Наконец-то поднялась моя соседка, тоже из дальнего зарубежья, а точнее, из России. Звали её Татьяна Рохлецова, и говорила она по-японски гораздо лучше меня. «Сразу видно, что у Рохлецовой-сан IQ не бунтарь, как мой. И не устраивал ей восстаний против китайских идеограмм. Поэтому она – грамотная, читать и писать умеет!» – самокритично размышляла я. Нагао-сан продолжал сидеть лицом к народу и теперь уже смотрел на Татьяну. А Кунинава-сан отвернулся.

Последними представились ребята в стильных тренировочных костюмчиках. По всем признакам, танцоры. И был объявлен перерыв на обед.

Татьяна Рохлецова ради знакомства обнялась с Марком и Джонни и спросила у меня по-японски:

– Вы из Франции?

– Да, но могу разговаривать по-русски.

– Ну значит, будет хоть с кем-то поговорить на великом и могучем, – произнесла Татьяна без особой радости. – Так вы русская или француженка?

– В Японии по документам я француженка.

Чтобы прервать час вопросов и ответов, я принялась листать текст «Камелии на снегу».

– У вас сколько выходов на сцену? – не поняла моей тактики Татьяна.

– Не знаю. Сато-сан ничего ещё не говорил.

– А вы посмотрите вон там, рядом с доской объявлений. Вы – Лариса… Как вас?..

– Аш, – уточнила я.

Мы подошли к развешенному на стене длинному, как чья-то научная диссертация, реестру схем и графиков. Татьяна приняла тон эксперта по всей этой классификации и систематизации, и имела вид человека, съевшего собаку в японском шоу-бизнесе.

Я не верила своим глазам! Моё имя стояло на видном месте, в начальной картине первого акта. Правда, и Марк, и Джонни, и сама Татьяна тоже играли в самом начале спектакля наряду со мной.

Гото-сан, второй помощник ассистента режиссёра, подошёл к Татьяне поболтать. А я продолжала водить пальцем по всем картинам первого акта, затем второго, боясь, что перерыв на обед закончится, а я так и не найду больше своего имени! А, нашла! Congratulations! В достославной сцене помолвки сладкой парочки, перед началом второго антракта. И опять мы были в одной упряжке: Марк, Джонни, Татьяна и я. И у меня, оказывается, уже был не один выход, а целых два! Я судорожно стала искать своё имя в третьем акте. Ведь три выхода ещё лучше, чем два? Увы, и мои выходы, и выходы моих соплеменников закончились. Ну что ж… За два выхода на сцену я, пожалуй, лучше подкреплю своё драматическое будущее, чем за один, тот, к которому так тщательно готовилась. Только придётся учить новые реплики на японском, для начальной сцены.

Татьяна окончила весёлую болтовню с господином Гото и, едва оглянувшись на меня, вышла из зала. Да и мне надо было «отметиться» у Хории-сан, которая опять что-то обсуждала с продюсером. Потоптавшись невдалеке и видя, что их совещание ещё не подошло к концу, я решила отлучиться в rest room^[18].

Нагао-сан сидел в одиночестве на обтянутой коричневым дерматином лавочке, в холле, отделяющем репетиционную сцену и туалет. Всенародный любимец, певец и актёр, как простой студент, орудовал кнопками мобильного телефона, отправляя, видимо, СМС. А чуть поодаль, в кучке, как воробьи на ветке, на дерматине устроились танцоры. Одни держали на коленях ланч-боксы, другие склонились над своими айфонами. Проходя в туалет, я по-дружески махнула парням рукой: «Привет!» Парни скупо улыбнулись.

Время было обеденное и мне тоже хотелось есть. Но я не рассчитала, что застольная репетиция займёт весь день. Репетиционная сцена находилась в глухом месте и до ближайшего кафе было минут пятнадцать быстрым шагом. Так что от обеда я отказалась. Просто купила около туалета, в автомате для продажи прохладительных напитков, кока-колу и направилась обратно в зал.

Я шла по холлу прямо на Нагао-сан, и он уже издалека поедал глазами мои обтягивающие джинсы, усыпанные стразами. Да так, что у меня под ними так-таки запылали огнём body line, а стразы чуть не расплавились. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что у самодостаточного певца и актёра в жизни имелись все привилегии, удовольствия и блага. Единственное, чего ему, по всей видимости, не хватало – это body line со стразами. Вот уж загадка!

Я смутилась и быстренько прошмыгнула в зал. Кажется, кое-что с вопросом о чёрных просторных спортивных костюмах начало проясняться. Я догадывалась, они нужны были не только для свободы движений на репетициях, но и для отвлечения мужской, изголодавшейся части главных действующих лиц, от женских линий и форм, мешающих звёздам вне сцены, в их бесконечной внутренней работе над ролью, а на сцене – для полного перевоплощения в своего героя.

Поборов в себе Еву и испытывая чувство вины перед звёздной частью труппы за то, что мешаю им вжиться в роль, я быстро накинула просторный дождевик, делая вид, что мне холодно.

Хории-сан подошла попрощаться. На послеобеденную читку она не оставалась из-за неотложных дел. Да она мне больше и не нужна. Я и без неё уже знала, каков мой заработок, и сколько она урвёт из него по окончании гастрольных показов! Кроме этого, её указы, инструктаж и шиканье будили во мне повстанческий дух. Таким образом, иллюзий насчёт того, что менеджер, в случае чего, встанет на защиту моих прав и гарантий, у меня не осталось, и надёжнее было бы опереться на товарищеское плечо Америки в лице Марка и Джонни. А они у режиссёрского столика аккурат беседовали с Татьяной Рохлецовой, стоявшей задом к верхам и низам. И этот зад, как легальный паспорт в тесной корочке, был гордо предъявлен таможенному контролю, то есть Нагао-сан и господину Кунинава, только что вернувшимся на свои почётные места. Однако когда в дверном проёме показалась госпожа Фуджи, Татьяна сдала позиции и без промедления отступила к нам, тылам.

Я уткнулась в текст «Камелии». Иероглифы натачивали свои самурайские мечи, готовясь к атаке, и от страха и голода мне стало дурно.

Читка началась. Первая сцена первого акта шла полным ходом, а режиссёр всё не произносил желанные слова: «Госпожа Аш, ваша реплика!» Марк и Джонни подавали голос, перекликаясь по-английски с главным персонажем Нагао-сан.

Я мало что понимала в развитии сюжета. По той простой причине, что не знала, о чём пьеса. Текст её пришёл по почте совсем недавно и содержал в себе двести страниц. Соответственно, их бы я не освоила и за двести лет, а японские друзья не имели времени читать всё это и пересказывать мне содержание.

* * *

Я подвела безрадостный итог: в одном из двух своих выходов я была простой статисткой. Хорошо. Зато у меня был козырь – последняя картина второго акта. Там у меня яркие эмоциональные реплики, раскрывающие глубину характера английской леди, её великолепие, пучину дамской психики, искусно прячущую под улыбками ревность к чужому счастью, к чужой, а не своей, помолвке, сожаление об уходящей молодости, скорбь о несбывшихся любовных грёзах.

Ждать пришлось долго, часа два, с учётом замечаний режиссёра, уточнениями реплик, произносимых словоохотными альфа-персонажами и прерываемых режиссёрскими разъяснениями нюансов постановки.

Я старалась уйти в прострацию, заняться медитацией. Более того, уже намеревалась перевернуть пьесу вверх тормашками, чтобы не видеть в тексте ряды противников, пестрящие чёрточками и загогулинами. Но шелестеть страницами в унисон низам и верхам было стратегически важно для актёрской карьеры.

Листая страницу за страницей, мы подошли к долгожданной сцене помолвки и к поздравлениям. О, вот он – мой звёздный миг! В зале образовался вакуум. Тишина. Я набрала воздуха в лёгкие, потому что ну никак не могла с первого раза, без запинки, произнести это заковыристое английское слово «Congratulations!» и… не произнесла его… За меня это сделал Марк. Ничтоже сумняшеся он прочитал с прекрасным английским акцентом и преувеличенным рвением все мои шесть коронных фраз. И слово «Congratulations» далось ему с первого раза.

Оцепенев, я косо смотрела на Марка, но читка шла к третьему акту, равнодушная к моим страданиям. У меня не было слов! И дар речи пропал.

Режиссёр объявил десятиминутный перерыв. Татьяна Рохлецова обратилась ко мне с пониманием, сочувственно:

– Что, даже слов не дали?

– У меня их отобрал Марк, – с безразличием в голосе и горечью в душе ответила я.

У самой Татьяны было целых три выхода. Два в качестве статистки, и один в середине второго акта, с репликами, вернее, с какими-то восклицаниями «Oh!», «Ah!», «So pretty!», «Darling, buy this to me!»^[19] Да, негусто. Но хронометраж её второго выхода равнялся пяти минутам. То есть слов-то было мало, зато телодвижений много. А у меня вдруг отняли реплики, и время моего выхода не превышало трёх минут. «Ничего, – философски размышляла я, – у каждого своя судьба и свой шанс».

Часов в пять, после окончания застольной репетиции режиссёр подозвал Марка и меня. Оказывается, мы были супругами по сцене, и соответственно, шесть реплик подлежали справедливому супружескому разделу: три – Марку, три – мне. А выкрики «Congratulations!» щедро доставались нам обоим. Марк раскинул руки с возгласом «Oh, sorry!»^[20], но я чувствовала его разочарование – жена «отбирала» у него половину завещанного состояния, одну вторую шанса на успех. Сорри, любимый!

Режиссёр Сато-сан попрощался, но низы не трогались с места, пока верхи не наговорились и не покинули репетиционный зал. Марка и Джонни как ветром сдуло, и Татьяна куда-то пропала. Уф-ф, я поспешила к метро, купив наконец бутерброд и жуя его по дороге.

Группки действующих лиц шли тем же путём, что и я, но никто из них не делал мне знака присоединиться к их стае, будто я была незнакомкой. От здания, где находился репетиционный зал, отъезжали «мерседесы». За тонированными стёклами прятались верхи.

Поужинала я в забегаловке возле отеля. Надо было экономить свои «преподавательские», поскольку гарантии выплатят только через три месяца, по окончании гастрольных показов. «Невероятно! – кипятилась во мне демократия. – В Европе актёры устроили бы забастовку!» Затем позвонила маме, делясь с ней подробностями дня первого. Гематома на её голени так и не заживала, и чувствовала она себя неважно, объясняя это ежедневным приёмом препаратов, разжижающих кровь. С пылу, с театрального жару меня бросило в холодный пот – мама призналась, что самовольно прекратила приём лекарств. Пришлось долго отчитывать её за «самоволку» и убеждать не принимать решений без консультации у кардиолога.

Мне было тревожно. Но надежда, сама страдающая звёздной болезнью, шептала: «Всё будет окей».