Глава 8

«Никакой я не общий знаменатель», – говорю я себе, расхаживая перед пробковой доской. В смысле, да, я определенно общий знаменатель между моим придурковатым, сексуально озабоченным братцем и моим спесивым, грязным во всех смыслах бывшим. Но Саманта – это тоже общий знаменатель. И да, все эти убийства связаны с Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, и я вполне могу оказаться связующим звеном – но равно как и любой из десятков или даже сотен обитателей Хэмптона, живущих и имеющих деловые связи сразу в обоих местах. Я сама… Саманта… Кейн… Мой отец… У всех нас есть какая-то двойная связь. И теперь я окончательно исключила вероятность того, что моя личная вовлеченность в эти убийства объясняется простым совпадением – тем, чего просто не существует в природе, как сказал бы мой въедливый бывший наставник. Роджер сказал бы, что случайностей не бывает, кроме как в сказках. Вообще-то я с ним не согласна. В смысле, скажите Эмме Райли, студентке колледжа, которая по чистой случайности выбрала бар, в котором охотился серийный убийца, что случайность не становится просчитываемым фактором в жизни и смерти. И все же какой-то навязчивый голос у меня в голове твердит, что я упускаю что-то совершенно очевидное.

Останавливаюсь и, скрестив руки на груди, поворачиваюсь лицом к доске, смотрю на написанные на ней слова, практически не видя их. Думаю я сейчас не о Саманте и ее сексуальном треугольнике с двумя хорошо известными мне красавчиками. Я думаю об убийце, за которым охочусь. И не исключаю вероятности того, что мой убийца – это Младший. Возможно, это один и тот же человек… хотя нет. Нет. Это просто смешно. Убийца расчетлив. Работает чисто. Делает свое дело и не оставляет после себя никаких улик. А у меня есть записка и поддельная кровь. Убийца ничего подобного не оставил бы.

Я подхожу к столу, сажусь, хватаю свой телефон и отмечаю, что сейчас ровно час ночи. Мне требуется как минимум четыре часа сна, чтобы эффективно функционировать как человеку, не говоря уже как профайлеру. Хреново, но так уж предопределил Господь, так что ничего тут не поделаешь. Я окончательно заключу себя в Чистилище, как только покончу с некоторыми расспросами и расследованиями. Как только соберу все необходимые данные. Но пока мне нельзя отдыхать. Беру бумагу и ручку и начинаю разрабатывать стратегию работы с делом, а не только подозреваемых. Потому что дьявол всегда кроется в деталях.

Час спустя мой список дел на предстоящее утро завершен и включает в себя выяснение того, как жертвы связаны друг с другом и с Хэмптоном, даже если они были убиты в Лос-Анджелесе. Мне также понадобится перечень всех, у кого есть недвижимость, бизнес или родня в обоих местах. Это большая работа, но, к счастью, я регулярно снабжаю пончиками с джемом одного из наших технических экспертов в Лос-Анджелесе – как раз в расчете на такие случаи. Дьявол в деталях, и все становится гораздо проще, если заранее подкормить того, кто способен их найти. Составив план, засовываю телефон в карман, перекидываю через плечо сумку, а затем тянусь к Куджо – единственному партнеру по постели, которого планирую иметь, пока я здесь.

Во всеоружии для сна – в буквальном смысле этого слова – спускаюсь по лестнице, и хотя я твердо намереваюсь направиться в спальню, опять останавливаюсь в коридоре, и по спине у меня пробегает противный холодок. Живот наливается тяжестью, и пусть даже я не знаю, прошлое или настоящее преследует меня в данный момент, но рисковать не собираюсь. Направляюсь прямиком в гостиную и еще раз быстро осматриваю каждую комнату, шкаф и дверь в доме и даже проверяю панель сигнализации. Как только заканчиваю, я уже не настолько на взводе, но это тревожное чувство не проходит. «Мне не нравится, что ты там одна», – сказал Кейн. Мне тоже – вот почему я так часто обитала у него дома, и мы оба это знаем.

Достаю бутылку воды из в остальном пустого холодильника и направляюсь в спальню, свет в которой после моего осмотра дома по-прежнему включен. Останавливаюсь в дверях и несколько мгновений прислушиваюсь к тиканью напольных часов. Взгляд мой скользит по огромным пухлым креслам стального цвета по бокам от арочного окна, закрытого тяжелыми серыми шторами. Это мое убежище, куда я никогда не беру никакие свои дела, – роскошь, которой у меня не было в моей крошечной квартирке в Лос-Анджелесе. Это то место, где я не позволяю течь крови. Но она все-таки течет. Однажды это произошло. И это изменило все. В первую очередь меня саму.

Вздохнув, подхожу к огромной кровати слева от меня, накрытой ангельски-белым покрывалом, которое всегда олицетворяло для меня мою мать, и кладу Куджо поверх него. Сумка летит следом. Не задерживаясь, иду в ванную справа от себя, где включаю свет. Войдя туда, ступаю на бело-серую плитку между утопленной в пол ванной и стеной, вдоль которой протянулась стойка с раковиной. Останавливаюсь рядом с душевой кабиной, открываю дверь гардеробной и тоже включаю там свет. Захожу внутрь и оказываюсь в большой комнате, в центре которой бок о бок стоят две длинные скамьи, а стены уставлены прямоугольными стеллажами и шкафчиками с моими дорогущими шмотками.

Невольно вспоминаю ту ночь на пляже и минуты после того, как Кейн оставил меня, приказав переодеться и принять душ. Я тогда подбежала к гардеробной, голая и вся в крови, с одеждой в руках. Побросала ее прямо на пол, сдернула джинсы и майку с вешалок и натянула их. Закончив одеваться, запихнула свою одежду в пакет для мусора и испугалась, увидев оставшуюся на покрытом ковром полу гардеробной кровь. Сейчас я смотрю на плитку под ногами, которой заменила ковровое покрытие, и понимаю, что даже сейчас, два года спустя, мой взгляд на то, что было правильно или неправильно в ту ночь, меняется по несколько раз на дню.

Стряхивая с себя воспоминания, подхожу к комоду в глубине гардеробной и выдвигаю ящик. Игнорируя множество своих шелковых ночных рубашек и халатиков, достаю черную фланелевую пижаму из двух частей, кладу ее на комод. Тянусь за пистолетом, и мысль о том, чтобы снять с себя хоть что-то, мне категорически не нравится. Так что от замысла переодеться на ночь отказываюсь. Что наверняка лишь подтверждает, что у меня непорядки с головой, но легкое сумасшествие – это намного лучше, чем глупость. Задвинув ящик, выхожу из гардеробной и замираю, когда мой взгляд падает на ванну. В ту ночь я плюхнулась в нее полностью одетой, о подробностях чего я сейчас стараюсь не думать. Похоже, что именно в ту ночь я и тронулась умом. Я ненавижу ту личность, какой я тогда была. Настолько не готовую к тому, что на меня обрушилось… Очень хорошо, что та личность – это уже не я.

Резко вдохнув, я прохожу через ванную в спальню, где мои ноги утопают в мягком ковре кремового цвета. Да и вообще все в этой комнате мягкое и уютное. Это все моя мать. Это она придумала интерьер. Это она обставляла комнату. Она просто обожала ее. Все здесь так и дышало ею, да и дышит до сих пор. Я позаботилась об этом. Останавливаюсь в ногах кровати и смотрю на огромную картину, на которой мама изображена в своей прославленной оскароносной роли Мэрилин Монро, перекрашенная в блондинку. Платье на ней канонически белое, драгоценности дорогие. Выглядит она потрясающе, и самое удивительное в том, что хотя моя мать полностью вживалась в своих персонажей, она всегда знала, что представляет собой как личность. Она не теряла себя в своих ролях. Не могу сказать того же про саму себя.

Сажусь на кровать, и в кармане у меня блямкает телефон. На сей раз это точно Рич, думаю я, хватая его. Но высвечивается номер Кейна, а его текстовое сообщение гласит: Красивое украшение для газона, говоришь?

Замечаю, что губы у меня невольно кривятся в усмешке, поскольку суть в том, что Кейн – единственный человек на этой планете, который по-настоящему улавливает смысл моих брошенных с ходу подколок. Хотя, я думаю, он это знает. Я думаю, этим Кейн напоминает мне, насколько хорошо он понимает меня, а я понимаю его. А вот чего он не понимает, так это того, что я уже знаю это и что мне это не нравится. Набираю ответ: Красивое украшение для газона – это лучше, чем уродливое. Тебя беспокоит, что ты – лицо, представляющее оперативный интерес?

Кейн: Ничуть не беспокоит.

Откидываюсь на матрас и отвечаю: А зря.

Тут телефон начинает звонить, и, конечно же, это он. Я не отвечаю, и после нескольких звонков получаю его следующее сообщение: Чего ты боишься?

Себя… Его…

Печатаю: Спокойной ночи, Кейн.

Он отвечает: Спокойной ночи, Лайла, и, клянусь, я почти слышу, как он произносит мое имя тем глубоким, знойным баритоном, который всегда заставляет меня чувствовать себя единственной женщиной на всем белом свете. Хотя, с другой стороны, он вообще мастер в том, чтобы заставить тебя ощутить себя центром вселенной. Интересно, не такое ли чувство Саманта пытается вызвать у моего брата? И не это ли чувство Джек-потрошитель вызывал у своих жертв?

Ставлю будильник на телефоне, чтобы поспать ровно четыре часа, а поскольку одиннадцать – мое счастливое число, добавляю еще одиннадцать минут. Кто откажется от дополнительных одиннадцати минут сна? В итоге я встану прямо на рассвете – идеальное время, чтобы вымыть дверь во внутренний дворик. Кладу телефон на живот, а руку на Куджо, прежде чем закрыть глаза. Сон начинает овладевать мной на удивление быстро, но мой разум работает, даже когда дремота уже держит меня в плену.

Я сижу на диване, неукротимо дрожа всем телом, и это меня чертовски бесит. Дрожь – это для мягких, избалованных барышень, которые начали планировать свой путь к богатому замужеству, едва только научившись ходить и говорить. Девочек, с которыми я ходила в школу. Девочек, с которыми, как хотел мой отец, мне следовало подружиться и стать такими же, как они. Я даже не знаю, почему дрожу. Я не боюсь. Я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Я заглядываю глубоко внутрь себя и пытаюсь отыскать хоть какие-то эмоции, но там просто черная дыра тьмы, которая, как мне кажется, что-то значит, но мне вроде как совершенно до лампочки, что именно.

Звук шагов привлекает мое внимание к открытой раздвижной стеклянной двери, и я вскакиваю на ноги. Мгновение спустя в комнату входит Кейн. Его галстук ослаблен, белая рубашка испачкана красным – кровью, и у меня пересыхает в горле. В груди закручивается тугой узел – там, где должны существовать те эмоции, которых я не испытываю. Кейн, конечно, не выказывает ни малейших признаков того, что его промокшая одежда или события, которые привели к этой ситуации, хоть как-то повлияли на него – он все такой же хладнокровный и собранный, как и всегда, но разве я и сама не хладнокровна и не собранна? Я ведь не плачу. Не бьюсь в истерике. Я просто – о да! – дрожу до такой степени, что кажется, будто у меня сейчас подкосятся колени.

Кейн, похоже, тоже это замечает. Его взгляд резко опускается к моим ногам, задержавшись там на несколько мгновений, прежде чем пройтись по всему моему телу, а затем возвращается к коленям, где останавливается еще раз. Хотя выражение его лица не меняется, но черты его словно заострились, челюсть едва уловимо напряжена – в унисон с обострением его энергии. И поскольку я мастер вызывать в нем подобную реакцию, я знаю, как это назвать: гнев. Жесткий, едкий гнев, который всегда контролируется, всегда сдерживается, но всегда ощутим, словно жесткий, точно нацеленный удар. И сейчас этот удар нацелен на меня. Я слишком часто просто-таки напрашиваюсь на это, и, думаю, это ему даже нравится, потому что… Ну, потому что мы просто два упертых человека, которые становятся еще более упертыми под влиянием момента.

Но сейчас мне это не нравится. Я этого не понимаю. Или, может, понимаю. Или нет. Господи… Сама не знаю, что понимаю, кроме того, что вся кожа у меня горит под его пристальным взглядом. В ответ я опускаю глаза, и хотя я до сих пор не просеку, почему он злится, но теперь знаю, почему так дрожу. Я голая и вся в крови.

Внезапно я вновь мысленно оказываюсь на пляже – смотрю, как вода превращается в кровь, и по причинам, которые не могу объяснить, я больше не дрожу…

Резко просыпаюсь и с бешено колотящимся сердцем сажусь в постели, хватая ртом воздух, – только чтобы понять, что сработал будильник на моем телефоне. Потянувшись за ним, нахожу его на матрасе рядом с собой и выключаю, отмечая, что почти шесть утра. Я спала и даже не помню, как задремала. Но черт возьми… Кошмары вернулись, причем по полной программе – после того, как их не было уже несколько месяцев. Провожу пальцами по волосам и похлопываю себя по щекам, желудок у меня яростно урчит, поскольку последний раз мне удалось поесть лишь где-то во вторник.

Поднявшись на ноги, еще раз похлопываю себя по щекам и, заметив, что в щель между занавесками уже начинает пробиваться свет, быстро бегу в ванную, а затем отправляюсь на поиски губки и ведра. Найдя на кухне необходимые принадлежности, направляюсь к раздвижной стеклянной двери и поднимаю занавеску, осматривая внутренний дворик, чтобы убедиться, что там никого нет. Отключаю сигнализацию, сдвигаю стеклянную дверь и выхожу на прохладный утренний пляжный воздух. Останавливаюсь там же, где и ночью, и осматриваю окрестности, позволяя своему шестому чувству делать свое дело, и тревога заметно отпускает меня.

Расслабив плечи, поворачиваюсь к стеклу, чтобы привести его в порядок, и вдруг холодею. Фальшивой крови нет. Стекло вымыл кто-то другой.