Он кивнул, все еще переживая конфуз, испытанный в бухгалтерии. Но другая половинка его души ликовала. Вид шести миллионов, которые я так запросто выложил на стол, снимал последние сомнения. А полумиллионный (честный!) заработок уже стал фактом. В один миг паутинка, сотканная мною, превратилась в прочную сеть.

– А как насчет других газет? – напомнил я.

– В принципе, вопрос решен положительно, – ответил он. – Я обзвонил несколько редакций, кое-куда заглянул сам. Расценки у меня в блокноте. Надо засесть завтра с утра на пару часиков со свежей головой и разбросать эти сто пятьдесят миллионов.

– Сто сорок четыре, – уточнил я. – Шесть уже оприходовано.

– Пусть сто сорок четыре, – охотно согласился он.

– Что ж, лучше и вправду сделать это с утра. Но есть одна заковыка. Я предполагал, что мы уединимся в гостинице и спокойно поработаем. Лишние глаза и уши нам ни к чему. Но как на грех, меня буквально только сейчас предупредили, что завтра с утра в моем номере будут что-то менять. Значит, встретимся здесь, в редакции?

Я знал, ему страшно не хочется, чтобы коллеги заранее проведали о его предстоящем бешеном заработке. На этом и строился мой расчет.

Касаев задумался.

Я терпеливо ждал.

– В редакции не очень удобно, – ответил он, поморщившись. – Бесконечные звонки, дерганье, нервотрепка… Можно сделать проще. Встретимся у меня. Я понимаю, что тебе не с руки добираться в такую даль, зато нам никто не помешает. Можем даже распить бутылочку между делом.

– Неплохая идея! А Лариса Борисовна на нас не осерчает?

Он хитровато улыбнулся:

– Ларочки не будет.

– Вот как?

– Представь себе, Димка, сработало очередное объявление. Такой вот приятный сюрприз! Позвонили из одной солидной фирмы, им срочно нужен перевод, а свой переводчик в командировке. Обещают заплатить сразу же. И неплохо. Ларочка на седьмом небе!

– Сердечно рад за Ларису Борисовну, – с чувством отозвался я.

(Знал бы он, кому Ларочка обязана этим приглашением!)

– Что ж, Гарик… Мы славно поработали и заслужили право на скромный отдых. В путь?

– Только ненадолго. Я обещал Ларочке вернуться пораньше. – Он посмотрел на часы: – Кстати, вот-вот должен подойти Пименов. А может, уже пришел.

Когда мы вернулись в кабинет, молодой очкарик все так же заунывно долбил по клавишам, а за столом Касаева восседал пожилой мужчина с рыжеватым ежиком волос и довольно пресной физиономией на гусиной шее.

Многочисленные бордовые жилки на его клиновидном носу указывали на пристрастие к горячительным напиткам, а треснувшее левое стекло старомодных очков свидетельствовало, что их владелец не делает культа из бытовых мелочей.

Завидя нас, он поднялся, при этом обнаружилось, что он почти на голову выше Касаева и плоский, как камбала.

– Знакомьтесь. – Касаев встал между нами. – Это – Дмитрий Сергеевич Черных – сибирский предприниматель и обаятельный человек, а это – Николай Кузьмич Пименов – прекрасный фотохудожник и оригинальная личность.

Мы крепко пожали друг другу руки.

– Предлагаю продолжить знакомство за «круглым столом», – улыбнулся я.

Возражений не последовало.

* * *

Пименов оказался невероятным говоруном, но называть его занудой я бы не стал. Алевтина, как и всякая женщина, имела собственную шкалу ценностей.

– Так вы предприниматель? – спросил он меня, ловко хлопнув сто пятьдесят «Столичной» и даже не поморщившись. – И когда же, по-вашему, начнется подъем экономики? – Голос у него был скрипучий, будто старые деревья трещали на морозе.

– Боюсь, на ваш вопрос не ответит даже Господь Бог.

– Да, – вздохнул Пименов. – Если каждый раз начинать строить дом заново, то его вовек не построишь. Оттого люди и мучаются. А вот я – фотохудожник. Еще в сопливом детстве папаша мне говорил: «Николка – он меня Николкой называл, – никогда не гонись за чинами и не лезь в начальство. Оттуда недолго сварганиться и свернуть шею. А выучись-ка лучше, сынок, на мастера по какой-нибудь такой части, без чего не обходятся ни в одном доме. Тогда не останешься без куска хлеба. Притом с колбасой». Другие своих родителей не слушают, а вот я послушал. Почему стал именно фотографом? То дело случая. Но родительский завет я выполнил. Нужна фотография в каждом доме? Нужна! Свадьба, юбилей, именины, похороны – да разве мало событий! И везде без фотографии – никуда. Правда, сейчас видеокамеры начали вторгаться, но на мой век еще хватит. А вот раньше фотограф и вовсе был королем! Мне Горинштейн рассказывал – это асс, старейший мастер, – что в старину солдат, когда шел фотографироваться, наматывал чистые портянки. Вот какое было уважение к фотографии! Но я не жалуюсь. Я выбрал хорошую профессию.

– Нет профессий хороших или плохих, – с досадой возразил Касаев. – Просто в любом деле есть мастера, есть подмастерья и есть подручные. У нас повсюду явная нехватка мастеров, оттого-то все так скверно.

– Ерунду говоришь и сам это прекрасно понимаешь, – блеснул очками Пименов. – Рухнули целые отрасли и придавили всех, кто не успел разбежаться, – и мастеров, и подручных. Нет, милый! Дело не только в мастерстве. Место тоже красит человека. Очень важно, какую дорожку ты выбрал и куда тебя занесло. Вот ты, к примеру, классный журналист, тебя все знают, а машина у тебя есть? Дача? Хотя бы домашний компьютер? А какая-нибудь уборщица, которая машет веничком в престижном банке, имеет в два раза больше тебя. Если не в три. Вот и вся арифметика.

– Ну, положим, ты тоже не купаешься в роскоши.

– А я к этому и не стремлюсь. Ты же знаешь мой принцип: посмотри на тех, кому хуже, и успокойся.

– Знаю-знаю… Принцип улитки, которая, спрятавшись в раковину, считает, что объегорила всех. А над ней уже навис каблук. С подковкой.

– Ничего страшного. Просто перед тем, как прятаться в раковину, надо залезть в удобную расщелину, – парировал Пименов.

Свои сентенции он излагал с олимпийским спокойствием, зато Касаев закипал как самовар.

– Что ж! Хорошо… Давайте все располземся по расщелинам. Только ведь и оттуда могут выковырять.

– А ты забейся еще глубже, чтобы не достали.

– Куда – глубже? В могилу, что ли?! – заорал Касаев, остервенело уставясь на собеседника.

Видимо, подобные перепалки были у них нормой.

Поглощенные спором, они забыли обо мне, зато я не забывал почаще подливать в их стаканы, обнося свой.

Полуторачасовой дневной сон вернул мне силы, я снова целиком владел ситуацией.

Все складывалось превосходно. Мы хватко продвинулись вперед на незримом пути к успеху. Завтра я доберусь до компромата на моего удачливого босса. Яна с утра уйдет в свою звериную академию, Ларочка радостно побежит к нежданному заказчику, а там я сплавлю из домашнего кабинета и Касаева. По крайней мере на десять минут. За это время я изучу содержание нижнего ящика стола. Поглядим, что за «бомбу» он припас. И, по возможности, выдернем запал.

Но это – завтра.

Однако же и сегодняшний вечер можно провести не без пользы.

Касаев скоро уйдет, не будем чинить ему препятствий.

А вот Пименова нужно притормозить и накачать под завязку.

Наверняка он многое знает про Яну. Попробую его раскрутить. Все-таки версия о возможном причастии Яны к составлению досье не выходит у меня из головы. Да еще эта фотография…

А позднее навестим Алевтину. Кстати, нужно ей позвонить.

Пока мои гости самозабвенно выясняли отношения, не обращая на меня ни малейшего внимания, я вынес телефон в крохотную прихожую и, прикрыв за собой дверь, набрал номер Алевтины.

Длинные гудки… Никого. Вышла в магазин? Ладно, звякну позднее.

Но коли уж телефон у меня в руках, отчитаюсь заодно перед Стариком. Что поделаешь? Обязаловка!

В отличие от Алевтины Старик был на месте.

Наш лаконичный разговор занял от силы полминуты, после чего я вернулся в комнату.

А здесь яростный спор достиг кульминации.

Друзья-соперники являли собой живописную картину: бесстрастный, будто окаменевший Пименов и по-петушиному взъерошенный Касаев, готовый вот-вот наброситься на оппонента с кулаками.

Я понял, что пора утихомирить страсти, и, воспользовавшись секундным затишьем, обратился к Пименову:

– Прости, Николай, можно задать один вопрос?

– Хоть сто.

– Недавно я вычитал об одной аномалии в области фотографирования. Суть в том, что человека, которого в скором времени ожидает смерть, будто бы невозможно сфотографировать. Как ни щелкай, как ни проявляй, выходит белое пятно. Тебе лично не приходилось сталкиваться с подобным?

Гусиная шея Пименова вытянулась еще больше, глаза за стеклами очков сделались похожими на совиные.

– Что значит – «белое пятно»? – недоуменно нахохлился он. – Выходит, проявлял какой-то халтурщик. Нет, Дима, у меня все получается четко. При любом освещении.

Похоже, он так и не понял подтекста. Зато Гарик заговорщицки подмигнул мне. Мир был восстановлен, и беседа перешла в спокойное русло.

Через час Гарик засобирался домой.

– Куда торопишься? Посиди еще. – Пименов кивнул на стол, которому я не давал пустовать.

– Пора, – мужественно ответил Гарик. – Завтра много дел. А ты, Николай, оставайся.

– И останусь, – хмыкнул тот. – Мы с Димкой еще потолкуем о всякой всячине.

– Тогда на посошок!

Мы выпили, затем я передал Гарику объемистый сверток.

– Обещанное. Для Ларисы и Яны.

Он вздохнул, но гостинец принял. Наклонился ко мне и прошептал:

– Значит, завтра, в полдесятого. Димка, приезжай с пустыми руками, не то я обижусь! Завтра моя очередь.

– Хорошо, хорошо! Буду точен как часы. И повода для обиды не дам.

Гарик ушел.

Мы с Пименовым остались вдвоем.

«Свободный художник» держался молодцом. Посмотрим, однако, надолго ли его хватит.

Я наполнил стопки и хлопнул себя по лбу, словно осененный внезапной догадкой:

– Кстати, Гарик говорил тебе о цели моего приезда в Питер?

– Дела-делишки!

– Да, дела-делишки, которые, между прочим, могут и тебе, Николай, дать хороший заработок.

В его несокрушимой броне появилась первая трещинка.

– А в чем соль?

– Я представляю фирму, которая оплачивает рекламу в питерской прессе. Речь идет о малосерийном оборудовании. Текст и фотоснимки аппаратов. Вот я и подумал: а почему бы над этим не поработать художнику-оформителю? Сейчас эта реклама сухая, понимаешь? А если оживить какой-нибудь милашкой в бикини?

– Элементарно, – кивнул он. – Красотка верхом на пылесосе.

– Вроде того. Работа всерьез и надолго, Николай. Платить будем по высшей шкале.

Он пожевал губами, затем вскинул на меня глаза:

– Послушай, Дима, чего воду в ступе толочь? Тебе надо посмотреть мои работы, чтобы ты не сомневался, верно?

– Отличная идея!

– Я тут рядом живу, на Марата. Айда прямо сейчас. Это, – он поочередно указал пальцем на бутылку и закуски, – заберем с собой. На всякий пожарный добавка у меня найдется.

– Да, но… Неловко перед твоими домашними.

Он рассмеялся булькающим смехом.

– Я не из подкаблучников, как Гарька. Сам себе хозяин. Один живу – понял? Айда!

* * *

Пименов обитал в классической коммуналке: длиннющий общий коридор, куда выходило не менее дюжины дверей, построившиеся вдоль стен комоды и сундуки, подвешенные узлы и велосипеды, взрывчатая смесь разнородных запахов и звуков…

Пока мы шли мимо этого хозяйства к его комнате, я подумал, что Гарик, несомненно, часто бывает у приятеля в гостях. Не исключено, что именно здесь, с ведома или без ведома Пименова, он спрятал свое «сокровище». В каком-нибудь узле, куда не заглядывают годами. Ведь и я собираюсь предпринять нечто подобное в квартирке Алевтины. Тайник сверхнадежный – кому придет в голову рыться в чужом старье?

Пименов достал ключ и открыл разболтанную дверь, хранящую следы двух выломанных когда-то замков.

Он занимал комнату примерно в двадцать квадратных метров. В дальнем правом углу высилась сколоченная из фанеры и реек будка размером два на полтора метра – как я догадался, его то ли студия, то ли фотолаборатория. Обстановка вызвала бы горячее одобрение самого непреклонного спартанца: ободранный шкаф легендарного типа «Гей, славяне!», такой же стол и два стула, железная кровать, этажерка, на которой уместились книги, посуда и хозяйственный инвентарь… На шкафу – до самого потолка – и в левом углу громоздились большие картонные коробки. Некоторое разнообразие в интерьер вносили старенький телевизор, древний дребезжащий холодильник да радиоточка городского вещания. Если Пименов и вправду был человеком-государством, как он объявлял Касаеву, то это государство к зажиточным явно не относилось.

А не мог ли Касаев держать одну из копий здесь, в комнате Пименова, осенило вдруг меня. Если это так, то я добьюсь цели гораздо проще. И безопаснее. Сейчас напою «свободного художника» вусмерть (предварительно выкачав информацию) и, когда он свалится с копыт, наведу шмон, благо неприхотливость интерьера существенно облегчает задачу.

По-своему истолковав мой взгляд, Пименов хладнокровно заметил:

– Не вижу никакой трагедии в том, что у меня нет шикарного коттеджа. Мне есть где спать и укрываться от непогоды, есть где работать. Многие и того не имеют. Вот пройди сейчас на Московский вокзал и, ручаюсь, обнаружишь уйму бедолаг, которые позавидовали бы мне черной завистью.

– Ты – счастливый человек, Никола, если и вправду так думаешь.

– Каждый – сам кузнец своего счастья, – нравоучительно изрек он. – Но вообще, быть счастливым куда проще, чем кажется некоторым. Надо всего лишь уметь радоваться тому, что ты получил от жизни, и помнить, что гораздо больше людей не имеют даже этого. Мне покойный папаша всегда говорил: «Николка, никогда никому не завидуй и не обижайся на судьбу. Как бы ни было плохо, оглядись по сторонам. Обязательно увидишь кого-то, кому еще хуже. Понаблюдай за ним и порадуйся за себя. Вот и вся премудрость жизни».

– Твой отец был истинный философ.

– Он был простым работягой. Воевал, голодал, бедствовал, мерз, болел, но до последнего дня жил в ладу с собой. Что и мне завещал.

Мы выпили за папашу Пименова и за людей, умеющих жить в ладу с собой.

Гусиная, с острым кадыком, шея Пименова все ниже клонилась к столу, но пока он держался. Как стойкий оловянный солдатик.

Я налил ему еще.

В дверь постучали.

– Открыто! – проскрипел хозяин.

В комнату прошмыгнула маленькая сгорбленная старушка с совершенно белыми жидкими волосами, собранными на затылке в узелок.

– Коля, у тебя не найдется щепотки соли? Сварила себе картошечку, села за стол, а солонка-то у меня пустая… – Ей могло быть и девяносто, и все сто.

– Для тебя, баба Нюра, всегда! – Пименов сделал широкий жест. – Рюмочку хлопнешь?

– Ну налей, – милостиво разрешила она. – Только не через край.

– Щас!

Он насыпал ей в бумажку соли, протянул бутерброд с ветчиной:

– А это тебе, баба Нюра, к картошечке…

– Спасибо, Коля, спасибо, Бог тебя не забудет!

Когда старушка ушла, я подумал о том, что копия компромата может храниться у нее. Или у другого соседа. Или у третьего. В коммуналках ведь не только грызутся, здесь нередко возникают весьма странные дружбы и люди стоят друг за дружку горой…

Я снова налил Пименову. Кажется, он потихоньку поплыл.

– Димка, хорош! Давай смотреть фотографии…

Он принялся снимать со шкафа, доставать из-под кровати, из прочих углов коробки. Вскоре я был обложен ими выше головы.

Фототека Пименова содержалась в образцовом порядке: снимки были разложены по конвертам, на каждом из которых значились номер, дата, тематика, еще какие-то данные.

Его скрипучий голос зазвучал мягче, задушевнее:

– Здесь у меня виды города… Тут портреты… Узнаешь этого деятеля? Я снимал! Тут морские пейзажи… А это работы с выставок. А вот и они, милашки в бикини и без… А? Посмотри, как легли светотени!

– Ты, Никола, классный мастер. Думаю, мы поладим. – Я принялся отставлять коробки в сторону. – Судя по этой коллекции, у тебя в Питере широкие связи. Наверняка и в друзьях нет недостатка?

– Мой покойный папаша, – Пименов пересел на кровать и привалился спиной к стене, украшенной вместо коврика полосатым половиком, – говаривал мне: «Николка, в жизни у каждого человека должно быть море приятелей, но настоящих друзей может быть только четыре. Как четыре стороны света, четыре времени года, четыре стихии, четыре четверти…» – Голова его клонилась все ниже, я уже думал, что сейчас он свалится, но нет, организм выдал резервный импульс, ванька-встанька резко выпрямился.

– Касаев, как я понял, один из этих друзей?

– Совершенно верно, – кивнул Пименов. – Ты, Димка, не смотри, что мы с ним цапаемся. Он мужик хороший. Мы – друзья. Понял?

– Да, я заметил. Как и то, что по ряду вопросов между вами существуют разногласия.

– Па! – издал он неясный звук. – Да ведь Гарька – псих! Заводится с полоборота. Может взвиться из-за пустяка и наговорить сорок бочек арестантов, особенно если чуть поддаст. Кому это понравится? А уж обидчивый! Не дай Бог ляпнуть что-нибудь не то о его статейках! Живьем сожрет! Мы с ним раз двести ссорились вдрызг! А после опять сходились. А почему? А все потому, что я – единственный, кто понял этого человека до конца, и он это знает. Оттого и не может от меня отлепиться.

– Что же ты понял, Николай?

– Его нутро. Самую сердцевину.

– Ну и в чем она?

– Он не может утешиться, глядя на тех, кому хуже. И потому не будет счастлив. Никогда.

– Ну-у, Николай… Многие миллионы людей не довольствуются тем, что имеют, и хотят большего. Человеческая неудовлетворенность – это и есть истинный двигатель прогресса.

– Не то. – Он покачал перед моим носом пальцем: – Вот послушай, что я тебе скажу… Допустим, найдешь ты золотой самородок с лошадиную голову. Или получишь в наследство миллиард. Станешь ты после этого заниматься своим дерьмовым бизнесом? Нет ведь, согласен?

– Предположим.

– Я разбогатею, – он хлопнул себя по костистой груди, – фотоаппарат, конечно, не выброшу, но снимать буду с разбором и только в свое удовольствие. А вот Гарька журналистику не бросит никогда. Хоть насыпь ему полные карманы бриллиантов, понимаешь?

– Стараюсь.

– У него талант от Бога. Но Гарька – дурак!

– Вот так вывод!

– А я говорю – дурак! – Пименов с силой стукнул кулаком по тумбочке. – Потому как если у человека есть призвание, он только ему и должен служить. Никакой семьи! Ни-ка-кой!

– Думаю, ты неправ. Лариса как раз и обеспечивает ему надежный тыл.

– Лариса? Тыл? – Пименов рассмеялся. – Вот мы с тобой выпиваем да балагурим в свое удовольствие, а с Гарьки в эту самую секунду стружку снимают. О-о, эта аристократочка умеет! Пила без моторчика. Тихо, по-культурному – только это еще хуже…

– Так что же? Святая обязанность жены – уводить мужа от края алкогольной пропасти. Особенно если он талантлив.

Пименов снова уронил голову на грудь, дернулся ею раз, другой, наконец с третьей попытки вернул ее в исходное положение. Прошло не менее минуты, прежде чем – после мучительных усилий – он снова ухватил нить разговора.

– Муж и жена – одна сатана. Ладно… Но когда человек создает семью, у него появляются дети. Он, дурак, радуется, верит – цветы жизни, преемственность поколений, а на самом деле – бац! – Пименов потянулся к стопке.

Я как бы невзначай отодвинул ее.

– Но ведь Яна – прекрасная дочь.

Его лицо сделалось похожим на печеное яблоко.

– Она славная девчонка, нет слов. Не плакса. Нет. Не ноет: ах, я несчастненькая, ах, убогая… Молодец! Только не все зависит от людей… – Мысли Пименова путались, но я чувствовал, что сейчас услышу все-таки нечто важное. – Гарьку, конечно, это здорово подкосило. На всю жизнь. Вот тогда он и запил по-черному.

– Что подкосило, Никола?

Он приложил палец к губам:

– Только смотри: ни-ни! Никогда не заговаривай с ним об этом и, упаси Бог, не ссылайся на меня. Не то – дружбе конец!

Он снова надолго замолчал.

Чтобы поощрить его к откровениям, я долил стопку и молча придвинул к нему.

– Давняя история… – Пименов взял чарку, расплескав половину на постель. – Янке было лет пять… Или шесть… И откуда взялся этот псих с кувалдой? – Он плавно заскользил к подушке.

Я довольно резко вернул его в исходное положение.

– Какая кувалда, Николай?

Он тупо уставился на меня.

– Какая кувалда? – повторил я.

Пименов вдруг хрипло рассмеялся.