Чуб вспомнила чересчур боголюбивого швейцара того самого псевдопорядочного дома, где слишком хорошо знали Ирку Косую, где последний раз видели малышку Елену, но отработать данную версию не успела.

– Или не-человек, – добавила Маша, – знающий, что на Великую Пятницу можно зачать разрушителя мира. Ведь кто-то ходит за вами – два покойника, о которых рассказал Котарбинский. Кто они на самом деле, что они пытались сказать тебе, почему один замолчал – вот настоящий вопрос!

– Так моя, прости господи, пихва никому жить не мешает? – уточнила с облегчением Даша.

– Этого я не говорила, – разочаровала ее младшая из Киевиц. – В нашей Книге нет подобных ритуалов, но часто народные верования сохраняют древние знания лучше магических книг… А в народных сказаниях, и не только украинских, есть много историй о плотоядной вагине с зубами. Если половой акт был частью ритуала в честь Великой Богини, заниматься им в пятницу могли только верховные жрицы… Мы не знаем, с какой целью. Но ты Киевица, одна из жриц… лучше воздержись пока от любовных контактов. Если решишь проверять, проверяй хотя бы на ком-то дурном. Ой, что я говорю… постарайся не убить никого, пока мы не разберемся, не ты ли Пятый Провал на тот свет. И хорошо, что ты спросила. Я вспомнила, для чего в черной магии используют чрево блудницы. Чтобы открыть проход в мир иной.

– Это я – типа блудница? Да я, между прочим, почти полгода ни с кем!.. Скоро девственницей буду считаться почти.

– Вот и прекрасно. Просто продолжай в том же духе.

– А может, дело вообще не в сексе, а исключительно в делании детей? Не знаю, как пояснить, но все крутится вокруг них: и Уго, и Ира Косая с дочкой, и «русалка» с изувером-отцом, и Акнир, зачатая на Пятницу в Пятнице… и вот теперь твой ребенок.

Маша подошла к кроватке сына, посмотрела на спящего Мишу, потрогала его горячий лоб и сделала глубокий вдох – точно силком старалась вдохнуть в себя побольше силы – надежды и жизни.

– Прости, что я гружу тебя этим! – виновато сказала Землепотрясная Даша. – Сейчас, когда тебе так плохо.

– Наоборот, ты очень мне помогаешь. Ты, как обычно, сдвинула все с мертвой точки, до твоего появления я не знала, что делать… Когда Кылына пришла ко мне, она сказала: «Владимирский… твое… Провалля…» Я сразу побежала во Владимирский, но ничего не нашла там.

– А если Владимирский – тоже Провалля? Это объясняет, почему Акнир как провалилась там! Это, наверное, какой-нибудь Девятый Провал?

– Не уверена…

– А ты в курсе, что за хрень такая вообще, все Провалля? Почему у нас дырки в мироздании?

– По той же причине, по которой мы, Киевицы, хранительницы Киева, живем именно тут, в Башне на Ярославовом Валу, 1. А Башня высится именно на этом месте. Где твоя метла? – Маша достала из кладовой теплую куртку.

– Нам нужно куда-то слетать? Я сейчас и без нее обхожусь, натренировалась, пока выступала в цирке.

Даша достала из кармана дезодорант, мазнула им себя и подругу. Спросила:

– Куда летим?

– Дай мне руку.

Чуб подошла к Маше и протянула свою ладонь – та крепко сжала ее, ладошка младшей Киевицы была крепкой, сухой, и это порадовало Дашу, подруга не собиралась сдаваться.

– Это и мне поможет, – обратилась она к молчаливому привидению Мира, не отходившему от колыбели малыша, тот кивнул в ответ, поощряя ее. – Мне нужно хоть на миг перестать думать о сыне, очистить голову, и тогда решение придет само… как ты пришла ко мне. Ты хочешь узнать, что такое Провалля? Это легче показать, чем сказать.

Маша вывела свою товарку на балкон без перил, молча указала на розовые и помпезные, как киевский торт, излишне декоративные «Золотые ворота», прочитала заклятие, щелкнула пальцами и приказала:

– Летим!

Неизвестный день, неизвестный год,

неизвестное столетие

Ветер вцепился Даше в волосы, сбил набок прическу, беспардонно приподнял ее приличную юбку до самых бедер.

Взлетев над Ярославовым Валом, Киевицы приземлились совсем рядом – всего в ста метрах от Башни… Но Город изменился не на сотню – на тысячу лет!

«Золотые ворота» по-прежнему стояли на месте, но само место стало неузнаваемым – с двух сторон от ворот выросла непреодолимая преграда. Маша и Даша приземлились на крыше высокого и крутого вала, окружавшего Киев в XI веке. На рукотворной земляной преграде, высотой примерно в два этажа, было возведено еще одно укрепление – длинная бревенчатая стена, двухэтажная, с бойницами сверху, увенчанная треугольной крышей, казавшаяся еще выше оттого, что внизу под валом плескался глубокий ров с темной водой.

Здесь, за «Золотыми воротами», за защитным валом, заканчивался древний Киев.

– Мы живем там, где испокон веков обитали защитницы Города – на улице Ярославов Вал, – сказала Маша, – раньше она именовалась Большой Подвальной… поскольку была построена прямо под валом. Знаменитым валом Ярослава Мудрого, которым князь оградил свой град от врагов.

Чуб посмотрела вниз. Тут, в XI веке, было отчетливо видно то, что скрывалось в ХХ за стенами высоких домов – как за пределами вала земля словно проваливалась вниз… и будущая улица Богдана Хмельницкого и будущий бульвар Шевченко, и будущий Анатомический театр и будущий Владимирской собор лежали глубоко внизу – в первом Провале, а Киев ниспадал ступенями все глубже и ниже, к будущему проспекту Победы, будущему Ботаническому саду, будущему железнодорожному вокзалу.

– Коли так, Владимирский таки тоже Провалля! – сделала вывод Чуб.

Сейчас она воочию увидела, что древнейший, княжеский Киев не зря назывался Верхним Городом – а их Башня стоит на наивысшей точке града.

– А улица Мало-Подвальная тоже на месте вала? – логично продолжила Даша.

– Вот именно… Мы можем перелететь через ворота? – спросила Маша, не слишком преуспевшая в высшем ведьмацком пилотаже.

– Легко, – Чуб вновь взяла ее за руку.

Словно птицы, они перенеслись через крест полукруглого купола надвратной церкви Богоматери, венчающий «Золотые ворота», – и оказались на другой части вала.

– Ух ты, прикольно! – Даша невольно вытянула шею, стараясь рассмотреть все подробности жизни древнего Города.

От главных златых врат шла широкая мощенная деревом улица к следующим вратам – в княжеский Киев. А там, где в их времени были прочерчены Золотоворотская, Яр Вал и Владимирская, поместился сейчас сказочный бревенчатый Город, множество деревянных домиков и теремов в один и даже два этажа, с крылечками, двориками, огороженными ладным частоколом. В одной из построек горел огонь, вовсю трудился кузнец, выделывая молотом будущий щит или меч… Между дворами и зданиями сновали люди в длинных холщовых рубахах и платьях, в кольчугах, и даже шубах – в древнем Киеве тоже царила осень. С внутренней стороны вала бежал широкий ручей, кожевники мочили в нем кожу. Две лошади – рыжая и белая, пили воду, их хозяин, ужасающе бородатый и широкоплечий, ласково поглаживал бок одной из них, приговаривая что-то, и вдруг поднял голову вверх, прищурился, глядя прямо на залетных ведьм.

– А он не пальнет в нас из лука? – спросила Чуб.

– Я так и не отыскала заклинание «невидима и свободна», – со слабой улыбкой сказала Маша. – Но есть не хуже – «хамелеон».

– Так он нас видит или нет?

– Он видит не нас, а двух сорок. Правда, в сорок киевляне тоже любили стрелять. Их считали ведьмами, и не без оснований, – Машино лицо посветлело.

Легко передвигая невесомое тело, она двинулась по гребню крыши в сторону еще не существующей площади Независимости, жестом предлагая второй «птице» идти за собой.

«Странные мы, пешеходные сороки какие-то», – проказливо подумала Чуб.

Как ни странно, ей очень нравилось здесь. В отличие от Прошлого 1888 года, древнейший Киев манил ее своей «настоящестью», неизвестной ей скрытой силой.

– Теперь мы идем как раз над будущей улицей Мало-Провальной, – сказала Маша некоторое время спустя. – А дальше вал пройдет по будущей улице Козье болото – до площади с таким же названием…

– Так все Провалля находится на месте защитного вала?

Чуб снова посмотрела назад – за стену. К «Золотым воротам» змеилась дорога, сейчас на ней не было ни караванов, ни даже одиноких всадников. Ворота были закрыты, поднят подъемный мост, и где-то вдалеке на солнце змеилась, мерцала в осеннем солнце еще полноводная река Лебедь.

– Не на месте вала, а за ним, – сказала Маша. – Святой Город был защищен стеной. Но все, что находилось за стенами, не было святым. И когда враги штурмовали эти стены, они падали мертвыми в Провалля, и когда друзья оказывались врагами, их казнили и сбрасывали с этих стен, и их головы сажали на колья у этих стен, чтобы разграничить рай и ад…

– Так все, что за стенами древнего Киева, – ад?

– Для кого-то это стало адом… При Ярославе в Киеве жило семьдесят, а может, и сто тысяч людей, после нашествия Батыя в Городе осталось две тысячи. Ты хоть понимаешь, сколько там притаилось смертей? – показала Маша на темную стоячую воду глубокого защитного рва.

И вода, скрывающая ров, вдруг показалась Чуб истинным входом в ад… было сто тысяч… осталось две… и еще тысячи убитых врагов… и все они покоятся там?

Маша покачала головой:

– Провалля – не ад. Но, что посеешь, то и пожнешь. И за пару столетий Провалля, и ров за стенами Города, и яр за ним успели стать чашей смертей, чашей боли и чашей отчаяния… Кстати, Драбские врата, сквозь которые в Киев вошел хан Батый, стояли как раз на месте вашего цирка.

Даша вздрогнула и на миг закрыла глаза – точно опять заглянула в страшную, наполненную кипящей адской лавой чашу Мистрисс Фей Эббот. Не души ли павших у Драбских врат она видела в той златой чаше на толстой витой ножке?

– Если Провалы – плохая энергия, почему мы используем ее? Ведь и наша Башня – Провал… и Малоподвальная, 13.

– Я тоже размышляла об этом, – сказала Маша. – Думаю, там стояли дозорные башни таких же защитников града, как мы. И не только смерти, но и высокие подвиги, жертвы видели эти стены… У каждой части стены своя история… я так думаю. И не удивительно, что именно здесь, на границе святости и смерти, образовался разлом… и появились Провалы. Огромные скопления той самой низшей энергии боли, смерти, отчаяния, которую так любят некроманты.

– А ты ничего не слыхала про церковь святой Ирины, которая однажды ушла под землю? – Чуб поискала помянутое строение взглядом.

Земляной вал, опоясывавший Город змеей, вбирал в себя купола десятков церквей, и Даша пыталась отыскать хоть что-то знакомое, но не смогла угадать среди них даже родную Софию, рядом с которой прожила большую часть своей жизни. Какая из всех этих византийской постройки церквей – достославный Софийский собор? Какая загадочная церковь Ирины?

– Вон она, – Маша показала рукой на ближайшие к ним купола. Ее двор почти примыкал к валу, а значит, и к Провалу за ним. – Не слыхала, чтобы она провалилась, ничего такого в истории Киева нет – во всяком случае, в официальной истории. Но, руководствуясь обычной житейской логикой… Оползни с гор всегда были первейшей проблемой Киева, церковь стоит на краю горы. И нет ничего волшебного в том, что однажды, после обильных дождей край горы обвалился вместе с частью частокола и церковью.

– То есть она не провалилась однажды в ад, а просто свалилась вместе с оползнем? – реалистичность версии разочаровала Дашу. – Хоть, впрочем, какая разница… для погибших людей.

– Думаю, разница отправиться в ад или в рай все-таки есть… Если люди погибли во время службы, когда их души устремились к Богу, то попали они прямо на небо.

Чуб села на гребень крыши. Ветер взъерошил ей волосы. Она испытала смешанное чувство покоя и разочарования. Так всегда было с Машей – ее объяснение сразу расставляло все точки над «i». Вот крепостная стена, а под ней рвы с белеющими на дне человеческими костями, по сути, то же самое кладбище и место казней в одном флаконе, плохая земля с плохой энергией. Все сразу стало понятно… даже слишком. У нее точно украли бередящую душу готическую загадку.

– А как же Провалля за Царским садом?

– Все просто, – Маша смотрела вдаль, на безлюдные пустынные болота Крещатика, – со временем Киев расширился, и границы крепости проходили уже там.

– А проститутки тут при чем?

– Любопытный вопрос. Если отследить историю Города, большинство борделей стояли либо в Провалле, либо под Лысой горой – на Андреевском спуске под Замковой, за Канавой под Щекавицей. Проститутки издревле были низшими жрицами в древних храмах Великой Матери. И теперь, словно бабочки, слепо летящие на огонь, они собираются в местах древней силы.

Маша тоже села на дощатую крышу, поджав под себя одну ногу в стареньких джинсах, задумалась, помолчала – было видно, что тут, вдалеке от неизлечимой болезни сына, от неразрешимых проблем – ей стало намного легче, и ее черты разгладились.

– Давай упорядочим все…

Как Даша ждала этих слов!

– Начнем с Ирининской церкви. Ее основала жена Ярослава Мудрого, шведская принцесса Ингигерда – кстати, именно ее Васнецов написал на стене Владимирского собора. Но подозреваю, что Мистрисс привлекла вовсе не жена Ярослава и не история святой Ирины, угодившей в бордель, а Ирий. Христианские храмы часто ставили на месте языческих капищ и называли по созвучию, так, на месте капища Велеса появлялась церковь Власия… и Ирининскую тоже могли построить там, где, по легенде, был вход в Ирий. Так наши предки именовали мир иной, в котором правят царь Ир и царица Ирица. Такой себе древний Провал, куда по мнению дедов улетали на зиму птицы и уползали змеи.

Чуб посмотрела в сторону церкви Ирины (и Ирия?), и заметила, что к забору монастыря прилепились бревенчатый домик и двор, спрятанный от чужих глаз за высоким частоколом. Во дворе горел костер, у огня стояла простоволосая русая женщина в почти такой же страхолюдной сморщенной полумаске, как у Маши во время приема.

«Ведьма, небось… и тут свой Хэллоуин! Или Бабы́… или как там их звали в Древней Руси».

– Что же касается Врубеля…

– Поверь, я сделала все, что могла! – поклялась Даша. – Акнир обещала мне не флиртовать с ним.

– Еще утром это бы уязвило меня, но сейчас мне все равно… Я о другом. С тех пор, как мы с ним расстались, я много читала о нем, прочла все, что смогла. И однажды поняла: Киев стал роковым городом его жизни не потому, что Врубель нарисовал здесь своего первого Демона, а потому, что он нарисовал тут своего последнего Иисуса Христа.

– «Моление о чаше»?

– Не только… Миша создал тут двух Демонов. И сотню христианских сюжетов! В те же годы, помимо печально известной Богоматери с лицом Кылыны, он написал для иконостаса в Кирилловской церкви «Иисуса Христа», «Святого Кирилла», «Святого Афанасия». Написал там «Сошествие Святого Духа», «Космос» – Бога-Отца, «Моисея» и «Соломона», «Ангелов с лабарами», Архангела Гавриила, эскиз «Благовещения», эскиз «Архангела Михаила», «Въезд Христа в Иерусалим», «Успение Богородицы», Христа над молельной и «Надгробный плач» сразу в четырех вариантах…

– Ого!

– Не считая больших работ, прорисовал в Кирилловской примерно полтораста фигур!

– Вау! – воскликнула Даша.

– Написал трех ангелов, олицетворяющих времена года, в барабане купола святой Софии. Писал иконы для Алексея Мурашко, владельца иконописной мастерской – «Святого Николая» и «Святого князя Владимира».

– Серьезно? Прикольно увидеть бы…

– Написал «Пятый день творения» во Владимирском, «Адама и Еву в Эдемском саду», «Христа в Гефсиманском» и еще одно «Моление о чаше»… «Ангела с кадилом и свечой», эскизы: двух ангелов, голову ангела, голову пророка… Еще четыре «Надгробных плача», три «Воскресения». Нарисовал чудесную Богоматерь…

– Которую сам и убил.

– А потом вместо нее еще одну… страшную… ужаснувшую и Васнецова, и Прахова. Ночью в крестильне он написал Богоматерь с ощеренными зубами и с когтями. Казалось, она хочет царапаться, как кошка. Две мадонны… Одна – прекрасная, другая – ужасная. В нем словно жил одновременно доктор Джекил и мистер Хайд.

Даша кивнула, она помнила эту историю, подслушанную ею когда-то. Помнила и сюжет Стивенсона, о враче, разделившем себя на хорошее и дурное «я». И о том, как дурное «я» отправилось убивать людей на улицах Лондона.

– А что ты об этом думаешь? – Даша достала из кармана набросок, украденный ими у Мистрисс. – Разве это не сатанизм? – спросила она осторожно.

– Ух ты, он сохранился? – пришла в непонятное восхищение Маша. – Я читала о нем… Вот и еще один христианский сюжет. Это часть триптиха, который он рисовал в Одессе. Христос у гроба Тамары.

– У гроба Тамары?