Мой предшественник, действительно очень крутой специалист, прошедший-таки весь этот путь от младшего помощника до начальника отдела, встретил меня до крайности нелюбезно. Ему было неприятно, что, покидая свой пост по состоянию здоровья и в силу возраста, ему приходится оставлять отдел какому-то выскочке, протеже и почти ребёнку. Тем не менее, видимо из уважения к Монаховой, он педантично ввёл меня в курс дела и ещё два месяца курировал работу отдела в статусе консультанта. За это время отношение его ко мне, надо сказать, изменилось на сто восемьдесят градусов. При торжественных проводах он, взяв заключительное слово, признался, что не верил в меня и был разочарован, что на это место не взяли никого из его подчинённых.

– Но теперь могу с удивлением и удовольствием констатировать, что столь смелое кадровое решение, – взгляд его пересёкся с Монаховой и она чуть вздёрнула подбородок, готовясь принять вызов. – Оказалось невероятно удачным и дальновидным!

Монахова чуть улыбнулась, а именно сместила уголки рта примерно на миллиметр. Бывший уже начальник отдела продолжал:

– Борис обладает всеми достоинствами, необходимыми для главы такого важного для нас направления, ключевого и системообразующего. Он умён, очень быстро соображает, ещё быстрее схватывает. Разбирается в предмете, что вообще удивительно, для буквально вчерашнего студента, зрело мыслит, видит возможности там, где их никто не видит, и имеет смелость донести их до руководства, а затем отстоять и внедрить.

С тех пор прошло почти десять лет. Отца моего уже нет в живых, и я уже давно не «министерский сынок», а сам по себе. Компания за эти годы разрослась, ширились направления и сферы, но я неизменно занимал на совещаниях кресло по правую руку от Монаховой и давно уже точно знал, что занимаю его по праву, а не по протекции.

Один только раз мы с Монаховой коснулись этой темы. Придуманная мною стратегия на грани аферы чуть не дала сбой, и накануне решающего дня она вызвала меня к себе. Был совсем поздний вечер, почти никого уже на этаже не было. Она сидела в кресле, сняв туфли и положив ноги на пуфик. Когда я вошёл, она не изменила позы. Вид этих холёных босых ног поверг меня в ступор. Я с трудом отвёл глаза от расслабленной фигуры в кресле, усталой руки, держащей бокал с шампанским, и этих ног и заставил себя сконцентрироваться на её лице. Ночная панорама за окном, выключенный верхний свет, добавляли ей морщин и образовывали жёсткую складку, ползущую от крыльев носа к краешкам губ. Я впервые подумал, что управление такой махиной даётся ей непросто, а все эти наши рисковые фокусы отнимают у неё годы жизни.

– Борис, налей себе шампанского, если хочешь, – она махнула рукой куда-то в сторону. Я отрицательно мотнул головой и остался стоять, где стоял. – Когда твой отец попросил взять тебя к себе, мы поругались. Мы никогда не ругались и всегда очень уважительно относились друг к другу. Если бы он просто просил дать тебе место, шанс проявить себя, вырасти, я бы поняла. Но он настаивал на руководящей должности. Он очень верил в тебя, Борис.

Я затаил дыхание, боясь спугнуть настрой на откровенность, внезапно охвативший мою несгибаемую начальницу.

– Я отказала в самой категоричной форме, но тогда твой отец прибегнул к запрещённому приёму. И я поняла, насколько ему это важно. – глядя на мои округлившиеся глаза, она первый и единственный раз на моей памяти тихо засмеялась. – Господи, да ты сейчас в обморок упадёшь, сядь же, наконец!

      Я, не отрывая от неё взгляда, нашарил рукой что-то мягкое и сел. Теперь она смотрела на меня вполоборота, сумеречный свет окна из-за моей спины мягко осветил её лицо. Морщины исчезли, разгладилась складка, черты лица обрели мягкость, глаза притягивали, как два чёрных омута. Сейчас она была очень красива, и я удивился, почему раньше я этого не видел, считая её почти уродиной. Она снова стала серьёзной.

– Я была уверена, что ты не знаешь, а теперь достаточно посмотреть на твоё лицо, чтобы убедиться в этом. Мы с твоим отцом встречались в молодости, даже несколько лет жили вместе. Он очень хотел детей, а я не хотела становиться матерью. Когда я прервала беременность, он не смог простить меня, и мы расстались. Мы очень любили друг друга, Борис, но вместе быть не могли. А потом появилась твоя мать и жизнь твоего отца снова обрела смысл.

«А ваша жизнь?», – хотел спросить я, но, конечно, не решился.

– Потом твоя мать умерла при родах. Наверное, мы могли бы воссоединиться, но я по-прежнему не хотела быть матерью, а он… Он получил, что хотел: детей, да сразу двоих. Он был счастлив, и он был хорошим отцом, правда?

– Да, – хрипло ответил я тогда. – Он был замечательным отцом.

Я не знал, что сказать. Кроме того, я боялся заговорив, нарушить эту магию минутной близости, равновесие тишины, ход воспоминаний. Я ощущал солёную каплю, прочертившую мокрую дорожку к моим губам, и видел вторую в вечернем сумеречном свете, скатившуюся вниз и потерявшуюся в глубокой морщине у её рта.

Кстати, на следующий день моя стратегия, смахивающая на аферу, прошла по лезвию бритвы, но вырулила и принесла нам огромный успех, выведя компанию буквально на новый уровень.

Воспоминания, унёсшие меня на тридцать второй этаж башни в Сити, который занимала наша компаниея, прервались новыми необычными ощущениями. Опухоль едва заметно начала пульсировать. План действий был определён. Я связался с секретарём и отменил все встречи на сегодня. Затем я позвонил в клинику. Свободного времени на одиннадцать уже не было. Меня поставили в лист ожидания, но ожидать было не в моих правилах. Я быстро оделся. Пульсация не усиливалась, но и того, что я ощущал, было достаточно для лёгкой паники. Зазвонил телефон. Сестра унаследовала все лучшие качества нашей семьи: заботливость и настойчивость.

– Борис, ты как? – с ходу начала она. – Я что-то места себе не нахожу. Что там у тебя происходит?

– Да в целом всё хорошо. Волноваться пока не о чем, – я прикусил язык, но было поздно.

– В смысле «пока», а когда надо начинать волноваться? Ты мне как, отмашку дашь, можно уже волноваться или нет? Ты дома? Один, или с тобой кто-то есть? Вероника или как там, прости, не помню, как её зовут.

– Видимо, Вика, но, если ты хочешь, мы можем звать её Вероникой.

– Значит, один. Ты сегодня должен был идти к врачу. Во сколько? Мне приехать?

– Эй, помедленней, сестрёнка. Всё хорошо, как раз в клинику собираюсь, – в очередной раз солгал я.

– Отзвонись потом, пожалуйста, – тихо попросила она, и меня проняло.

Врач в обычном городском травмпункте недоумённо ощупывал опухоль. Чувствовалось, что его в принципе мало что может удивить, но тут он явно находился в тупике.

– Так, давай на УЗИ, потом опять ко мне. Если что, в гнойной хирургии разберутся что там отрезать, не переживай.

– В смысле – отрезать?

– В самом прямом. Это точно не печень, печень нормально пальпируется. Это какое-то образование, просто очень странное. Так что, исследуем и отрежем. Или в хирургии исследуют и отрежут. Кто-нибудь, да отрежет, за этим у нас не заржавеет, – доктор коротко хохотнул, потом сжалился. – Да не переживай, сначала правда, исследуем.

Травмпункт производил гнетущее впечатление. Я никогда тут не был, но ощущение, что ремонт тут делался ещё до моего рождения, не отпускало. Мрачное помещение, тёмные коридоры. В зоне ожидания, если так можно назвать маленький холл с тремя колченогими стульями, сидит парень с окровавленной головой. Крови столько, что непонятно, осталось ли что-то у него в сосудах, или вся она уже на одежде, руках, лице. При этом он уткнулся в смартфон, тыкает в него окровавленными пальцами и не выказывает никакой паники. Через стул от него сидит другой человек, обнял правой рукой безвольно лежащую левую и баюкает её, словно младенца. Молча. В двух шагах от них два врача стоят над кушеткой, на которой лежит абсолютно голое тело, прикрытое простынёй. Тело стонет и всё время пытается встать. Один из медиков задумчиво мнёт ему грудную клетку, попутно укладывая его обратно на кушетку, и вслух бормочет:

– Привезут с улицы, пойми тут: из окна выпал или под наркотой голый гулял по автостраде. Угадай, как говорится, с трёх раз.

Дальше всех от двери кабинета напротив друг друга, через проход, сидят две компании. В каждой из них по три человека и они напоминают мне боксёров по углам ринга. По паре секундантов без видимых повреждений и два бойца, у одного из которых сломан нос, а у другого наливаются два чёрно-синих фингала под обоими глазами. Битва уже явно позади и обе группы не проявляют никакой агрессии. Я живо представляю их через пару дней в каком-нибудь баре за совместным распитием пива. Если, конечно, через пару дней здоровье позволит по барам ходить.

Тем временем, меня зовут в кабинет.

В кабинете УЗИ в глаза бросалось допотопное оборудование. Но я уже был настроен решить свой вопрос любой ценой и не собирался сдаваться. На мониторе мы с врачом увидели чёрный пустой овал. Но если для меня это была чёрная пустота, то для него там явно было что-то интересное. Он молча вышел из кабинета и через три минуты вернулся с другим врачом и теперь они оба уставились в монитор.

– Мужики, ну что там? – у меня уже сдавали нервы.

– Любопытно, – сказал второй.

– Непонятно, – сказал первый.

Затем они мельком глянули на меня, и я ощутил себя лабораторной крысой.

– Но это точно не яйцо какой-нибудь плотоядной мухи? – жалобно спросил я, ожидая ободряющей улыбки, усмешки, хохота, в конце концов.

Но ни того, ни другого, ни третьего я не получил. Они по-прежнему пялились в монитор, не зная уже с какой стороны приложить датчик к моему животу. Потом доктор сделал несколько снимков и сухо велел одеваться.

Кое-как вытерев гель с живота, я натянул одежду и двинул обратно к травматологу. Кушетка, на которой лежал голый человек, из коридора уже исчезла, очередь в кабинет заметно поредела. «Быстро как со всеми разобрались, – подумал я. – Или это я просто так долго был на обследовании».

Врач-травматолог, откинувшись в кресле и прищурив один глаз, смотрел в монитор. На экране была моя «чёрная дыра».

– Прикрой-ка дверь, – скомандовал он. – Садись сюда.

Я двигался как во сне.

– Задал ты нам задачку. Это не опухоль. Не лимфоузел. По внешнему виду это… глаз.

– Что?

– Да погоди, не кипеши, я же не говорю, что это прямо глаз там у тебя. Просматривается стекловидное тело. Есть сеть сосудов. Варианта два: взять пункцию или вскрыть. Оба варианта имеют свои особенности и возможные последствия. Я направляю тебя на госпитализацию, потому что такие вещи лучше делать в стационаре.

– Я в какой-то момент решил, что в меня отложило яйцо какое-то инопланетное чудище. Гигантская оса, – я не мог отделаться от этой безумной идеи и ответ на этот вопрос занимал меня сейчас больше всего.

– А что, ездил куда-то в тропические страны?

– Так это может быть чьё-то яйцо?

– Яйцеклад такого диаметра ты бы не пропустил, поверь. Ну, просто бывает, личинки печёночного сосальщика, или кожный овод.

Меня почти стошнило.

– Но я тебе говорю, это не твоя история. У тебя какая-то аномалия развития. Я вижу сеть сосудов, будто у тебя растёт ещё один орган.

Я взял направление на госпитализацию и поплёлся на выход. На автомате сел в машину, но зажигание не включил. Мне нужно было подумать. Думать же – моя работа. Я горько усмехнулся. Мысли скакали, как сумасшедшие. Я думал о Вике, об опухоли, о маме, о больнице и об отце. Нужно успокоиться и разобрать всё это по отдельным «кучкам». Я положил руки на руль, откинул голову на подголовник, закрыл глаза. Первым выплыл образ мамы. Я никогда её не видел. Она умерла в день родов, от обширного кровотечения, которое не смогли остановить. Мы с сестрой убили свою мать. Но, если честно, я всегда винил только себя. Сестра родилась на полчаса раньше, и после этого мама была ещё жива. А после меня всё началось. Я всегда представлял себе, как все засуетились, как неонатологи унесли детей в детский бокс или как там оно называется. Как забегали акушеры, замелькали капельницы и иглы. Что думала она в этот момент? Осознавала ли, что умирает, или просто потеряла сознание от кровопотери? Было ли ей больно? Успела ли она понять, что у неё родился я? В этот момент я почувствовал слезу, катящуюся от внешнего края глаза куда-то к уху. Это всегда, всегда было больно – думать об этом. Нормальный человек обратился бы к психологу. Но не я. Я просто не могу войти в двери этой клиники. Отец и сестра таких проблем не имели. Отец там наблюдался всю жизнь, сестра регулярно проходила осмотры, и дочку рожала там же. Я даже немного на неё злился из-за этого. Но ни отец, ни сестра не знали о моём пунктике. Они были уверены, что я – такой же постоянный клиент самой крутой клиники города, потому что ну как же иначе? Итак, вывод номер раз: ложиться в городскую больницу я не собирался. В конце концов, глупо не воспользоваться отличной частной клиникой, с нормальным оборудованием и индивидуальной палатой. Вывод номер два: надо пересилить свои страхи и идти туда.

С улицы кто-то постучал в окно машины. Я открыл глаза. Пожилая женщина улыбнулась мне, и жестом попросила опустить стекло.

– Молодой человек, с вами всё в порядке? Я увидела, как вы сидите и подумала, что вам нехорошо.

Женщина была такой, как бы это сказать, классической бабушкой и напомнила мне английскую королеву Елизавету. Очень интеллигентного вида, даже чуть подкрашенная, с мягкой улыбкой и чуть настороженными глазами.

– Всё хорошо, спасибо. Просто устал. Не беспокойтесь.

Она кивнула, пристально глядя мне в глаза, протянула руку вглубь машины и аккуратно накрыла мою руку на руле ладонью. Я ощутил лёгкое пожатие и вдруг подумал, что, если бы мама была жива, она, наверное, сейчас была бы примерно в том же возрасте, может быть, даже и выглядела примерно так же. Ком подкатил к горлу. Она ещё раз кивнула, будто отвечая на мои мысли, развернулась и неторопливо скрылась за соседними машинами. Я потерял несколько секунд, собираясь с мыслями, потом никак не мог открыть дверь, прежде чем сообразил, что толкаю её вместо того, чтобы потянуть за ручку. Когда я выскочил из машины, женщины уже нигде не было видно. Я немного пометался по парковке и почувствовал, что силы меня покинули. Понуро вернулся в машину и вновь попытался сосредоточиться на своих хаотично мечущихся мыслях.

На очереди вывод номер три. О чём? Не о чём, а о ком. Вика. Прекрасная милая девушка, к которой я не испытываю совсем никаких чувств. Не знаю, зачем я с ней встречаюсь, если все равно ощущаю себя одиноким? Это совершенно точно не та женщина, которую я хотел бы видеть каждый день на протяжении всей оставшейся у меня в запасе жизни. Неутомимая, энергичная, равнодушная ко всему, кроме себя. Настойчивая, пробивная, даже жестокая. Очень, правда, красивая. Если мы проводили с ней выходные, я уставал от неё уже вечером первого дня. Тема для разговоров: бизнес или сплетни про общих знакомых. Она не читала, не вникала в сюжеты фильмов, не интересовалась ни культурой, ни политикой, ничем, что не касалось ее лично. И всё же она не заслуживала быть прообразом гигантской осы, откладывающей в меня яйца. Меня опять передёрнуло. Вывод номер три: с Викой нужно расстаться. Какой-нибудь заумный психолог сейчас сказал бы, что это моё подсознание ощущает исходящую от неё опасность. Поэтому вывод номер четыре, последний на сегодня: иду в клинику к психологу, и к хирургу, и к чёрту лысому!

Дома первым делом я пошёл в душ. Хотелось смыть с себя запахи травмопункта, остатки геля с тела и дурные мысли из головы. Из душа, не вытираясь, шлёпая босыми мокрыми ногами по скользкому каррарскому мрамору, я добрался до холодильника, достал бутылку вина и, слушая, как набирается вода в ванную, как был, голый, встал перед окном. Дежурный красивый вид на город был на месте. Я пил прямо из горлышка и смотрел на чистое, безоблачное небо, на живущий своей жизнью человеческий муравейник. Ощущение одиночества охватило меня. Мне казалось, что все эти люди внизу – вместе и заодно, а я выброшен из обычной жизни, изолирован от здоровых людей, отодвинут на обочину, как поломанная машина.

Погрузившись в ванную, я впервые за это время расслабился. Тело окутывала тёплая нега, приятно и успокаивающе пахла пена, которую мне как-то тысячу лет назад подарила сестра. Вот и пригодился твой «девчачий подарок», милая. Надеюсь, ты не обиделась, что я назвал его «девчачьим». Это вообще-то была огромная корзина с бьюти-примочками в баночках и бутылочках, на каждой из которых гордо красовалось «for men».

Теперь, достигнув некоторого дзена, я разрешил себе, наконец, посмотреть на опухоль. Под рядом волосков явственно было видно тонкую розовую бороздку, похожую на свежий шрам. Чуть повернувшись на левый бок, так что опухоль оказалась над водой, я пальцами обеих рук потянул кожу в разные стороны. Когда тоненькая бороздка начала раскрываться, я чуть не закричал от ужаса и отвращения. Распаренная мыльная кожа была мягкой и податливой. Крови не было. Набрав в лёгкие побольше воздуха и сжав зубы, я продолжил разрывать кожу. Боли я не ощущал, будто края раны просто слиплись. Верхняя половина опухоли, снизу ограниченная волосками, вдруг вздрогнула. Я отдёрнул руки. Кожа поползла вверх, и я увидел, как обнажилось содержимое. Белое скользкое яйцо с тёмной серединкой. Я вытянул шею. Тёмная серединка дёрнулась, и я осознал, что смотрю в … глаз.

Это был натуральный глаз, с ресницами, подвижным верхним веком, радужкой и зрачком. Глаз моргал, зрачок двигался. Минуту мы смотрели друг на друга. Затем я медленно встал, кое-как вытерся, стараясь не задевать Глаз. Натянул штаны и вышел из ванной комнаты.

Я чувствовал, что схожу с ума. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, – вертелось у меня в голове. – Мне нужно сесть и подумать».

Ощущений никаких я не испытывал. Физических, я имею в виду. Но это дикое чувство, что у тебя, чуть ниже правого ребра есть Глаз, не давало возможности мыслить объективно.