Постепенно реставрируется гитлеровский режим. В 1948‑м спецслужбы ФРГ вместе с Великобританией и Италией подключаются к секретной операции ЦРУ против СССР под названием CARTEL, призвав к выполнению операции лиц, сотрудничавших с Третьим рейхом, основным союзником избрав пронацистскую ОУН (б) с её первым руководителем Миколой Лебедем. 4 января 1951 г. Верховный комиссар США в Западной Германии Макклой подписывает первый указ о помиловании нацистских преступников, осуждённых на 12 нюрнбергских процессах. В том же году канцлер Конрад Аденауэр заявляет: «Пора положить конец вынюхиванию нацистов». (В 1936‑м Аденауэр получил щедрую государственную пенсию, на которую выстроил дом, позже вступил в нацистскую благотворительную организацию, в 1940‑м затребовал себе французских военнопленных для строительства дома, получая от государства деньги на их содержание; после войны тщательно избегал людей, хоть как-то связанных с сопротивлением Гитлеру.) В том же 1951‑м союзники разрешают ФРГ образовать Министерство иностранных дел, и 66 % его сотрудников набираются из бывших членов нацистской партии. В том же году создаются политические суды против коммунистов. Адвокаты ограничены в правах: не получают всех материалов дела, не могут их копировать etс. В феврале 1951‑го вокрешена организация «Стальной шлем», с 1933‑го входившая в СА, в октябре – «Киффхойзербунд», для пропагандирования военных традиций Германии. В мае 1951‑го более чем 150 000 нацистам возвращаются имущественные права, связанные с бывшей государственной службой (например, пенсии). Более того, работодатели по закону обязаны выделять 20 % средств на приём на работу именно этих людей. В 1955‑м реабилитированы все гитлеровские чиновники и военные. Они подлежат восстановлению на прежних должностях; если это невозможно, им выплачиваются пенсии.

19 сентября 1959 г. упразднены «дисквалификации», выдававшиеся в процессе денацификации против бывших служащих Третьего рейха. В 1961‑м реабилитированы эсэсовцы, включая офицеров, хотя СС признано на Нюрнбергском процессе преступной организацией. Запрещаются антифашистские организации – «Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме», «Национальный фронт демократической Германии», «Демократический женский союз», «Союз свободной немецкой молодёжи», «Комитет борцов за мир», «Культурбунд», «Союз друзей Советского Союза», «Общество по изучению культуры Советского Союза». Суды преследуют всех членов этих организаций, даже и не ведущих общественной деятельности. Депутатская неприкосновенность не срабатывает – например, член запрещённого 26 апреля 1951 г. «Союза свободной немецкой молодёжи» депутат Юпп Ангенфорт лишён иммунитета и приговорён к 5 годам каторжных работ, вдобавок во время ареста избита его жена. В том же году в нарушение конституции созданы политические суды, разбирающие дела о «коммунистической пропаганде», с резким ограничением прав подсудимых. В ней подозреваются, в частности, побывавшие в ГДР. (Когда ещё летом 1950‑го на общегерманскую встречу молодёжи в Восточный Берлин приехали 10 000 западногерманских юношей и девушек, на обратном пути их задержала полиция ФРГ, и они жили в палатках почти 2 дня, пока их всех не зарегистрировали; в дальнейшем многие из них остались без работы.) Вслед за Коммунистической партией Германии запрещаются её «дочерние» организации, плюс организации, которых власти также посчитали дочерними.

В 1953‑м Закон о собраниях ограничивает право на собрания и манифестации. В 1956‑м запрещено ввозить в ФРГ марксистскую литературу и запрещена Коммунистическая партия Германии (в 1968‑м возникло её миниатюрное кастрированное подобие, Германская коммунистическая партия, чья программа лишена слов «революция» и «диктатура пролетариата»). ФРГ становится первым государством послевоенной Европы, где антикоммунизм облечён в юридические формы правительственной политики. В 1957‑м четвёртый Закон об изменении уголовного права вводит уголовную ответственность за устные и письменные выступления против ремилитаризации ФРГ. В 1960‑м дополнение к Закону о воинской повинности даёт правительству право проводить в мирное время всеобщую мобилизацию – без одобрения парламентом. В 1961‑м Закон о цензуре почтовых отправлений легализует перлюстрацию (вскрытие писем). Восстанавливаются нацистские законы об измене, посягательстве на безопасность страны, «О защите государства и партии от предательских посягательств». В 1964‑м бундестагом принят закон о регулировании права на создание общественных союзов. Изменения, внесённые этим законом в Уголовный кодекс, обеспечивают уголовное преследование как членов запрещённых организаций, так и поддерживающих их лиц.

Параллельно власти постоянно отказывают в требованиях запрета фашистских организаций (ведь они за капитализм, как и правительство). Например, очень уютно живётся ХИАГ, «организации взаимопомощи бывших членов СС» – среди её членов есть депутаты бундестага, она выпускает газету «Фрайвиллиге».

«Денацификация» официально закончена 1 января 1964 г., но она и раньше проводилась в мизерном масштабе.

Федеральная служба по охране конституции напичкана нацистами – по иронии судьбы, именно в её задачи входит борьба с неонацизмом. В частности, один из её создателей, глава отдела по сбору информации – бывший офицер гестапо (где также заведовал сбором информации) Эрих Венгер. Он же подавлял партизанское движение во Франции.

Федеральная разведывательная служба (БНД): буквально реликт нацистского периода – состоит только из гитлеровцев. Создал её, под началом администрации США, один из высших чинов СС, генерал абвера Райнхард Гелен. (Неудивительно, что БНД 3 года держало под сукном информацию о местонахождении одного из главных организаторов холокоста Адольфа Эйхмана, пока последнего не разыскали самостоятельно израильские спецслужбы.)

В результате всего этого гитлеровцы составили 85 % чиновников ФРГ.

Сплошь из военных преступников состоит и высшее офицерство.

Более того – на антифашистской пропаганде тоже часто наживаются нацисты, в том числе эсэсовцы. Например, труды Ханны Арендт (1906–1975), известнейшей антифашистки, немецко-американского философа еврейского происхождения, живущей в США, выходят в ФРГ в либеральном издательстве «Пипер Верлаг». Глава издательства Ганс Рёсснер в восторге от её произведений. В частности, издаёт её труд о «легендарном» нацистском палаче Адольфе Эйхмане. Встречается с ней, постоянно переписывается. Письма старомодно церемонные: «Высокоуважаемая милостивая фрау! То, что Вы пишете о гуманизме и истине, принадлежит к озарениям, о которых следует долго говорить…». По свидетельству вдовы Рёсснера, портрет Арендт стоял на его письменном столе до его смерти в 1999‑м. Арендт, надо думать, была в восторге от столь услужливого издателя и почтительного корреспондента, не подозревая (да так и не узнала), что Рёсснер – коллега того самого палача Эйхмана: он тоже эсэсовец, автор докторской диссертации «Объевреивание немецкой духовной жизни», бывший глава подразделения науки и искусства в Главном управлении имперской безопасности Третьего рейха. (Эту историю выяснил немецкий историк Михаэль Вилдт, изложив её в книге «Поколение обязательных».)

Даже Красный крест ФРГ, уж на что, казалось бы, безобидная организация, спонсирует нацистских преступников и предупреждает их в случае опасности, если их разыскивают правоохранительные органы других стран (именно других, ибо местные органы сами из нацистов и состоят).

(Есть сильный роман Фредерика Форсайта «Досье ОДЕССА», с массой документальных сведений на эту тему. Форсайт знаменит дотошностью при сборе материала. Думаю, это лучший его роман, хотя «День Шакала» известнее.)

Преступления гитлеровцев тотально замалчиваются. Большинство молодёжи не знает о существовании евреев, считая их мифическим библейским народом. О замалчивании геноцида советских народов говорить излишне. Учебники истории не говорят о фашизме. Беата Кларсфельд, немецкая журналистка, получившая известность борьбой за разоблачение нацистов, узнала о холокосте только в 1960‑м, в 21 год, в Париже. (Многие западные немцы, приезжая в Россию девяностых, смотрели фильм о войне «Семнадцать мгновений весны» разинув рты, как откровение.)

Есть интересная фотография от 3 мая 1945 г. – немка, проходя с сыновьями мимо тел 57 погибших красноармейцев, закрывает глаза одному из детей. Это вроде бы правильно, но после войны фотография приобрела зловещий смысл – точно так же немцы военного времени стараются скрыть от нового поколения, что они натворили, «пройти мимо» в миллион раз большего количества трупов, чем на этом фото.

«Фашизм, его преступления и война (мой отец тоже был солдатом вермахта) были запретными темами, и это давило на всех, создавая глухую атмосферу зажатости и молчания. Я уже тогда смутно догадывалась, что в основе всего этого лежит чудовищная вина, о которой никто не говорит вслух. Мы, дети, слышали и о лагере, и о газовых камерах, и о печах, где сжигали трупы. Но нам никто ничего не говорил, мы знали это только из случайно подслушанных разговоров взрослых. Если взрослые замечали наше присутствие, разговоры, всегда ведшиеся полушёпотом, тут же прекращались. Мы не знали точно, что происходило раньше, мы только пытались составить себе представление об этом по обрывкам фраз: “все же знали, что стало с этими людьми в автобусах”, или “все же чувствовали этот запах”» (из речи на суде члена РАФ Биргит Хогефельд в 1995‑м. Все цитаты из Хогефельд оттуда же.) В деревне, где жила Хогефельд, располагался концлагерь; в близлежащем городке Хадамер проводилась «эвтаназия» – уничтожение неизлечимо больных.

Большинство людей старше 40 лет и не скрывают, что остались гитлеровцами. «Соседи могли подойти к тебе и сказать в лицо: “При Гитлере тебя отправили бы в газовую камеру”», – вспоминала сестра Гудрун Энслин, Христиана.

«Выбраться из царившей в обществе атмосферы затхлости и тесноты было некуда. Реакция окружающих даже на самые слабые попытки что-то изменить своими силами ясно показала, что позиция властей и большей части общества не оставляет места иному образу жизни, иным идеям. Мы отчётливо почувствовали это противостояние, когда ещё пятнадцати-шестнадцатилетними школьниками участвовали в демонстрациях (неважно, за школьное самоуправление или против Вьетнамской войны). В лучшем случае прохожие кричали нам: “Если вам здесь не нравится – убирайтесь в зону!” (то есть в ГДР. ФРГ вообще не признавала её до 1975‑го. А по Конституции ФРГ весь Берлин (не только Западный) был отдельной федеральной землёй, но никто, кроме ФРГ, этого не признавал. – Л.) Но нередко мы слышали и другое: “Таких, как вы, при Гитлере мигом отправили бы в печь!” И это были вовсе не отдельные голоса: вокруг таких людей всегда собиралось множество сторонников, и реплики противоположного свойства были исключением» (Биргит Хогефельд). «В шестьдесят восьмом мы поднялись на борьбу за справедливый и гуманный мир, а наши родители почти сплошь были нацистскими преступниками или их пособниками, и огромное большинство взрослого населения этой страны в то время было так или иначе связано со своей историей и всю жизнь пыталось свалить с себя ответственность за неё. Сама мысль, что эти люди могут стать нашими союзниками, показалась бы нам тогда абсурдной: в этом отношении исходные условия были иными, чем у левых в других странах» (там же).

Людей, публично называющих гитлеровский период лучшим в истории Германии, в социологических опросах 1954‑го – 42 % населения. Большинство остальных восхваляют фюрера более осторожно, в узком кругу.

Можно вспомнить оценку советского писателя-диссидента Фридриха Горенштейна, жившего в ФРГ в 1980–2002 гг. и собиравшего материалы о нацизме: «Спорить можно только об одном – 98 или 99 % немцев поддерживало Гитлера». Заодно вспоминается интересная фотография 1936 г.: среди толпы людей, отдающих нацистское приветствие (гражданских лиц, не военных), стоит только один не сделавший этого, со сложенными на груди руками. Через несколько десятилетий ситуация не изменилась.

Карл Ясперс (из крупнейших экзистенциалистов) подсчитывает количество немцев, не причастных к нацизму, и не может насчитать более полумиллиона – это примерно 1,5 % совершеннолетних (Ясперс, «Куда движется ФРГ? Факты. Опасности. Шансы»). А безусловных противников нацизма ему удаётся насчитать лишь 0,015 % населения – 1 человек из 6700. Неудивительно, что Томас Манн настаивал на коллективной ответственности немцев за нацизм, не пожелав вернуться в послевоенную Германию.

Будущие красноармейцы делают вывод – произошла не официально заявленная денацификация, а «ренацификация». Царит «институциональный фашизм». К началу семидесятых они составляют досье на 364 000 безнаказанных гитлеровцев, зачастую крупных чиновников и персональных пенсионеров. (Военных преступников гораздо больше – в одних только СС и СА, признанных Нюрнбергским трибуналом преступными, состояло 4,5 млн человек.) Они ещё верят, что правительство не знает этого и примет меры.

(К 1980 г. перед судом предстало 4,2 % преступников, осуждены 1,7 %, почти все – на символические сроки. Серьёзно наказанных – менее 0,5 %.)

Антифашистской молодёжи ещё «не стало ясно, что ни ’’свобода, равенство, братство”, ни права человека, ни Устав ООН не составляют содержания этой демократии; что здесь ценится то, что всегда считалось признаком колониальной и империалистической эксплуатации Латинской Америки, Африки и Азии: дисциплина, подчинение и жестокость для угнетённых, для тех, кто встаёт по ту сторону, протестует, сопротивляется, ведёт антиимпериалистическую борьбу» (Майнхоф, «Концепция городской герильи», глава 3).

Реакция наступает по всем направлениям. «О захолустности свидетельствует и дисциплинарное взыскание в адрес депутата бундестага за то, что в его журнале публикуется статья, где автор сомневается в существовании геенны огненной. О захолустности говорит и запрет светского правительства критиковать папу римского». «Как же обычному потребителю газетной и телепродукции составить объективное представление о развитии мировой истории в атмосфере такого убогого провинциализма, среди этой затхлости, заплесневелости и вони?» (Майнхоф, «Захолустье – и мелкотравчатое к тому же»). Обсуждать нельзя не только вопрос о существовании «геенны огненной». В 1962‑м разоблачавший коррупцию министра обороны журнал «Шпигель» взят штурмом силовиками, и его издатель Рудольф Аугштайн провёл 3 месяца в тюрьме по обвинению в «государственной измене».

Вокруг вычисляющих военных преступников сплачиваются сотни студентов, главным образом из левых групп «Красных ячеек».

Круг чтения будущих красноармейцев – в первую очередь: Маркс, Маркузе, Ясперс, Фромм, Сартр, Вильгельм Райх, Энценсбергер, Че Гевара, Мао, затем: Ленин, Троцкий, Хоркхаймер, Адорно, Режи Дебре, Руди Дучке, Майнхоф, латиноамериканские теоретики герильи.

«Разрыв с нацизмом не может быть низведён до уровня детской игры в песочнице. Это касается и молодёжи, и старшего поколения». «Тот, кто бичует “старых наци”, должен сделать и следующий шаг: должен подвергнуть критике и все устаревшие политические концепции» (Майнхоф, «Гитлер в вас»).

Отсюда лозунг студентов 1967–1969 гг.: «Капитализм ведёт к фашизму – долой капитализм!»

Левая молодёжь чувствует вину за своих родителей, почти поголовно поддерживавших Гитлера. Отец Майнхоф был членом нацистской партии, двоюродный дед, даром что знаменитый лингвист, – тоже, ещё с 1933‑го; свёкор Энслин, Вилли Веспер – крупнейшим нацистским поэтом (вступил в гитлеровскую партию в 1931‑м, оставался убеждённым нацистом до самой смерти в 1962‑м); отец Малера – также фанатичным нацистом, так переживавшим поражение вермахта, что застрелился в 1949‑м, а дядя, Рейнхольд Никсдорф – крупным руководителем в СА. Мать Майнхоф убежала из советской оккупационной зоны не только чтобы найти работу по специальности – при проверке могли всплыть её доносы на коллег и соседей, участие в антисемитских компаниях etc. (Около 95 % гуманитариев, получивших докторские дипломы при нацистах, бежали из советской зоны в западные именно по этой причине.) Когда чуть позже леворадикала Фрица Тойфеля спросят на суде: «Кем был ваш отец?», он ответит: «Фашистом, разумеется. Ведь он из вашего поколения».

«Это был конфликт поколений» (Александр Тарасов, «Вьетнам близко, или Партизанская война на берегах Рейна»).

Борьба с преступным прошлым и борьба за лучшее будущее слились воедино.