Глава 8

– В чем дело, Сара? Вы не хотите обедать? – спрашивает медсестра.

Я уже некоторое время смотрю на очередную миску куриного бульона с вермишелью, гадая, как же его есть. Пахнет он восхитительно. Наверняка его запах гораздо лучше, чем вкус, к тому же суп уже остывает и подернулся жирком, но я умираю с голоду. Я хочу его съесть.

– У меня нет ложки.

Медсестра смотрит на мой поднос, потом опять на меня.

– А как насчет шоколадного кекса?

Я смотрю на поднос, с которым сижу, потом опять на медсестру.

– Какого кекса?

Совершенно из ниоткуда медсестра достает ложку и кладет завернутый в целлофан кекс на поднос рядом с тарелкой супа. Я пялюсь на нее так, будто она только что вытащила четвертак у меня из уха.

– Вы не видели их на своем подносе? – спрашивает она, вручая мне ложку.

– Их там не было.

– Но теперь вы их видите, – говорит она, более утвердительно, чем вопросительно.

– Ну да.

Я заглатываю ложку бульона. Я была права: не суп, а помои. Перехожу к кексу – шоколад съедобен всегда.

– Я вернусь через пару минут с доктором Квоном, – говорит медсестра.

«Отлично. Может, заодно наколдуете мне стакан молока?»

Азиат в белом халате стоит в изножье моей кровати, держит планшет с бумагами и, щелкая шариковой ручкой, перелистывает страницы какой-то папки – наверное, моей медицинской карты. Лицо его совершенно гладкое, ослепительно красивое. На вид человеку в халате можно дать лет восемнадцать. Однако я предполагаю, что это доктор Квон, мой лечащий врач, и в таком случае лучше бы ему иметь не столь скрывающую возраст наследственность и быть не моложе тридцати.

– Сара, рад видеть, что вы очнулись. Как себя чувствуете?

Встревоженной, уставшей, испуганной.

– Хорошо.

Он щелкает ручкой и что-то пишет. Ого, да меня же проверяют! Надо сосредоточиться. В чем бы ни состояла проверка, я хочу получить пятерку. Я хочу поехать домой, хочу на работу.

– Как, по-вашему, мои дела? – спрашиваю я.

– Хорошо. Все выглядит довольно хорошо, учитывая обстоятельства. Поступили вы со значительными повреждениями. У вас был вдавленный перелом черепа и небольшое мозговое кровотечение. Нам пришлось вскрыть череп и выкачать кровь. Мы удалили все, но с учетом кровотечения и воспаления вы подвергались некоторой опасности. Томограмма показывает, что ваш мозг немного уменьшился в объеме. Однако вам повезло, что удар пришелся справа, а не слева, иначе бы вы, возможно, сейчас со мной не разговаривали.

Вроде бы ответ начался с «хорошо», но мне трудно отыскать хоть какое-то подобие «хорошо» в последующих словах, даже когда я прокручиваю их в уме. «Повреждение мозга». Мне это кажется полной противоположностью «хорошо». Неужели он еще сказал «повезло»? У меня голова кругом идет.

– Вы можете позвать моего мужа? Я хочу, чтобы он слушал это вместе со мной.

– Я же здесь, – удивляется Боб.

Я поворачиваюсь посмотреть на него, но его там нет. В палате только я и красавчик-доктор Квон.

– Почему ты смотришь на стул? Я здесь, – говорит Боб.

– Боб? Я не могу тебя найти.

– Встаньте с другой стороны от меня, – советует доктор Квон.

– Вот ты где! – говорю я, будто мы играли в «Где наш малыш?».

Странно, что секунду назад я не могла его увидеть. Может быть, авария повлияла на мое зрение? Может, Боб стоял слишком далеко сзади? Доктор Квон поправляет мою кровать, так что теперь я сижу прямо.

– Сара, сосредоточьтесь на моем носу и говорите, когда вы видите палец.

Он держит указательный палец рядом с моим ухом.

– Я его вижу.

– А сейчас?

– Да.

– Сейчас?

– Нет.

– А сейчас?

– Нет.

– Она ослепла? – спрашивает Боб.

Конечно же, я не ослепла. Что за идиотский вопрос? Доктор Квон светит мне в глаза фонариком. Я вглядываюсь в его кофейные глаза, а он изучает что-то в моих.

– Следите за фонариком. Хорошо. Нет, области мозга, отвечающие за зрение, не были повреждены, и ее глаза выглядят прекрасно.

Он вытаскивает из планшета лист бумаги, кладет на мой обеденный столик, поворачивает его ко мне и дает мне ручку. По всему листу разбросаны прописные и строчные буквы.

– Сара, можете обвести мне все «А»?

Я это делаю.

– Вы уверены, что нашли все? – спрашивает доктор Квон.

Я проверяю свою работу:

– Да.

Он достает еще один лист.

– Можете нарисовать вертикальную черту по центру каждой из этих горизонтальных линий?

Я делю девять линий пополам. Смотрю на доктора, готовая решить очередную головоломку.

– Готово? Ладно, давайте уберем столик. Можете вытянуть обе руки перед собой, ладонями вверх?

Я делаю это.

– Вы подняли обе руки?

– Да.

– Она парализована? – спрашивает Боб.

Что за дурацкий вопрос опять? Он что, не видит, как я двигаюсь?

Доктор Квон простукивает мою руку и ногу маленьким резиновым молоточком.

– Нет, слева она немного слабее, но это должно пройти со временем после реабилитации. У нее синдром игнорирования левой стороны. У пациентов с поврежденным правым полушарием такое встречается довольно часто, обычно после кровоизлияния или инсульта. Ее мозг не обращает внимания на все, что находится слева от нее. Лево для нее не существует.

– Как это не существует? – удивляется Боб.

– Вот так. Она не будет замечать вас, пока вы стоите слева от нее, не тронет еду на левой стороне тарелки и может даже не верить, что левая рука и нога принадлежат ей.

– Потому что лево для нее не существует? – переспрашивает Боб.

– Именно так, да.

– Это выправится? – спрашивает Боб.

– Может, да, а может, и нет. У некоторых пациентов симптомы рассасываются в первые несколько недель, когда проходит воспаление и мозг исцеляется. Но у некоторых такое состояние сохраняется, и лучшее, что можно сделать – научиться с ним жить.

– Без левой стороны, – уточняет Боб.

– Да.

– Она, кажется, даже не замечает, что ее нет, – говорит Боб.

– Да, это верно для большинства пациентов в острой фазе сразу после травмы. Она по большей части не осознает того, что чего-то не воспринимает. Не замечает, что у всего отсутствует левая сторона. Для нее все на месте и все нормально.

Я, может, и не осознаю, что чего-то не воспринимаю, но доктор Квон и Боб, похоже, не осознают, что я все-таки здесь.

– Ты знаешь, что у тебя есть левая рука? – спрашивает меня Боб.

– Конечно же, я знаю, что у меня есть левая рука, – отвечаю я, обескураженная нелепым вопросом.

Но потом я обдумываю этот нелепый вопрос. Где моя левая рука? Понятия не имею. О господи, где моя левая рука? А как насчет левой ноги? Ее тоже нет. Я шевелю пальцами правой ноги. Пытаюсь послать такой же приказ левой ноге, но мой мозг возвращает его с пометкой «Извините, такого адреса не существует».

– Боб, я знаю, что у меня есть левая рука, но не представляю, где она.

Глава 9

Я в больнице уже почти две недели. Меня перевели из реанимации в отделение неврологии, где я в последние пару дней работаю любимой морской свинкой доктора Квона. Он хочет побольше узнать о синдроме игнорирования, прежде чем меня отправят на реабилитацию. Доктор Квон говорит, что это состояние не так уж изучено, и эта новость кажется мне более чем удручающей. Но может быть, он откроет на моем примере что-нибудь такое, что продвинет клиническое понимание синдрома игнорирования вперед. И может быть, это мне поможет. Я рада сотрудничеству, потому что изучение моего состояния подразумевает только вопросы, головоломки, ручку и бумагу, а не уколы, анализы крови и томограммы мозга. И все это занимает довольно много времени, которое иначе мне было бы нечем заполнить, кроме навязчивого беспокойства по поводу работы, тоски по Бобу и детям и разглядывания люминесцентной лампы и облупившейся краски на потолке. Так что мы с доктором Квоном проводим время с пользой и удовольствием.

Отвечая на вопросы и решая головоломки, я стараюсь работать с доктором Квоном совместно; как ни странно, я нахожу это увлекательным по сравнению с безнадежным страхом, что я больше никогда не замечу ничего слева от меня и не научусь этим пользоваться. Я даже не осознаю, что что-то проигнорировала, пока доктор Квон или кто-нибудь из моих терапевтов или медсестер не скажет мне, что я пропустила. А когда я понимаю, как много всего для меня не существует, то вместо того, чтобы заливаться слезами или стенать «О, как это ужасно, это поистине чудовищно», я выдавливаю из себя самую позитивную мысль, какую только могу придумать. Обычно это что-то вроде «вау!». Чувствую я себя при этом так, будто мэр Думсвилля предлагает мне ключи от города, но я изо всех сил стараюсь даже не заглядывать за городские ворота.

Кроме того, мне очень нравятся тесты с рисунками. Кажется, прошел миллион лет с тех пор, когда я повсюду таскала с собой блокнот для рисования. В колледже я специализировалась по экономике, но набрала почти столько же курсов по графическому дизайну, живописи и искусствоведению. Я пытаюсь вспомнить, где на моем захламленном чердаке сложены альбомы, но не могу их найти. Возможно, они где-то слева. Надеюсь, я их не повыбрасывала.

Доктор Квон просит меня нарисовать цветок, часы, дом, лицо.

– У вас очень красиво получается, – говорит он.

– Спасибо.

– Вы нарисовали все лицо?

– Да.

Я смотрю на свой рисунок с гордостью и любовью: я нарисовала Люси. Пока я восхищаюсь ее милым личиком, в мою голову закрадывается сомнение.

– Разве нет?

– Нет. Сколько глаз обычно у людей?

– Два.

– Вы нарисовали два?

Я смотрю на портрет Люси.

– По-моему, да.

Доктор Квон щелкает ручкой и что-то пишет. Он пишет что-то нехорошее про мой портрет Люсены-Гусены, а никто не имеет права этого делать. Я пододвигаю лист бумаги к нему:

Конец ознакомительного фрагмента.