– Да, если хотите. Моя точка А была очень далеко отсюда. Я ведь не москвичка. Моя мама научила меня многому: красиво одеваться, умению подать себя, разбираться в искусстве. На ее фоне другие женщины смотрелись как бледные моли, как лабораторные мыши. Если бы вы ее видели… Красота, изящество, ум. Она до сих пор красива, но это лишь тень былого. Представить ее надушенной «Красной Москвой» было немыслимо. Даже тогда она умудрялась найти французские духи. Словом, ей не было равных. И что? Все, что смог дать ей мой отец, – это назвать дочь ее именем. Две Леры на одну семью. Только в дурдоме бывает два Наполеона. Она тоже любила говорить слова про судьбу, про порядочность. К чему это ее привело? Во что она все это обратила? По какому курсу конвертировала? Что дала ей ее порядочность? Место заведующей литературной частью ТЮЗа и зашитые колготки. – Лера усмехнулась.

– А вы из какого города приехали? – спросила Таня.

Оказалось, что жизнь щедра на совпадения. Пунктом А для Леры и Тани был один и тот же город. Их поход на Москву начался с того самого вокзала, где девушка с веслом, покрашенная серебряной краской, неодобрительно смотрит в спины отъезжающих. Таня решила помалкивать про это совпадение.

– Значит, ваша мама тоже не умела хотеть? Она тоже неудачница?

– Не совсем. В ее время не было таких возможностей, которые появились у нашего поколения. Вокруг все были нищие и идейные. Что она могла? Ей надо было уезжать из этой страны. Она это понимала, но так ни на что и не решилась. Копалась в родословной. Ее отец имел, кажется, польские корни, но поляки были в лагере социалистических стран. Какой смысл менять шило на мыло? Так все ушло в песок… К тому же красота – очень скоропортящийся актив, его надо быстро вкладывать.

– Вы вложились в Игоря Лукича?

– А вы бы этого не сделали? – и она пристально посмотрела на Таню.

Таня смутилась, что не укрылось от Леры.

– Бросьте! Это нормально – желать себе лучшего. Знаете, когда я поняла, что не хочу повторить судьбу матери? Когда впервые поехала за границу. Конечно, в социалистическую. Это была страна, которой больше нет, – Германская Демократическая Республика. Там удивляло все: кирпичи в полиэтиленовых пакетах, чистые машины, другие люди. Но к этому быстро привыкаешь. А вот по-настоящему потрясти может только какая-то мелочь, которая засядет в голове, как заноза. У вас так было?

– Не знаю.

– Плохо. Вы слишком часто говорите «не знаю». А я знаю. Я помню тот день, когда дала себе слово жить вот так, – и она снова обвела любовным взглядом свою квартиру. – Гуляла по немецкому магазину впечатлений ради. А что там еще делать? На покупки денег все равно не было. Прилавки были похожи на музейные витрины. Смотрю – под стеклом вроде монетки лежат. Пригляделась – а это наперстки. Целая витрина разных наперстков. Можете такое вообразить? Не колечек, заметьте, а наперстков. И среди них один какой-то дефективный, с прорезью. Я стала мучительно соображать, зачем там прорезь. Может, туда нитка вставляется? И что? Куда ее тянуть? А может, как-то петельку можно поддеть? Опять же, какую, зачем? Меня так захватила эта загадка, что я зависла над витриной. Наверное, нелепый вид у меня был тогда, потому что продавец сжалилась. Поняла, наверное, что я иностранка из России, нас же везде узнавали. У русских не только особенная гордость, но и внешность. Эта немка молча подошла к прилавку, вытащила этот наперсток и показала на себе назначение прорези. Что бы вы думали? Оказалось, что прорезь под маникюр!

Лера сделал паузу, чтобы Таня оценила громадность этой идеи.

– И вот тогда я дала себе слово, что у меня будет и маникюр, и такая жизнь, в которой без такого наперстка не обойтись. И будуар, где в перламутровой шкатулке будет храниться это.

Она встала и прошла в соседнюю комнату. Видимо, в будуар. Вернулась, зажав руку. Подошла в Тане и с видом заговорщика, который открывает самую большую тайну, сказала:

– Вот! Это мой талисман. Я купила его на последние деньги. С него я начала строить свою новую жизнь, – и она разжала кулачок.

На идеально ухоженной ладони лежал маленький металлический предмет с прорезью по ободку.

– Моя мама смотрела на мир через трубу, скатанную из пыльных журналов и дурацких пьес. Она же работала завлитом в театре. Это плохая оптика. А я выбрала взгляд на мир через прорезь в наперстке, и этот взгляд оказался более перспективным. Все остальное было делом техники, не более. Главное – выбрать себе верную оптику. Иначе вы промахнетесь, не попадете в пункт Б.

– Значит, вы превзошли свою мать? Дополнили ее красоту и изящество волей и верой в технологии. – Таня задумчиво вертела в руках Лерин наперсток.

В это время в комнату зашла кошка, пушистая, курносая и с коротким хвостом. Казалось, что у нее на лбу висит ценник с множеством нулей. Породистая кошка лениво потерлась о ногу Леры, и та неожиданно резво подхватила ее, прижала к себе и стала сюсюкать:

– Маленькая моя, пришла к мамочке. Соскучилась? Дай я тебя потискаю, красавицу мою, пушистика моего сладкого…

Но кошка не оценила порыва и спрыгнула с рук «мамочки». Таня поняла, что вопрос о детях лучше не задавать.

Отряхиваясь от шерсти, Лера поучительно сказала:

– Для того чтобы продать себя за миллион, нужно выглядеть на два миллиона.

«А у нее определенно склонность к плагиату. Это же Марлен Дитрих говорила», – подумала Таня.

– И Игорь Лукич заплатил этот миллион?

– Да, – просто сказала Лера. – Он тогда резко пошел в гору, и ему нужны были соответствующие его статусу машина, квартира и жена. Он же не мог появляться в свете с дамой, которая пользуется машинкой для удаления катышков.

Удар был под дых. Таня даже не успела понять, за что ей прилетело. Она сделал вид, что не заметила укуса Леры.

– Значит, вы соответствовали его статусу?

– Не-е-ет, – грациозно потянувшись, как кошка, сказала Лера, – я была ему женой на вырост. Он не тянул на меня. Но в нем был потенциал, и я рискнула. Поставила на него и выиграла.

– Почему же не тянул? Мало зарабатывал?

– Уже вполне прилично, но не только в деньгах дело. Он тогда зарабатывал деньги как попало, по-пацански. То у него дурацкий страховой бизнес был, то риелторское агентство, то какая-то растаможка. Я раньше него узнала богатых людей близко, совсем близко. – Лера многозначительно улыбнулась. – Они уходили из этой зоны турбулентности и врастали во что-то одно, серьезно вкладывались, пускали корни. Конечно, диверсифицировали капитал, но старались иметь ядро, центр тяжести. Я первая почувствовала, что сшибать деньги на всех фронтах скоро не получится, время меняется. И Игорь до сих пор благодарен мне за то, что я направила его по этому пути.

«Она его еще и направила! Вот сука», – подумала Таня. В ней росло раздражение по отношению к Лере. Это было непрофессионально, но Таня ничего не могла с собой поделать.

– Так, значит, исключительно благодаря вам вся страна ест его сыр? И даже спасибо вам не говорит? Вот ведь какая неблагодарность, – осторожно поддела Таня.

Но Лера не заметила иронии, сквозившей в словах Тани, или сделала вид, что не заметила.

– Да, без ложной скромности скажу, что я сыграла решающую роль в выборе сырной темы.

– Вы очень много сыра съедали на завтрак? Игорь Лукич устал покупать и решил начать производить? – Таня почти дерзила.

– Оставьте свою иронию при себе. Она вам пригодится для самоанализа, – отбрила ее Лера. – Я свела Игоря с одним чокнутым, который заразил его производственной темой, с Виталием Петровичем. Он, правда, занимался мясом, курятиной, но это все одна поляна. Это мир шума и вони, что куры, что коровы, что птицефабрики, что сыроварни. Какая разница? Игорь просто заболел этим. Он мог говорить о сырах часами. И, как говорится, сыры ответили ему взаимностью. Он стал очень состоятельным человеком. Деньги ведь любят людей страстных.

– А Виталий Петрович? Он тоже страстный? – Таня спрашивала не просто так. Это имя было в списке ее будущих встреч, в разделе «хроники бизнеса».

– Еще бы! Петрович – его друг и гуру. Будете с ним беседовать, передавайте ему привет.

– Передам. Но почему вы расстались с Игорем Лукичом?

– По той же причине, по которой мы прежде расстались с Виталием Петровичем, с моим первым мужем. Тот предпочел мне куриц, – Лера невесело улыбнулась, – а Игорь променял меня на сыр.

Повисла пауза. Таня переваривала услышанное.

– Вы хотите сказать, что Игорь Лукич увел вас у Виталия Петровича? И после этого они остались друзьями?

– А почему вас это удивляет?

– Ну как-то… Высокие отношения!

– Бросьте вашу иронию. Это в вашем жлобском мире принята дурацкая однозначность. Увел жену – значит, враг. Игорь тянулся за Виталием, смотрел ему в рот. И то, что в свое время Виталий выбрал меня, было для Игоря лучшим доказательством моей исключительности. И потом, увести чужую жену, да еще у друга, – это же не каждый отважится, это поступок. Для Игоря было важно именно отважиться, в чем-то превзойти своего учителя.

– А вы?

– Что – я? Я хорошо понимала весь расклад. С Виталием все заканчивалось, это было ясно, он в любой момент мог со мной развестись. Даже губную помаду перестал застирывать, сволочь. Если и загорался, то только когда говорил про свои птицефабрики. Мне стало казаться, что для возбуждения его в постели мне нужно кудахтать и квохтать. Вокруг было полно молодых курочек, девок с куриными мозгами. А я моложе не становилась. Наш брак трещал по швам. В этот момент появилась возможность соскочить на Игоря. Так что все были премного довольны. Виталий – что избавился от меня, Игорь – что отбил чужую жену высшей пробы, а я нашла нового, вполне состоятельного мужа.

– А любовь была?

Лера посмотрела на нее зло и брезгливо.

– Такие вопросы вы будете задавать гардеробщице по случаю ее золотой свадьбы. Когда вернетесь в свою заштатную газетенку и будете батрачить на репортажах о жизни простых людей.

– Действительно глупый вопрос, как-то вырвалось… Вы же с самого начала сказали «баш на баш». Но если это хорошая сделка, то зачем потом все рушить, зачем потом разводиться?

– Чтобы не быть смешной.

– Простите…

– А что тут непонятного? – Лера рассталась с образом француженки, и в голосе ее зазвучали скандальные нотки. – Он вышел на новую орбиту и отстрелил меня, как использованную ракету. Сначала я была ему женой на вырост. Потом он меня догнал, а затем перерос и перестал во мне нуждаться. Знаете, это как перерасти «Мерседес» и пересесть на новую машину.

– Он пересел на «Майбах»? – спросила Таня, представляя себе любовницу – не иначе как принцессу Диану.

– Он пересел на «Ладу», – зло ответила Лера.

«Это старо как мир, – подумала Таня, – соперница всегда страшная и с кривыми ногами».

– Хотите еще одну картинку из заграничной жизни? Приезжаю я как-то в крутой университетский кампус в США, племянника хотела туда определить. Учеба там стоит денег совершенно космических, выглядит все, как кино про будущее. Зелень, пальмы, счастливые лица. И около главного корпуса две автостоянки. На одной стоят гладенькие, новенькие, чистенькие машинки. На другой – не рухлядь, конечно, но сильно подержанные, невзрачные. Я с переводчиком была, он мне в уши непрерывно тараторил, гонорар отрабатывал. Дескать, две разные стоянки, потому что на одной паркуются начинающие профессора и разный обслуживающий персонал, а на другой – их звезды, пара-тройка нобелевских лауреатов даже. Я киваю понимающе, да-да, у нас тоже во дворе не каждому парковаться можно. И тогда этот переводчик эдак снисходительно мне и говорит: «Вы не поняли. Новенькие и блестящие машины у тех, кто начинает свой карьерный путь. Они хотят обозначить свой успех. А вот дешевые машины могут позволить себе только очень значительные люди, которые миру уже все доказали».

Лера замолчала. Задумчиво глотнула чай и продолжила:

– Тогда я это только запомнила, помню, что сильно удивилась. Поняла позже, когда от меня Игорь ушел. Я больше не была для него женщиной, подтверждающей его статус. Он сырами все давно подтвердил, пробы некуда ставить. Я ему стала не нужна. Вот только когда его секретарша в отпуск уходит, он меня зовет. Мне это нравится. Вроде как в секретаршу играю…

И Лера зло закусила губу, чтобы не заплакать.

Таня поняла, что нужно быстрее уходить. Лера не простит ей, если прольет при ней хоть одну слезу. Она уходила так быстро, что босоножки застегивала уже за дверью, спустившись на один пролет для конспирации.

Широкие перила и разлапистые лестничные пролеты на обратном пути показались Тане мрачными и давящими. Как будто они вели не на улицу, а в подвал, в катакомбы. Но нет, вот дверь, а за ней солнце, духота, гудящие машины. Таня обрадовалась всему этому безобразию, как будто давно не видела и успела соскучиться.