Глава 3

Глаша все чаще стала оставаться на ночь в квартире у Горелова. Татьяна, на удивление, не перечила ей. Она вообще вела себя немного странно – задумчиво молчала, уходила одна гулять, не мучила Глафиру расспросами и ревностью. И еще Глаша стала замечать, что ее подруга не проявляла в постели прежней активности. Она уже не ласкала Глашу по ночам, а просто ложилась с краешку и тихо засыпала. Но, утомленная бурными ласками Горелова, Глаша не видела или не желала видеть всего того, что происходило с Таней.

На смену золотым осенним дням пришли ноябрьские колючие ветра и свинцовые дожди. На мостовых появилась скользкая наледь. Все чаще шел снег. В такие дни вода в Фонтанке казалась почти черной.

И такими же черными были теперь мысли рыжеволосой Татьяны Плотниковой. Она давно догадалась о связи Глафиры с новым хозяином. Догадалась, но молчала.

Меж тем щедрый Горелов платил Глаше довольно приличное жалование. Все деньги она все также отдавала Танюше, на сохранение.

– Холодно уже стало. Надо тебе пальто теплое справить, капор на меху и ботинки с галошами. Не то простынешь. Я сама-то пальто пошила себе на ватине и шаль старая сгодится. А тебе-то, при твоей службе, не пристало ходить, как замарашке, – сказала как-то вечером Татьяна, не глядя Глафире в глаза. – Не то простудишься, не дай бог. В этом каменном городе ветра больно злые, а люди больные. Слыхала, много чахоточных.

– Спасибо Танечка, за заботу. Ты себе лучше что-нибудь купи. И белья постельного можно нам еще пошить. А обо мне не беспокойся. Александр Петрович, – тут она на минуту запнулась и покраснела. – Словом, он обещал меня завтра отвезти в один магазинчик на Невском и купить мне немного одежды на зиму.

– Какой щедрый хозяин, – снова, не глядя на Глашу, обронила Татьяна. – Его супруга тоже поедет с вами?

– Да, конечно, – врала Глафира. – Они всем своим горничным и прислуге обещали купить зимнюю одежду.

– Дай бог им здоровья за их доброту к людям, – делано подивилась Таня.

– Да, деньги они не считают.

* * *

Александр Петрович и вправду, как и обещал, с утра, поехал с Глашей на извозчике в магазины на Невском. Они обошли несколько и купили Глафире зимнее пальто на беличьем меху, круглую, очень изящную шапочку, также из меха голубой белки, которая очень была ей к лицу, муфту, теплые ботинки, три довольно симпатичных платья. К слову сказать, ткань и фасон этих платьев были очень далеки от тех, что обычно носили горничные. Скажем прямо – это были очень дорогие и модные наряды. Затем они заехали в магазин с дамским бельем. Горелов остался в роскошном вестибюле, поджидать Глафиру Сергеевну, пока она сама выбирала себе чулки, корсеты и батистовые сорочки.

К вечеру они выехали с Невского с полным ворохом свертков, бумажных пакетов и круглых шляпных коробок. По дороге они заскочили в недавно открытый гастроном купцов Елисеевых. И Александр Петрович купил Глаше кулек с крымским курабье, и коробку французского фигурного шоколада. Себе же он прикупил прованской буженины, копченостей и несколько бутылок рейнвейна.

Горелов посматривал на Глашу с гордостью.

– Ты довольна? – смеясь, спрашивал он.

– Да, – кивала она.

Но была ли она довольна? Едва ли… Все, что ныне происходило с ней, казалось ей чем-то зыбким, словно сном. Она чувствовала налет нарочитости и искусственности в происходящем. Нет, Горелов не был ей противен. Она даже получала с ним столь желанное физическое удовлетворение, но при этом душа ее безучастно молчала. Она стыдилась этой связи и, как могла, утаивала ее от Татьяны. Глафира совершенно четко осознавала временность этих отношений. Она словно бы и не жила, радуясь каждому дню, а переживала, пережидала минуты, часы, череды пустых дней. Внешне они были наполнены жаркими объятиями и безрассудной чувственностью. Но внутри…

Она постоянно думала о… Владимире. Даже в минуты страсти ей часто казалось, что на месте Горелова находится ОН. Глаша закрывала глаза и начинала грезить. А Александр Петрович вдруг с удивлением обнаруживал подле себя, пуще прежнего, стонущую и извивающуюся от страсти молодую женщину и, несомненно, приписывал себе источник ее такого бурного и внезапного вдохновения.

* * *

– Глаша, девочка моя, я так хочу, чтобы ты при мне померила то, лиловое платье, что мы купили в салоне у madame Moreau, – говорил он ей за обедом, после того, как они вернулись из магазинов.

– Александр Петрович, право, это вы настояли на его покупке. Я даже носить его не собираюсь. Слишком много оборок и этот вырез… Мне кажется, cette robe est vulgaire.

– Вот еще новости? – фыркнул он. – А я уверен, что платье довольно славное. И потом я согласен, чтобы ты носила его только в моем доме и нигде более.

Он помолчал еще минуту и произнес:

– Vous êtes la femme la plus séduisante!^[10]

Она покраснела и опустила глаза.

– Я все время думаю о вашей супруге. Она может приехать внезапно, а тут я… В совсем неподобающем для горничной наряде.

– Успокойся, милая. Ты думаешь не о том, о чем следует. Думай о приятном, о нас с тобой. Моя супруга приедет в столицу еще не скоро. А до этого она пришлет письмо. Она всегда так делает. Мы не живем вместе, но вполне уважаем друг друга.

– Мне сегодня надо бы уйти пораньше, – заторопилась Глафира.

– У меня были иные планы. Ты не здорова или устала?

– Спасибо, я здорова. Я просто хотела побыть с подругой, погулять. Я так редко бываю дома последнее время.

– Правильно, ведь у тебя теперь есть я, – он придвинулся ближе. – Скажи, я нравлюсь тебе?

Глаша смущенно пожала плечами, а после кивнула.

– А я хотел бы не просто нравиться тебе, но и стать возлюбленным твоим.

Глаша чуточку переменилась в лице и отстранилась.

– Александр Петрович, давайте не будем об этом.

– Почему, счастье мое?

– Потому, что я не верю в это чувство.

– Ты не веришь в любовь?

– Да, – твердо сказала она. – Я не верю в любовь.

– Да, отчего же? Когда? Когда, сия милая барышня успела разувериться в самом прекрасном человеческом чувстве?

– Я не хочу об этом говорить, – оборвала его Глаша.

– О, я чувствую, что кто-то иной, уже до меня, разбил ваше сердце, дорогая моя Глафира Сергеевна. Кто же он? Признайтесь. Расскажите мне. Я даже завидую этому господину. Видимо, именно он сорвал печать вашей непорочности.

– Зачем вам это?

– Мне интересно все, что касается вас.

– А мне уже нет, – ее глаза неожиданно заволокло слезами, а руки предательски задрожали.

– Да, как он мог? Вы до сих пор его любите??

– Александр Петрович, я умоляю вас, сменить тему разговора. Иначе, я уйду.

– Куда? Ваш официальный рабочий день еще не закончился, – с легкой досадой отозвался он.

– Конечно… – она поспешно вытерла слезы. – Я готова приступить к своим непосредственным обязанностям. Скажите, что я должна протереть, помыть?

– Помыть? Пожалуй… – медленно произнес он. – Сейчас ты будешь исполнять все то, что я тебе прикажу.

Она посмотрела на него вопросительно.

– Как я уже сказал, ты примеришь новое платье и белье, – жестко, в приказном тоне, произнес он. – Корсет, чулки с подвязками и платье с туфлями. Панталоны не надевай. Но перед этим ты примешь ванну. Иди, я распорядился налить горячей воды. Раздевайся и жди меня.

«Вот оно… Что он придумал на этот раз? Эти нелепые платья я должна еще и отработать», – с печалью думала она.

Но и возбуждение нарастало по мере того, как слышала она чуть грубоватые мужские приказы.

«Я точно одержима…»

Глаша отправилась в уборную. Мягкий свет газовой лампы струился на метлахскую половую плитку. Золотистые блики переливались и на воде, доверху наполненной мраморной ванны. От нее шел легкий пар. Здесь было уютно и тепло. Глаша присела на велюровую банкетку и медленно стянула с себя чулки. Ей вдруг стало холодно, и захотелось как можно скорее, окунуться в воду. Она быстро сняла с себя юбки, блузку и расшнуровала корсет. Через несколько минут она уже жмурилась от удовольствия. Рядом с ванной, на деревянной полочке, лежали мочала и фигурные куски французского мыла. Глаша чувствовала его тонкий розовый аромат.

Дверь в ванну распахнулась, пустив полоску дневного света угасающего дня. В проеме показался Горелов. Он был одет в шелковый мужской халат, доходящий ему почти до самых пят. Он стремительно подошел к ванной.

– Сегодня я вымою тебя сам, – сообщил он Глафире.

– Но?

– Никаких возражений. Это доставит мне удовольствие.

Александр Петрович намылил мочалку и заставил Глафиру встать во весь рост.

– Твою прелестную головку мы сегодня мыть не станем, не будем портить прическу.

Глашины волосы были завернуты в небольшую ракушку, скрепленную на затылке черепаховым гребнем.

– Протягивай мне руки, ноги по очереди. Я буду их натирать мочалой и смывать водой.

Глаша стояла вся розовая от горячей воды и нарастающего смущения. Капли воды стекали по плечам и тонкими ручейками огибали большие груди, струясь по животу. Голелов присел на край ванны и стал намыливать мочало. Затем он по очереди натер Глаше руки и ноги до самых пяток.

– Повернись спиной, – скомандовал он.

Глафира почувствовала его жесткие движения по ее лопаткам, талии и пояснице. Ей пришлось ухватиться руками за стену – так энергично Горелов натирал ее тело. Рука нырнула к ягодицам. Настырные пальцы вошли в сжатую расщелину.

– Расслабься! – приказал он и легонечко шлепнул ее по тугому заду.

От неожиданности Глафира ойкнула и в этот же момент почувствовала вторжение скользких пальцев в собственном анусе.

– Зачем ты так сжимаешься? Сегодня я намерен взять тебя тут.

– Нет, этого я не люблю, – горячо зашептала она и попыталась изогнуться.

Он не стал ее слушать. Удерживая одной рукой возле себя, он настырно протолкнул два пальца в скользкий Глашин тоннель и стал ими слегка трясти. Глаша простонала в ответ, а Горелов перехватил этот стон страстным поцелуем. Его язык ворвался в губы, широко раскрывая ее рот, а пальцы протиснулись еще глубже. Глаша пыталась удержать его нахальную руку. Она останавливала ее скользкими ладошками, трепыхалась и мычала. Но он был сильнее.

– Стой спокойно, – приказал он и к счастью вывел пальцы из ануса.

Сердце Глафиры билось возле самого горла.

– Не надо, что вы делаете? Мне жарко. Позвольте, я выйду из ванной?

– Нет, не позволю. Я только начал, – тихо и властно отвечал он. – Посмотри, ma puce, что ты с ним делаешь…

И только тут Глаша заметила, что пола халата приподнялась, упруго торчащим членом. Горелов нарочно отвел полу в сторону и показал Глаше боеготовность своего инструмента.

– Я еле терплю, но все равно не упущу из виду твою главную красоту.

Он взял ее за руку и повернул к себе передом.

– Присядь чуточку. Я хочу намылить твою нежную писеньку, которая, уверен, тоже ждет меня.

Настырные пальцы скользнули во влажную расщелину выпуклого Глашиного лобка. А после он намылил ладонь и провел ею несколько раз – туда и обратно.

– О, тут не только мыло… Ты вся скользкая и без мыла. И секель твой припух. Потерпи, сейчас я его приласкаю.

Глаша закатила от наслаждения глаза. Тело, ее главный предатель, снова содрогалось от приступов всесокрушающей похоти. Теперь ей казалось, что она примет его даже сзади.

Горелов принялся скользить пальцами по припухшему клитору, заходя в обе расслабленные дырочки. От наслаждения Глафира только мычала, хватая ртом воздух. Внезапно он остановился и окатил ее водой. Еще пару чистых кувшинов воды были вылиты на ее руки, плечи, живот и спину. Глаша дрожала и кусала губы от возбуждения. Он отлично видел, что она всем своим телом, каждой его клеткой желает продолжения. Она изнемогала от желания. Руки и ноги сделались ватными, движения плавными. Девушка заглядывала ему в глаза, пытаясь вымолить продолжение ласки.

– Иди я вытру тебя полотенцем, – игнорируя ее взгляды, командовал он.

Почти не видя ничего вокруг, Глаша перекинула стройную ногу через край ванны. Прикосновения пушистого полотенца немного вывели ее из оцепенения. Он, словно усердная нянька, вытирал ей руки, ноги, живот, лопатки. А она… Она стояла, закусив губу, в глазах закипали слезы.

– Ну, все. На сегодня ты свободна, – вдруг сказал он. – Иди, одевайся. Можешь идти домой.

– Домой? – у нее предательски задрожал подбородок

Глафира уже не сдерживала рыданий. Она вся тряслась от плача. Она подхватила одежду и хотела выскользнуть из уборной. Но в самый последний момент Александр Петрович перехватил ее руку и силой удержал возле себя. Глаша дернулась. А он крепко сжал ее в объятиях.

– Дурочка, успокойся. Мне просто нравится тебя мучить. Я просто ревную тебя к тому… кого ты любила.

Она плакала в его объятиях.

– Я хотел еще немного помучить тебя. Но, так и быть – не сейчас. Сядь, – рука махнула на борт ванны. – Сядь и разведи ноги.

Глаша, смущаясь и всхлипывая, исполнила его просьбу.

– Шире! Раздвинь ноги шире… – последние его слова она услышала чуть приглушенней. Черноволосая голова нырнула к ее паху.

Глаша простонала от наслаждения. Несколькими движениями языка он заставил ее клитор вновь пробудиться.

– Прошу тебя, не убирай. Прошу, – шептала она сухими губами. – Прошу. Ну-уу-уу. Да! – кулачки сжали пряди его волнистых волос.

Она вскрикнула и замычала. Он не убирал языка и продолжал ласкать ее до тех пор, пока она не зарычала:

– Все, не надо! А-аа-аа, больно. Нет!

Через минуту она обмякла и чуть не свалилась снова в ванну. Сильная рука Горелова подхватила ее за талию.

– А теперь становись задом и обопрись руками. Выгнись.

Через минуту Глаша почувствовала в себе каменный член Александра Петровича. Но как теперь она сама хотела этих движений. Все ее тело двигалось ему навстречу. Горелов мычал от наслаждения. И снова, перед самой кульминацией, он выскользнул из нее – теплые капли шлепнулись на поясницу.

Он, пошатываясь, отошел прочь.

– С твоим облачением в новое платье мы чуточку повременим. Его, как и твою заднюю подружку, я оставлю на десерт. Пойдем, немного полежим.