Глава 1. Резник

Я знала, что Данила Резник был плохим парнем, со школьной скамьи знала. С точки зрения учителей он был ужас, как плох, а для девчонок – чудо, как грешен. Я замечала его, как же не заметить, ведь мы учились вместе с десятого класса. Вернее я училась, а он заходил потусоваться с друзьями и впечатлить девчонок. Данила был шумным и популярным, и не замечать его не удавалось. Как староста, я часто приходила в учительскую по делам, а он отбывал там очередную повинность.

Он был классическим плохим парнем, а я…

Однажды я забыла подготовиться к контрольной. Заболел папа, и я напрочь забыла об остальном. Пришла в школу, вспомнила о контрольной – и меня как кипятком окатило. Я получила первую и единственную в жизни тройку. Даже сейчас, как вспомню, в животе скручивается тошнотный комок. Вот вам и полный список моих школьных грехов – тройка по математике в восьмом классе. В остальном я была хорошей девочкой.

Говорят, противоположности притягиваются, но такие парни, как Данила, не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Он был хулиганистым шалопаем, не по возрасту наглым, и я воспринимала его как шум. Надоедливый, но, к счастью, отдалённый.

Мы и разговаривали-то всего раз. Или два, не помню точно.

Вру. Помню.

***

Десятый класс

Я разминала глину в школьной мастерской, когда со мной впервые заговорил Данила Резник. Он проучился в моём классе четыре месяца, но до этого дня мы почти не общались и, даже сталкиваясь в коридоре, не тратили время на приветствия. Даже если столкновения не всегда были случайными, в них не было ничего личного: Резник задирал всех девчонок без разбору.

– Я купил Гибсон. Деньги сам заработал, два года копил.

Оглядевшись, я не обнаружила рядом адресатов этой странной фразы. Кроме меня.

– Молодец! – протянула неуверенно.

Знать бы, что за зверь этот Гибсон, и при чём тут я.

Почесав нос предплечьем, я отложила глину. В художественной мастерской пыльно из-за используемых материалов и множества старых работ.

Опустила измазанные руки на стол и улыбнулась однокласснику, дожидаясь объяснений.

– Нос чешется? – Резник потянулся ко мне, потом нахмурился и запихнул руки в карманы.

– Чешется. Тут пыльно.

– Давай почешу! – предложил, краснея. Резник умеет краснеть? – Нос твой почешу! У тебя же руки в глине!

– Спасибо, я могу сама почесать. – Демонстративно потёрла нос о грубую ткань защитного халата.

Какое-то время мы молчали. Жирный голубь вышагивал по отливу за окном, разглядывая нас любопытной бусиной глаза.

– Наверное, трудно так чесать… – сдавленно сказал Резник. Никогда не видела его таким смущённым. Может, с ним что-то случилось?

– Я привыкла.

Он молчал, поэтому я снова взялась за глину. В среду после уроков я посещала художественный кружок и зачастую оставалась позже всех. Однако уж кто-кто, а Данила Резник не ходил на дополнительные занятия.

Я разминала глину, незаметно поглядывая на одноклассника. Словно сам не свой. Обычно самоуверенный донельзя, шумный, языкастый, а тут вдруг топтался рядом, недовольно пыхтя.

– Хочешь, я тебе Гибсон покажу? – спросил.

Нет уж, не попадусь на грубую шутку.

– Сам свой Гибсон разглядывай, желательно в ванной и в одиночестве.

Отодвинулась от него на всякий случай. Кто знает, вдруг парни решили подшутить над старостой.

– Дура! – рассмеялся Резник. – Гибсон – это гитара, самая лучшая в мире. Я о ней с десяти лет мечтал. Хочешь, сыграю?

– Я слышала, как ты играешь.

Когда их группа выступила на школьной вечеринке, я ушла, не дожидаясь завершения концерта. Как говорится, на вкус и цвет… Однажды у бабушки в кухонном шкафу обрушилась полка с кастрюлями и сковородками, и звук был похожий.

– Хочешь, я… ну… для тебя сыграю.

Я искренне не могла понять, с какой стати Резник явился в мастерскую и мучал меня странными вопросами. Может, его выгоняют из школы, и он хочет заручиться поддержкой старосты? Нет, не может быть, я бы уже об этом знала. Они с братьями перевелись в нашу школу в начале учебного года и ещё не успели натворить бед.

– Что сыграешь? – спросила неохотно.

– Смотря что тебе нравится. Или вообще могу специально для тебя песню написать.

– Про что?

– Могу написать песню о том, что тебе нравится. – С сомнением покосился на моё последнее творение. «Рука скульптора». Глиняные пальцы, истончённые к кончикам, переходящие в скульптуру, созданную рукой мастера.

Проследив направление его взгляда, я прикрыла «Руку скульптора» тряпкой. На прошлом уроке учительница заставила меня показать работу классу, и это обернулось полным фиаско. Я попыталась объяснить, что руки скульптора вкладывают вдохновение в работу. Что тут началось!

«А работе нравится, когда в неё вкладывают?» «А как именно скульптор вкладывает?» «А это не противозаконно?»

Стоит ли объяснять, что Резник принимал в этом фиаско самое активное участие?

А теперь он стоял рядом с красными пятнами на щеках и придуривался.

– Красиво получится, – сказал тихо.

– Что красиво?

– Песня про человека, который вложил себя… – кашлянув, он оглянулся на дверь, – … в искусство.

Мне никогда не посвящали песен. Наверное, внимание Резника должно было мне польстить, однако подозрения не позволили расслабиться. Разбитной шалопай, хулиган, смущавший покой одноклассниц, взволнованно переступал с ноги на ногу посреди пыльного класса, заваленного подростковыми картинами и скульптурами. Вдруг это розыгрыш? Вдруг в мастерскую ворвутся друзья Резника и учинят погром?

– Я не интересуюсь музыкой, но поздравляю тебя с покупкой гитары, – ответила искренне.

– Слушай, а правда, что из мастерской пропали твои работы?

– Правда.

Я нахмурилась, не желая обсуждать случившееся. Одну из моих работ разбили в туалете, вторую кинули на крышу гаража, третью пока не нашли. Так как я работала с глиной, мои работы были очевидной мишенью для гадких проказ.

– Хочешь, я разберусь? – спросил Резник, сжимая кулаки. – Найду, кто это сделал, и устрою им…

– Нет, спасибо! Директор уже разбирается. Малолетки развлекаются, с ними всегда так.

Тоже мне, защитник справедливости!

Резник нахмурился, но не ушёл. Кивнул на темнеющий школьный двор за окнами и предложил.

– Ты долго ещё? Могу проводить.

– Не надо, я живу в соседнем доме.

– Знаю. Думал, тебе захочется пройтись.

– Нет, не хочется.

Я чихнула и, когда открыла глаза, обнаружила, что в мастерской никого нет. Резник исчез бесшумно, так же необъяснимо, как и появился.

Когда через двадцать минут я попрощалась с учительницей и выскользнула на тёмную улицу, у гаражей тусовалась обычная мужская компания. Они там зависали каждый вечер – покуривали, трепались, играли на гитаре. От толпы отделились две тени. Одна из них знакомая – Гриша, мой сосед, учившийся в параллельном классе. Папа платил ему за мытьё машины, помощь в гараже и другие поручения, на которые у меня не хватало времени и умения. В знак благодарности сосед приглядывал за мной.

– Эй, Туманчик! Чего крадёшься в темноте? – хихикнул Гриша. – Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой! Сейчас сдам тебя на руки родителям.

Старше меня на полгода, он пытался командовать.

– Эй, оставь её в покое! – приблизилась вторая тень, и свет фонарей окутал фигуру Резника.

– Это ты её оставь! – моментально напрягся Гриша.

– Ребята, да вы что! Вон же моё окно, даже видно, как мама у плиты стоит. – Я перевела недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не понимала.

Парни смотрели друг на друга с вызовом, и я сделала быстрый и безошибочный выбор.

– Гриш, пойдём! Сдашь меня маме как товар, раз уж тебе приспичило.

Сосед выдохнул и отвернулся от Данилы. Тот смотрел нам вслед.

– Резник что, грибами отравился? – проворчал Гриша, когда мы отдалились. Данила двинулся было следом, но рядом появились его братья и не позволили вмешаться.

– Не знаю, что с ним. Тестостероновая буря, не иначе.

– Он к тебе подкатывал?

– Да нет вроде. Так, рассказал про Гибсон.

– Гибсон – это круто, – вздохнул Гриша, выводя меня из школьного двора. – А Резник – гиблое дело. Если привяжется, я ему врежу, но и ты на него не заглядывайся, а то скажет, что провоцируешь. Таких как он, лучше не задирать. Пусть думает, что мы с тобой встречаемся, и если он не отстанет, я с ним разберусь.

– Все и так думают, что мы встречаемся. – Фыркнув, я оглянулась, всё ещё чувствуя на себе пристальный взгляд Резника.

– Так подтверди!

Мы с Гришкой знали друг друга с пелёнок. Реально, с самых пелёнок, мамы клали нас в один манеж. Никакой романтики между нами и быть не могло, но для других это не было очевидно. Сосед был безответно влюблён в равнодушную одноклассницу, поэтому предложил стать моей ширмой. Я, не раздумывая, согласилась. Не то чтобы я подозревала Резника в романтических чувствах, но уж очень не хотелось повторения неуклюжей беседы в мастерской. От его внимания холодели кончики пальцев, а по телу бежали мурашки, и я не знала, нравится мне это или нет.

Склонялась к «нет».

После странной беседы в мастерской Резник вёл себя как раньше. Если он и собирался сыграть надо мной злую шутку, то ничего не вышло. Томных взглядов он на меня не бросал, только злые. Иногда толкал плечом, проходя мимо, пинал мою сумку и даже дёргал за хвост, как в первом классе. Но Гриша быстро положил этому конец.

Однажды, убедившись, что моего грозного защитника рядом нет, Резник поймал меня в коридоре и, пристально глядя в глаза, спросил:

– Григорий действительно твой парень?

– А как ещё бывает? Понарошку? – попробовала выкрутиться. Почему-то не хотелось врать, хотя другим одноклассникам я без зазрения совести солгала, что встречаюсь с Гришей.

– Может быть по-всякому. Ты его любишь?

Не сдержавшись, поморщилась. Ложь неприятно жгла язык. Взгляд Резника был строгим, почти учительским, и в нём читался заслуженный укор.

А ещё в его взгляде было что-то непонятное. Слишком сильное. И синее.

Синее и сильное.

– В нашем возрасте любовь – понятие относительное, – выдала снисходительно.

– Значит, не любишь.

– Какая тебе разница?

– Не было бы разницы, не стал бы спрашивать.

– Только не говори, что ты в меня влюблён! – Насмешливо фыркнув, я отвернулась от пристального синего взгляда и направилась на урок. Не верила, что Резник воспылал чувствами к моей скромной персоне. Скорее всё это было частью странной и очень неприятной игры.

– Нет, я в тебя не влюблён, – подтвердил Резник, догоняя меня и удерживая у самых дверей. – Знаешь, что я ненавижу больше всего? Ложь. Когда вместо того, чтобы сказать правду, придумывают игру. Ты лжёшь, Ника, причём бездарно.

Острый стыд превратился в багровые пятна на щеках, а следом пришёл гнев. Сильный.

– Что ты из себя строишь? – завопила я, вырывая локоть из цепкой хватки Резника. – Я тебе ничем не обязана. Наши с Гришей отношения – не твоё дело. Отстань от меня и больше никогда не приближайся!

Только сев за парту и отдышавшись, я призналась себе, что испугалась. Не Резника, а того, что чувствовала в его присутствии. Словно меня засасывает в трясину, а вокруг нет ни одной живой души, способной прийти на помощь.