Она едва оторвала голову от его члена. Громкий крик Елены Николаевны соединился с очередным ударом грозы.

– Ваня?! Ты?! – только и успела прошептать блудница, как тут же лишилась чувств.

Владимир посмотрел в проем – вместо фигуры Нептуна он увидел невысокого толстяка, коренастого телосложения, в руках которого поблескивали обычные деревенские вилы.

– Убью! – послышался зычный окрик.

– Надо полагать, что вы вернулись? – растерянно улыбаясь, прошептал Владимир. – Грабов Иван Петрович? Будем знакомы.

– Убью!

– Ну, зачем вы так? – Владимир едва успел отскочить от направленных на него острых вил. – А мы вас еще не ждали сегодня… И вот, стало быть, такой конфуз вышел.

– Конфуз??!!!

– Право, как порядочный джентльмен, я готов к сатисфакции. Завтра я буду к вашим услугам, господин Грабов. Готов стреляться. Утром секундантов… готов…

– Сатисфакции?? Дуэль? А вот это ты видел, сукин ты сын? – перед физиономией спешно одевающегося Владимира нарисовался толстый рыжий кукиш с темным не стриженым ногтем. – Дуэль тебе? А хрена не надо?

– Ну, тогда отпустите меня с миром. С кем не бывает? Все мы грешим понемногу…

– С кем не бывает? Вот такого-то паскудства? – он кивнул на тело бездыханной Елены Николаевны, все еще привязанной к столу, в промежности которой торчал злополучный огородный огурец. – Ах ты, каналья! Ах, подлец! Я не посмотрю на то, что мы с тобой когда-то дружбу водили в студенческие годы. Я… я… я поутру тебя кастрирую. И лишь потом отпущу. Ты понял?

Налитыми от злости глазами, Грабов рассматривал пышные формы своей обесчещенной супруги и качал головой.

«И все-таки, кто он таков? Убей, не помню я его по юности… – думал Владимир. – И как же он похож на статую этого дурацкого Нептуна. Очевидно, слеплен был сей божок «по образу и подобию». Надо же! Как гнусно я обремизился! А вдруг и вправду отхватит мне хозяйство? С этого идиота станется!»

Рядом с хозяином оказались два помощника – один помоложе и крепче – он тихо посмеивался в усы и, не стыдясь, рассматривал сдобные прелести расхристанной барыни. Другой был старше, с седой шевелюрой и красным от водки лицом.

– Федот, прикрой барыню пледом и развяжи…

Он наклонился к уху Елены Николаевны.

– С тобой, блядь, будет особый разговор. Теперь тебе веры ни в чем не будет. Выпорю так, что сидеть не сможешь. Оденься, сучка…

Что было далее, Владимир помнил плохо. Красномордый подскочил к нему и что есть дури саданул кулаком по лицу. В глазах у Махнева потемнело, и он отключился на какое-то время. В ушах слышались гулкие стуки и монотонный плач Елены Николаевны. Очнулся он лишь на улице – его волоком, за шиворот, тянули по мокрой траве. Ткань тонкой рубашки треснула.

– Тяжелый черт! – злясь, посетовал молодой. – Федя, облей его водой. Пусть очухается, да сам идет ногами. Не волоком же его по ступеням тащить.

Владимир почувствовал, как его облили речной водой из какого-то ведра. Гроза к этому времени стала утихать.

– В кои веки раз довелось барину в рыло дать! – злобно похвалился красномордый.

– А завтра, Федя, ждет тебя еще одна радость: ты этому кобелю хозяйство будешь отсекать.

– Тут я не мастак. Пусть Иван Петрович скопца позовет. Тот знает, как это дело лучше справить. Там железо надо калить и прижигать. А не то – изойдет кровью, а меня потом за эту рожу холеную на каторгу.

– Не боись, раз хозяин велит, значит, знает, что безнаказанно пройдет. Никто ничего не докажет.

Владимир попытался вяло возразить:

– Господа, вы что, в самом деле, решили на такое преступление пойти? Вас же арестуют. И очень даже все докажут! У меня же связи в суде и в полиции. Да вас за такое…

– Молчи! – красномордый снова ударил Владимира по лицу и несколько раз пнул его в живот.

Владимир задохнулся от острой боли. К боли присоединился панический страх: какие скопцы? Какое железо? Они точно все рехнулись.

Когда они были уже наверху, вблизи имения Грабовых, хозяин подошел к Владимиру и мужикам, ведущим его под конвоем.

– О том, чего видели во флигеле, молчать! Если проболтаетесь что худое про барыню – языки живьем вырву, пальцы отрублю и глаза выколю. Этого в чулан. Утром наказывать его станем. На конюшне дальней. Все там и сладим.

– В гости его позвал, как порядочного. Тьфу! – Грабов сплюнул себе под ноги. – Ну, ничего, завтра я с тобой сполна поквитаюсь. Поживешь кастратом – будешь знать, как с чужими женами греховодничать. А еще сочинитель!

– Послушайте, Иван Петрович, ну вы же образованный человек! Откуда такие языческие замашки? Я готов просить у вас прощения, если вы не желаете дуэли. Я виноват перед вами, честное слово! Но разве вам станет легче, ежели вы меня изувечите?

– А вот представь, что станет… Намного легче. И, кстати, давно хотел тебе сказать, что стишки ты пишешь паршивенькие. Бесталанные стишата. Такие стишата даже для местной газетенки не годятся!

– Пускай я скверный сочинитель. Но увечить-то меня все же… слишком! Ну, вас же осудят на каторгу за подобное деяние.

– Кто тебе сказал? Чем ты докажешь, что сие у меня произошло? А? Да тебя здесь никто не видел. Свидетелей-то нет. А слуги мои – могила. Я бы убил тебя, каналья. Но больно мне сладка иная месть! Хочу поглядеть на тебя спустя год – как в скопцах тебе житься будет. Я и в юные лета знал, сколько премилых барышень ты обесчестил. Знал, да помалкивал. Но теперь сам бог тебя в мои руки привел. Да и я сам уже не тот безусый Грабов, каким был в юности. Злости – то за эти годы подкопил. Так что, будь спокоен.

– Да, подождите же вы…

Но его уже не слушали.

Владимира бросили в какую-то крепко-срубленную постройку, наполовину вкопанную в землю. И закрыли за ним засов. В темноте он запнулся и упал на пол, едва припорошенный сеном. Тут же располагались какие-то бочки, ящики и другая хозяйственная утварь. Противно пахло гнилой картошкой и тухлой капустой. Вокруг стояла кромешная тьма. По сапогу что-то шоркнуло, в темноте раздался писк. Из угла загорелось с десяток красных глаз.

«Черт! Это же крысы! Как я ненавижу крыс! Идиот, как я умудрился вляпаться в такую паршивую историю? А если они и вправду меня того? – не смотря на сырость и холод, спина вмиг взмокла. – Никто же не видел меня здесь. Свидетелей нет. Этот кадавр, на коротких ножках, может даже меня убить. Никто и искать-то не станет. Как мне выбраться отсюда? Мне нужна дверь… Черт! Не дверь, а рама этой картины. Через нее я влез сюда. Она на холме, выше луга с беседкой. Как я мог про нее забыть? Завтра надобно изловчиться и попытаться сбежать. И домой, к Виктору! Лучше туда, чем к скопцу с секирой».

Махнев на ощупь попытался обследовать стены и дверь. Дверь была очень толстой и крепко лаженной, на мощных металлических петлях. Плечо уперлось в створ. Но все было бесполезно. Владимир попинал дверь сапогом, но она даже не шелохнулась.

«Добротные двери в твоем хозяйстве, господин Грабов, – с горечью констатировал Владимир. – Добро замуровали, ироды…»

Он шугнул крыс и присел прямо на пол. Голова склонилась к деревянным ящикам. От всего пережитого Владимир и сам не заметил, как задремал.

Проснулся он от того, что услышал скрежет открывающегося замка. Сердце упало в пятки. Неужели уже утро и казнь?

Яркий луч света ударил из щели. А вместе со светом в чулан ворвался свежий утренний воздух.

В проеме мелькнул до боли знакомый образ.

– Лена! Леночка… Ты? Они хотят меня… изувечить.

– Я знаю! – горячо зашептала она.

– Ты как здесь?

– Я своровала ключи у мужа и бегом к тебе.

Она прятала от него подбитый глаз. На голове у Елены Николаевны был надет платок с кистями. Лицо казалось бледным и испуганным. Она вся сникла и пригорюнилась.

– Еще шесть утра. Муж пока спит. Он пил почти до рассвета. Его помощники тоже спят. Беги, любимый. Беги на станцию. Там возьми лошадей. И в свою губернию. Скачи, милый. Убегай!

Она крепко поцеловала его мокрыми от слез губами.

– Он сильно побил тебя?

– Нет. Ударил раз по лицу. А потом лишь снасильничал грубо. Он, на самом деле, любит меня.

– Я понимаю его.

– Времени мало… Беги! Я не знаю, сведет ли нас когда господь, но знай, что я всю жизнь буду помнить тебя и любить до гроба! – она заплакала.

– Эх, Елена Николаевна, да кабы вы знали… Я не так хорош. Я совсем не хорош.

– Молчи, Лоденька! Лучше тебя нет никого на свете! Всю жизнь буду молиться за тебя.

Она вытолкала его из чулана. Он крепко поцеловал ее и побежал в сторону березовой рощи. За ней располагался тот луг, выше которого шел холм. На холме должна быть заветная дверь. Не дверь, а рама картины. Надо было спешить.

«Разве я могу сказать ей, откуда пришел. Пусть думает, что я побегу на станцию. Если бы я рассказал ей всю правду, она сочла бы меня сумасшедшим. А как бы хотелось ей открыться во всем».

Он несколько раз обернулся, запнулся и упал. Она стояла возле приземистого беленого чулана и махала ему рукой. Владимир поднялся на ноги и снова бросился бежать. Последний раз ее стройная фигурка мелькнула вдали. Ноги несли его быстрее ветра. Вот и роща оказалась далеко позади. Впереди он увидел знакомую резную беседку. Миновав душистый луг, наш Казанова взбежал на пологий холм. Выше и выше. Где-то здесь должна быть дверь. Рама той картины, в которую он вошел. Она темнела тогда угольной чернотой. Где она? Он лихорадочно осматривал все окрестности. Темного проема нигде не было. Все пространство было пронизано утренним свежим воздухом. Холм был пуст, как в момент творения.

«Может, это не тот холм?» – лихорадочно думал Владимир, вытягивая шею.

Но, увы, на огромном пространстве вокруг не было даже и признаков наличия какой либо двери.

«Я пропал! Куда мне бежать? Может, и вправду на станцию?»

Позади себя он услышал чье-то дыхание и спешный говор. Он оглянулся. К нему бежали двое вчерашних стражников господина Грабова. У молодого и здорового в руках было ружье, а у второго топор.

– Сто-оо-оо-ой, гад! Стой! Некуда тебе бежать. Не туда побёг. Станция-то совсем в другую сторону. А за лугом у нас обрыв и речная протока. Дурня!

В два прыжка они догнали Махнева. Наподдали ему тумаков, разбили нос и, связав, снова потащили в чулан.

– Это хозяйская жинка его освободила. Больше некому, – пояснял громила красномордому, с топором.

– Неужто мужа ослушалась?

– Не нашего ума дело. Меньше языком чеши.

– Вы куда меня? – нервно спросил Махнев.

– Профитроля тебе вышла небольшая. Еще сутки в чулане будешь сидеть. К хозяину в гости почтмейстер завернул. До завтрашнего утра останется гостить. Ну, а ты время даром-то не теряй, – противно осклабился здоровяк. – Дуню Кулакову погоняй вдоволь, в последний-то раз.

Оба мужика противно захихикали.

– Господа, отпустите меня! Я очень богат. Я в долгу не останусь, – попытался торговаться Махнев.

– Ты слышал, барин, какую кару нам наш хозяин посулил? А он у нас – кремень. Скажет – исполнит. И зачем нам, слепым и беспалым, твои деньги? Нет, уж. Извиняй! Сам виноват. Не надо было с чужой женой любодействовать.

– Да ладно бы просто, – тише добавил красномордый. – Может бы, просто застрелил тебя хозяин. Так нет же – ты так затейно с ней греховодничал, что барин наш сам не свой второй день ходит. Горькую пьет. Не пощадит он тебя.

Они втолкнули пойманного Владимира в чулан, оставили ему кувшин с водой и краюху горелого хлеба.

Что пережил за сутки Владимир, трудно описать словами. Ему казалось, что на рассвете следующего дня его выведут из чулана седым.

Но вышло все иначе. Он дремал, когда за дверью раздался грохот ударов, матерная брань, возня, и что-то металлическое садануло по крепкому замку. И вдруг, словно глас ангела, вещающего о спасении, Владимир услышал знакомый до боли голос:

– Твое благородие, Владимир Иванович, ты тут? – это был голос Макара.

– Макар! Макарушка, родненький, тут я! Тут! – Владимир чуть не зарыдал от счастья.

Дверь распахнулась, впустив в кромешную тьму сарая ночной свежий воздух и свет яркой земной луны.

– Как же, твое благородие, тебя угораздило в историю-то вляпаться?

– Сам не знаю. Дурак, наверное. Барышня больно хороша была. Любовь у нас с ней вышла.

– Эх, Владимир Иванович, сколько раз я говорил тебе: «баба – что жаба». Бог создал три зла: бабу, водку и козла.

– А козел-то причем? – глупо спросил счастливый Владимир.

– Да, не причем. Поговорка такая, – улыбался румяный купчишка. – Ну, чего? Побёгли, что ли? Пока не хватились нас всем гуртом.

Только тут Владимир заметил, что возле чулана сидел оглоушенный здоровяк, стороживший Владимира.

– А куда, Макарушка?

– Как, куда? Домой. Из картины долой.

– А где она?

– Да, на холме в последний-то раз стояла. Бежим.

И они побежали по лесу, обдирая в кровь руки. Местами на ощупь, подобно двум юным козликам. Макар крепко держал Владимира за руку. Яркая луна хорошо освещала дорогу. Наконец они миновали знакомую до боли беседку, приблизились к залитому лунным светом холму. И о чудо! На самой вершине холма стояла знакомая дверь. Теперь, в летней ночи, она отчего-то светилась дневным светом.

Наши друзья вскарабкались наверх пологого холма и забежали в открытую дверь. Как только Владимир упал на пол своей родной уже комнаты, за ним ввалился и Макар. Владимир оглянулся и тут же захлопнул за собой дверь. С картиной, висевшей на стене, произошли странные метаморфозы. Изображение вмиг перестало быть объемным. Рама уменьшилась прямо на глазах. Друзья с удивлением обнаружили на ней обычный летний пейзаж – голубое небо, зелень летнего луга, полоска леса вдали, и облик стройной барышни в розовом платье, скучающей в белой резной беседке.

Как только картина уменьшилась и стала обычной, исчезла и тропа из примятой травы, ведущая к ней. Теперь пол сиял полнейшей чистотой.

Владимир дрожащими руками тут же снял картину со стены и положил ее рядом с собой, на кровать. Макар удивленно потрогал на ней краски. Это было масло, на холсте. Макар даже лизнул край сего дивного пейзажа.

– Да… твоё благородие. Сколько здесь живем, столько и дивимся.

– Макар, сейчас бы выпить, – Вадимир огляделся.

У прикроватного столика вдруг обнаружилась пузатая бутылка старинного коньяка и две рюмки. Владимир быстро откупорил бутылку и налил себе и Макару по полной.

– Ну, давай, за твое чудесное спасение! – усмехнулся Булкин.

– Давай! Я хочу выпить за тебя… – глаза Владимира увлажнились. – Если бы не ты… Я даже боюсь произнести вслух, чтобы со мной было, если бы не ты. Расскажи, как ты меня нашел?

– Я? А я выспался вдоволь и решил пойти к тебе, Владимир Иванович. В гости. На дворе ночь была тогда. Скучно стало.

И только тут Владимир заметил, что долгая ночь закончилась, и за окном тлел местный, чуть притухший день.

– Ты продолжай, дорогой. Только я на одну минутку прерву тебя. Я хочу убрать этот шедевр мирового искусства куда-нибудь подальше.

– Да, вынеси ты эту дрянь на улицу и сожги на заднем дворе, – предложил бесхитростный Булкин.

– Что ты! Это – творение самого Виктора. Прав у меня нет, такие дела с великим полотном производить! – у Владимира все еще тряслись руки, и дрожал голос. – А потом, там она…

– Как ее зовут?

– Елена Николаевна. Леночка… – Владимир всхлипнул. – Знаешь Макарушка, я засуну эту картину пока что за шкаф с одеждой. Пускай там побудет. Правда?

– Конечно, пускай!

Владимир еще раз бегло глянул на пейзаж, взял из шкафа чистую простынь и обернул ею картину. Потом он аккуратно засунул ее в щель за шкафом. Тяжко вздохнул и присел к столику.

– Макарушка, спасибо тебе, родной. Никого ближе тебя у меня здесь нет.

– Да ладно, чего ты, твое благородие? Не конфузь меня. Я здесь какой-то плаксивый стал. Чуть что – сразу сердце ныть начинает, и слезы текут.

Они выпили по второй.

– Расскажи, дорогой, что далее было? Как ты меня нашел?

– Ну, как… Пришел я к тебе. Постучал в ворота. В ответ тишина. Думаю – зайти, так чудища там твои, поди, нападут, охранники. Постоял я. Помялся. Уже была такая мысль, уйти восвояси. Но будто кто подтолкнул меня: а вдруг с Владимиром Ивановичем чего стряслось? Вдруг, помощь моя требуется? Я открыл калитку решительно. Глянул, а горгулий твоих и нет. Думаю, наверное, погулять в лес ускакали, окаянные. А мне оно на руку. Я шмыг прямиком к дому. Взбежал по ступеням. Дверь открыта. Я в горницу. Нет тебя там. Я на второй этаж. Прямиком в спальню. Гляжу, мать честна, а на стене дверь стоит, и свет из нее лунный идет, и дух травяной, да свежий. Как у нас в деревне. Я и шагнул в нее. Понял отчего-то сразу, что ты ушел именно туда. Подумал еще: здесь такой воздух медовый, росистый. Как Владимиру Ивановичу туда не уйти? Гляжу: на холме оказался. Я покричал тебя – вдруг ты где рядом, на травке прикорнул. Нет. В ответ снова – тишина.

Макар еще налил себе и Владимиру коньяку. Владимир с интересом слушал своего друга и кивал головой.

– А дальше смотрю – беседка белеет в темноте. Я к ней, потом по лесу пробежался. Тебя всюду кликал. Только эхо ночное, да филин мне и отвечали. Глянул – за лесом забелели дома господские. Эге, смекнул я, тут усадьба чья-то богатая. Наверное, там мой Владимир Иванович и гостит. Так кумекаю, а у самого отчего-то предчувствие нехорошее на душе еще больше растет. Решил я действовать аккуратно. Приблизился к окнам главного дома. Комнаты все пустые, кое-где свечи горят. Но нигде тебя нету. В одной из комнат увидал я женщину молодую и мужчину толстого. Лицо у него было злое. Через окно неслышно, о чем они говорят, но вижу: ссорятся. И женщина эта тяжко плачет.