривая отчеты, я уверяла себя, что слишком серьезно и резко воспринимаю проделки общества. А это непрактично. То, что ты показываешь окружающим – совсем не обязательно чувствовать, в самом-то деле. Ведь можно выглядеть подобающим образом, ездить на нужной машине, вести определенный образ жизни, искренне веря, что тогда вас будут любить, ценить и считать успешными людьми. Можно тоннами жрать косметику, в надежде хоть как-то украсить свой внутренний мир, и совершенно спокойно воспринимать свое порнографическое участие как дорогу к славе, богатству и счастью, где все самые смелые мечты сводятся к пластической хирургии, липосакции и сумочкам от Луи Вюиттона. И ежедневно увеличивать дозу вакцинации в мозг разговорами и обсуждениями спившихся кинозвезд в смирительных рубашках и со следами от уколов на руках. Хотя даже их я, скорее, пойму больше: чтобы воспринимать всю эту «роскошь» и не сойти с ума, нужно быть либо блаженным идиотом, либо жестким циником. А это опасная грань, баланс на которой мне приходилось сейчас сохранять.

Я часто задумывалась, глядя на содержанок, кишащих на подобного рода мероприятиях в безвкусных, но дорогих нарядах с надменными взорами на менее удачливых соплеменниц, – трудно ли так сильно зависеть от других? У них есть полные «соц. пакеты» в распахнутых на «трудовых мозолях» пиджаках, у пиджаков взамен есть иллюзия красоты в их лицах и в одной постели. А еще у них у всех есть пустота. Одна на всех. Безграничная. Она – у них в глазах. Потому что вся эта мнимая роскошь, весь этот навязанный и с радостью принятый быт – на деле лишь высокомерный фактор ограниченных способностей. Никакая это не роскошь. Это максимум комфорт, господа. И вы понятия не имеете о подлинной роскоши, если считаете, что деньгами решается все. Роскошь, которую я защищаю, не имеет никакого отношения к деньгам. Ее невозможно купить. Она – награда тем, кто однажды не побоялся дискомфорта.

***

Я даже представить не мог, настолько нелепо она может выглядеть в этом защитном скафандре большим ей как минимум размера на два. Закатанные вдвое штанины и рукава придавали ей явный вид ребенка, потерявшегося в отцовском костюме.

– И ты хочешь, чтобы я в этом ездила, – донеслось из глубины шлема.

Я не удержался и прыснул смехом. Вспышка приглушенного хохота тут же ответила мне эхом.

– Это самый маленький. На гномиков костюмов не имеем, уж прости.

– Нда… – съерничала она и демонстративно почесала макушку шлема. – Тогда хоть веревку принеси – я обвяжусь, а каску все-таки глянь поменьше, эта мне весь обзор закрывает....

– Шлем, Ника, шлем.

Я вернулся в гараж.

Если мне не изменяла память, то меньший размер мог-таки заваляться среди прочего мусора. Сашкиного сына, проводившего у меня как-то пару раз выходные. Не без экстрима, конечно же, вдали от отцовских глаз и рук, творивших в тот момент не самые чистые промыслы. Жаль, что родителей не выбирают. Возможно, тогда маленький Витя не увидел бы труп отца с простреленной головой, слившего, как выяснилось позднее, партию левого кокоса не тем людям…

Шлем обнаружился на дальнем стеллаже за ящиком автоэмали. Так и есть,– беленький с размытыми полосами с обеих сторон и единственной черной буковкой на тыльной части- S. Он стянул его и смахнул пыль: «Еще один ребенок на мою голову… Какой с меня, к черту, педагог?»

Гуманоид тем временем, придерживая штаны на манер подола, угорал над собственным отражением в тонированном стекле 'Оutlander'-а. Вот куда ей азы управления тс категории А, скажите? Ей самокат – максимум, ну ладно, велосипед… Трехколесный – не менее…

Она держала пальцы на манер пистолета и поочередно тыкала ими в свое отражение, при этом бурча что- то нечленораздельное. Мое присутствие, видимо, было для нее не обнаруженным. Последнее, что меня обескуражило, был жест матерого боксера, приложившего головой фонарный столб, стоящий позади нее. Я не сдержался и заржал в голос. Она тут же среагировала и, уставившись в мою сторону, тоже принялась заливисто хохотать.

Что- то я становлюсь неприлично сентиментальным… Черт…

Я молча стянул с нее шлем, и тут же водрузил новый, стараясь как можно скорее скрыть это упивающееся собственной глупостью лицо. Лучше б я ей пакет на голову надел, честное слово! Глаза. Ее глаза. Они смеялись. Твою же мать… Смотрели сейчас на меня в прорезь поднятого визора и смеялись. Так неподдельно, так искренне. Не помню я, где еще такие видел. И когда в последний раз так же стоял и лыбился, как идиот.

Она крепко вцепилась в руль. Я сидел сзади, максимально концентрируя внимание за ее щуплыми плечами и готовый в любую секунду перехватить управление на себя. Экипировку мы все-таки сняли, – ездить в таком виде куда более ущербнее. Достаточно было моей куртки, застегнутой с горлом, и шлема восьмилетнего мальчика, пришедшего как раз в пору.

Мы выехали со двора. Общее представление об аппарате она имела, остальное нарабатывается практикой. Медленно проползая мимо обшарпанного забора детской части двора, она явно направлялась на оживленный проспект. Я чувствовал, как пульсирует кровь в ее висках, как задерживается дыхание и, как сжимаются мышцы нижнего пресса, превращая все ее хрупкое тело в пружинку, в натянутую пружинку, накапливающую в себе потенциальный заряд адреналина. Не исчерпывающая на данный момент кладезь энергетики. Хоть бери ложку и снимай самый свежак, вкусненький и только что из печи. Какой соблазн, черт возьми… Какой соблазн.

Я сделал глубокий вдох и попытался переключиться от нее; от ее бушующего красно-желтыми вспышками ареола чистой энергии, чтобы ненароком не накачаться им до беспамятства.

Она по-прежнему напряженно рулила. Ползла по правому краю проспекта и то и дело сжимаясь в сгусток энергии при вновь проходящем мимо автомобиле. Преодолев 300 метров, которые я желал, чтоб закончились как можно скорее, я свернул ее на одинокую заводскую территорию. Раздолбанная дорога в две полосы, – как раз то, что нужно для снятия ступора новоиспеченного пилота.

Наскоро объяснив последовательность управления, пару раз отработав разгон и торможение, переключение передач и вход в поворот, я дал ей возможность познакомиться с машиной, оценить способности, пообтереться характерами и решить, надо ли это ей вообще. Спустя минут двадцать отчаянной концентрации и пыхтения, ее решимость не угасла. Ну что ж… Тогда поехали, девочка. И мы, крадясь, выхватывая выпученным глазом фары куски изможденного асфальта и убогость панорамы, выползали на трассу, только руки на контроле руля я уже не держал.

*

Сказать, что я была в восторге, – не сказать ничего.

Я с легкой иронией наблюдала, как он неспешно выкатил мотоцикл из гаража, любовно поглаживая по кожаному сидению и пристально осматривая каждый сантиметр своего сокровища, как это умеют делать исключительно мужчины.

“Ну, аппарат, ну двухколесный… Ну, тот же транспорт”, – думала я в тот момент. “Что я машин никогда не водила?”

Водила. И не плохо, между прочим. Слава богу, отец с шести лет за свой «жигуленок» сажал, – за баранку подержаться. Сколько я на его калымаге отмотала, одному богу известно, пока не умер он. От цирроза печени. С тех пор я лишь пару раз садилась за руль, но навык, как известно, штука подсознательная и легко восстанавливаемая на уровне мышечной памяти, поэтому сомнений и возникнуть не могло, что я справлюсь.

Облачив меня в эту идиотскую экипировку, он явно держал умысел поиздеваться: свисающие почти в три четверти рукава куртки, штаны, заканчивающиеся поясом в районе груди и безразмерный шлем. Я чувствовала себя вешалкой, на которую набросили весь этот прикид и заставили в нем маневрировать. Придурковатости от данного снаряжения было куда больше, чем пользы. По крайней мере, я так ощущала по себе. И ничего, кроме как веселиться над собственным видом, мне не оставалась. После недолгого приступа хохота, всевышний, похоже, услышал-таки мою мольбу, и Макс снизошел до отказа от данной клоунады в пользу его уплотненной куртки и откуда-то возникшего вдруг шлема моего размера.

И я залезла на ожидающую конструкцию. Тяжело. Да, первым ощущением была именно тяжесть. Я едва доставала ногами до земли, и удерживать в таком положении мотоцикл было крайне сложно без особо натренированных мышц. Еще сложнее при этом было, не теряя концентрации, плавно отпускать сцепление и трогаться. Все казалось каким-то дико неудобным и непонятно для кого созданным. Но настрой пересилил. Очень уж давно хотелось проехаться на подобной вещице, причем проехать самой. Макс, особо не утруждая себя наставничеством, показал пару основных манипуляций и ушел. Просто встал в стороне и изредка поглядывал, медленно потягивая сигарету. Я не понимала, почему он не контролировал мои действия, почему не сидел сзади и не комментировал каждую манипуляцию, ведь навернусь же сейчас… Здесь особого ума не