Глава 2 О гостеприимстве и неудачных идеях

В себя приходила очень медленно и печально, неудобно обвиснув в чьих-то руках. Неслыханное дело для незамужней девки, на самом деле.

Но я к этому была привычная, не единожды дядька меня с полигона обессиленную на руках уносил. И чувствовала я себя в те времена точно так же, как и сейчас, – больной, измученной и жалкой. Правда, раньше недомогания проходили куда дольше и болезненней, сейчас же повезло больше, слабость ушла на удивление быстро…

– Да ты посмотри на нее, – ворвался в стылый туман моего сознания странно знакомый голос, – она ли на царевну не похожа?

– Коса где? Платья и нянюшки? – хрипло отозвался кто-то, судя по всему, пристально меня разглядывая. Лицо мое укрывали растрепанные волосы, и видно говорившему было мало, но исправить это он не спешил… мне на счастье. – Говоришь, она на лошади приехала? Много ты царевен, конной езде обученных, видел?

– Кош, ты мне скажи: много ли мы вообще царевен видели? Трех всего. Да и Марья твоя…

– Не будем про Марью, – отрубил незнакомец, и Тугарин покорно сменил тему:

– А кольцо как же? Огненный опал, царский камень…

Против такого довода незнакомец ничего возразить не мог.

Опал был, кольцо было… А то, что это кольцо мне от матери досталось, что младшей дочерью царя из Триседьмого царства была, эти двое знать не могли.

Батюшке моему повезло, во времена его молодости наследников было мало, в царских семьях все больше царевны рождались, а межгосударственные связи укреплять было нужно. И взялись цари своих дочерей за приближенных сватать. Так и породнилось наше Тридевятое царство с Триседьмым, а я колечком обзавелась.

Аккурат три дня назад и обзавелась. Матушка мне его перед приездом жениха моего несимпатичного отдала. Колечко это непростое, заговоренное, сильное очень: от злых духов оберегает, проклятие снимает, рассудок хранит…

И вот, жизнь мою сохранило. Потому что не быть бы мне сейчас живой, не прими меня Тугарин за царевну. Княжну-то он наверняка съел бы без всякого сочувствия.

Я висела в руках Змея, опасаясь даже дышать.

– Давай хоть попробуем, – просительные нотки в голосе Тугарина озадачили меня и странным образом смирили его собеседника.

– Сам будешь с ней нянчиться, – рубанул тот, ничуть, впрочем, не напугав этим Змея.

– Если на то твоя воля, – с энтузиазмом ответил он, уже деловито и самоуверенно спросив: – Позволено ли мне будет идти? Царевне нашей нужно покои подготовить…

– Твоей. Мне до нее дела нет.

– Это пока.

Показалось или нет, что сказано это было многообещающе и даже зловеще, но я на всякий случай забеспокоилась и постаралась как можно достовернее изображать беспамятство.

И шаги с поворотами считала очень усердно, и ступени, и вообще старалась запомнить дорогу, по которой Змей меня в «покои» нес. Очень предусмотрительно с моей стороны, к слову, потому что покоями оказалась мрачная холодная темница, выбитая, казалось, в самом теле замка – в цельном камне. Без окон, с решетчатой железной дверью и весьма скудной обстановкой: кроме узкой кровати, стула и напитанных магией факелов, здесь не было ничего.

На кровать-то меня и сгрузили.

Тугарин постоял немного, пофыркал, вспоминая, как нелегко оказалось царевну в их злодейское логово затащить и как мокро ему было меня в Гиблой реке выискивать.

Надеялся, наверное, что я того стою…

Потом просто развернулся и ушел, не забыв запереть дверь. Связка злорадно звенела, когда он проворачивал ключ в замке. Я лежала, не двигалась – выжидала.

Кощеем Бессмертным нянюшки пугали меня с самого мальства, обещаясь отдать ему после каждой достаточно серьезной шалости. Сначала я боялась и плакала, потом просто боялась, к тринадцати годкам уже начала храбриться, в пятнадцать уверилась, что даже сам Кощей мне не страшен, и смело огрызалась, требуя подать его мне прямо сюда. Уж тогда-то я ему покажу…

Лучше бы, наверное, боялась, с дядькой глупостями не занималась и в горнице над вышивкой безвылазно сидела. Тогда бы не решила по дурости своей непроходимой от жениха сбежать, смиренно приняла бы свою судьбу и сейчас не в темнице томилась, а дома к отъезду готовилась. Раздражаясь на сенных девок и нервничая из-за предстоящей поездки в столицу.

Вместо того я раздражалась на себя и нервничала из-за неминуемой встречи с Кощеем. Конечно, дурой я не была и прекрасно понимала, с кем Тугарин разговаривал, но одно дело – в присутствии Бессмертного бесчувственной прикидываться, и совсем другое – смелой и не запуганной.

Были серьезные опасения, что не сдержусь я и расплачусь.

Недолго позвякав ключами, Тугарин повесил их на крючок рядом с дверью, в недосягаемом для меня месте, будто бы издеваясь. Я лежала не шевелясь, ждала, пока он не уйдет, потом еще немного – просто для порядка и на всякий случай. И лишь убедившись, что Змей меня покинул наверняка, медленно села на постели… Хотя какая это постель? Ни перины, ни одеял или подушек – только тонкая подстилка и прохудившееся в некоторых местах покрывало.

Повезло очень, что Водяной меня сразу высушил, будто играючи, всего-то подув мне на макушку: просушив и волосы, и одежду, и даже сапог… Сапог, к слову, так и остался у Водяного. Один я в реке потеряла, вместе с Марькой, а второй мне был уже без надобности – босой и то удобнее.

Не помоги он мне, сейчас бы мерзла на сквозняке. Не то чтобы я так не мерзла, но прекрасно понимала, что мокрой мне бы здесь совсем туго пришлось. Ребенком я была не болезным, дядька выправил да закалил, но даже его уроки не спасли бы меня от переохлаждения.

Зябко поджимая ноги, я дошла до двери, честно попыталась дотянуться до связки ключей – ржавых, длинных и каких-то даже хищных, в неверных отсветах факелов будто бы щерящихся на меня резкими бороздками. Выпачкала рукав в сырую ржавчину – старыми здесь не только ключи были – и ободрала локоть в кровь, когда раздраженно руку из решеточного плена возвращала.

Это можно было считать последней каплей. Я и так многое вытерпела, не сорвалась сразу, потому что понимала, что побег от жениха – серьезная повинность и мне за нее ответ держать предстоит.

Но… не настолько мой проступок был страшным, чтобы меня узницей делать и в темнице запирать!

Я не заслужила!

Пнув проржавелые, как и все здесь, цепи, я больно отбила пальцы о тяжелый железный ошейник и разрыдалась, свалившись на пол рядом с возмущенно звякнувшими кандалами, зловеще вспыхнувшими полустертыми защитными рунами в ответ на мой раздраженный взгляд.

Использовали их в прежние времена, судя по всему, часто, а потом вот забросили… давненько забросили, если быть совсем точной.

Слезы еще не высохли, а я, вытирая нос рукавом (увидели бы нянечки – чувств бы лишились), уже полезла под кровать, смотреть, к чему эти цепи крепились.

Крепились они к внушительному кольцу. Широкому, надежно вбитому в пол…

– Это ты тут, что ли, буянишь? – тоненький, срывающийся на писк голосок меня напугал. Изрядно струхнув, я дернулась, ударилась затылком о кровать, стальную, тяжелую, будто вросшую в камень, и выползала уже осторожно, тихо постанывая, потирая шишку и ругаясь.

Ругалась теми самыми словами, которые дядька не разрешал своим дружинникам при мне вспоминать. Но они о приказе часто забывали, когда воеводы не было рядом, а я исправно запоминала все слова и выражения и даже могла примерно представить, когда и по какому поводу их стоит употреблять.

Смышленая была, что тут говорить. Ну… раньше была. А потом косу отрезала, и все как-то сразу разладилось.

У двери, держась за прутья передними лапками, стояла большая, откормленная белая крыса с длинным шипастым хвостом.

– Ты невоспитанная, да? – спросила она, красные глазки-бусинки смотрели на меня с наглым любопытством.

– Что?

– Воспитанные девки таких слов не знают. Даже когда я в горницу из темного угла выскакиваю, не знают.

– А невоспитанные? – сдавленно спросила я. Сил не было даже на то, чтобы удивляться. Слишком много всего произошло за последние часы. Кривая тропка, Гиблая река, русалки, Водяной… Варвара. И Тугарин, Тугарин, везде Тугарин.

Я слишком устала и не могла найти в себе сил на адекватную реакцию, что должна была бы последовать при встрече с говорящей крысой… В смысле, визжать или падать в обморок я не стала.

– Невоспитанных я еще не видел, – честно призналась крыса… крыс. Потом спохватился и добил меня вежливым: – Но где мои манеры? Позвольте представиться: Мыш.

– Мышь… – повторила я отупело.

– Мышка-норушка, если быть точнее. Но ты, невоспитанная девочка, можешь звать меня Мыш.

– Василиса, – представилась я. Не хотелось просто быть «невоспитанной девочкой», не для того в меня нянюшки знания разного толка вбивали, чтобы крыса, будь она даже мышкой-норушкой, сомневалась в моем воспитании. Я не невоспитанная, просто всесторонне развитая…

Мыш кивнул, дернул носом и решил бросить меня одну в этой темнице.

– Познакомились, а теперь я, пожалуй, пойду.

Я не могла этого позволить. Не могла допустить, чтобы единственная надежда на спасение вот так просто ушла, помахав мне на прощание шипастым хвостиком…

– Подожди!

Мыш остановился, со странным торжеством поглядев на меня. Плохой у него был взгляд, да и самодовольный вид остроносой мордочки должен был бы меня насторожить, но я хотела на свободу и хотела домой.

И цену за свободу признала справедливой. Он помогает мне выбраться из клетки и замка и доводит до владений Водяного, я угощаю его сыром.

Я была не против, я считала плату за спасение не такой уж большой. Мыш не понимал, чему я так радуюсь, но по стене к ключам карабкался проворно и быстро, на пол скинул и тут же ко мне потащил.

И даже не сильно торопил, пока я лихорадочно подходящий ключ выбирала.

А уже после, когда я со зловещим скрипом дверь открыла да свободу почувствовала, легко забрался по одежде мне на плечо и важно потребовал:

– А теперь пошли на кухню.

Я замялась, желая уговорить его согласиться на сыр с кухни моего батюшки. Раз уж он из темного угла в светлицу человеческих девок выскочить может, то и на кухню в княжьем доме способен будет попасть, а уж я-то его там не обижу. Отблагодарю от всей своей человеческой души…

Мыша это не устраивало.

– Кощею нажалуюсь. Скажу, ты меня заставила угрозами, шантажом и магией. Скажу, что ты ведьма! А ведьм он знаешь как не любит? – щекотно пищал он мне в ухо.

– Как? – прекрасно понимая, что уговорить его не удастся, я просто пыталась понять, зачем тогда вообще из темницы своей выбиралась. Чтобы Мыша до кухни донести?

А мне за это что будет? Злой Тугарин и, возможно, недовольный Кощей?

А я после такого вообще выживу?

– Люто!

Молча, не вздрогнув, даже когда пальцы коснулись мягкой шерстки, я сняла Мыша с плеча, осторожно опустила его на пол и молча же вернулась в темницу. И даже дверь закрыла. Не на замок, просто закрыла.

– Ты что это? – опешил он.

Вытирая испачканную ржавчиной ладонь об уже и без того изгвазданную рубаху, я призналась:

– Я тут подумала и решила, что не готова еще умирать. Я слишком молода.

– Зачем умирать? – растерялся Мыш. – На кухне домовые только, а они людей любят. А уж тебе-то как рады будут. Ведь, почитай, никто из вашего племени к ним не заглядывал еще с тех времен, как тут Марья Моревна гостила. Но и она не человек… ведьма она.

Про Моревну он говорил зло, с такой горячей ненавистью, что мне и самой не по себе стало.

И я полностью уверилась, что выходить мне не стоит, ведь это я к ней в ученицы стремилась, да судьба иначе рассудила. И завела меня в те края, где к Марье относятся враждебно.

– Домовые мне вреда не причинят, а когда Тугарин узнает, что я сбежала, тогда настигнет и съест. А если на кухне настигнет, то по его приказу домовые меня Змею и приготовят. С травками нужными зажарят да на стол на блюде подадут, – я говорила тихо, но уверенно, ничуть не сомневаясь в правильности своих слов. Потому что, как бы хорошо к людям местные домовые ни относились, ослушаться приказа они были не в состоянии. Уж если Кощей их силу в открытую пользует, стало быть держит их волю в своей руке…

Мыш раздраженно дернул меня за прядь:

– Не поймает тебя Тугарин. Как только ты для меня у домовых сыру выпросишь, я тебя из замка тайной тропой выведу, никто и не узнает.

Сомневалась я недолго. Видать, и правда с косой кое-что важное дома оставила. Разум.

– Хорошо. Заглянем на кухню, сыру тебе попросим – и сразу прочь из замка.

– Договорились! – азартно пообещал Мыш.

По коридорам мы крались со всей возможной осторожностью. Я старалась не шуметь, Мыш прислушивался к тишине, чтобы мы ненароком на кого-нибудь не нарвались.

Идти было зябко. Коридоры, согретые светом факелов, не казались зловещими или холодными, но ноги мои заледенели, и морозное онемение легко охватило все тело, и лишь близкое обещание спасения позволяло мириться с этим.

Вопреки моим ожиданиям да досужим слухам и сплетням, замок Кощея не был жутким. Просто холодный, несколько запущенный (паутина украшала все углы и белым покрывалом застилала высокие потолки) каменный дом. Непривычный, но не страшный.

На кухне и вовсе все оказалось дивно и сказочно. В клубах пара, среди одуряющих запахов еды творилось волшебство. Домовые готовили ужин.

Это в моем родном царстве к этому времени лишь светать начало, здесь же время клонилось к вечеру. У отделенного Гиблой рекой Тринадцатого государства все шло своим чередом.

Домовые заметили нас почти сразу, прекратили свою работу, уставились, замолчали. Напрягали меня внимательными взглядами нечеловеческих глаз и оставляли совершенно равнодушным Мыша.

Как на подбор, невысокие хозяйственные мужички с окладистыми бородками, собранными в сложные косы, закатанными рукавами простых рубах и дружелюбными открытыми лицами казались очень располагающими и домашними… если бы не взгляды. Янтарные, сияющие глаза с длинными горизонтальными зрачками напоминали глаза жаб.

– Ну чего уставились? – нагло спросил Мыш, обрывая пелену созерцательной жути. – Я вам человека привел. Хольте ее, лелейте, все ее просьбы выполняйте.

Домовым будто только это и требовалось – меня тут же взяли в оборот. В плед закрутили, на ноги мягкие онучи намотали и где-то найденные лапти одели да за стол усадили, а передо мной поставили миску, до краев полную щей, рядом положили деревянную ложку и щедрый ломоть хлеба. И обступили стол кружком, с умилением глядя на меня.

Домовые чего-то ждали, Мыш ворчал мне в ухо, требуя, чтобы я выпросила его законный сыр.

– Чего молчишь, убогая? – раздражался он. – Просто попроси. Они ради твоей благодарности что угодно сделают.

– Почему? – я знала, что домовому, чтобы он не серчал и не безобразничал, надобно сливки оставлять, или молоко, или пирог, или еще что-нибудь. Неважно что, главное, чтобы от всего сердца. Раньше я не задумывалась, зачем это делается, если домовой – сам хозяин всего дома и волен взять с кухни все, что ему вздумается.

Теперь задумалась. Не было у домовых причин обо мне заботиться. Чужая я им была, они же на службе у Кощея, а я его пленница. Так почему?

– Да потому что ты человек, а ваша радость для них слаще меда. Ни Тугарин или брат его, Горыныч, ни сотник волчьей стаи, часто в замке столующийся, ни даже сам царь-государь не способны дать домовым простой человеческой благодарности. Потому что не люди они, – терпеливо пояснил Мыш, потребовав за свою полезность: – А теперь проси сыра, ешь, что дают, и благодари их. Искренне благодари, чтобы каждому твоей благодарности хватило. Ты же не хочешь их обидеть?

– Ты мне выбраться из замка обещал, – напомнила я, с недовольством понимая, что все это слишком меня задерживает. Как бы беды не случилось…

– Так путь наш в печку ведет, – пожал плечами Мыш. На всякий случай спрыгнул на стол, отошел подальше и уже оттуда, с безопасного расстояния, признался: – Без их разрешения ты все равно не выберешься. Все другие выходы под надзором Кощея находятся.

На одно короткое мгновение невыносимо сильно захотелось не сыр для Мыша у домовых попросить, а его тушку мне на стол подать, запеченную с яблоками и черносливом. И чтобы непременно кусочек сыра в его пасти торчал.

Но я вдохнула, выдохнула, покрепче закуталась в покрывало и смиренно попросила. Вежливо, робко, с самым трогательным выражением лица, на которое только была способна… С няньками это никогда не проходило, домовые же, будто только просьбы моей и ждали, целую головку сыра притащили, перед Мышем положили и на меня уставились.

Жутко.

Но я уже была научена, как правильно реагировать надо, и старалась радоваться, благодарить, восхищаться…

– А теперь ешь, – велел Мыш, голодным взглядом оглаживая сыр.

Домовики активно закивали, эхом подхватив слова Мыша:

– Ешь!

– Ешь!

– Ешь!

Если до этого зловещего рева я еще могла бы как-то сговориться с аппетитом и съесть все на радость местной нечисти, не избалованной людской благодарностью, то теперь у меня точно кусок в горло не полез бы.

– Только они могут ход открыть, – как бы между делом напомнил Мыш, примеряясь к сыру, решая, с какой стороны к нему лучше подступиться.

Я не хотела есть, я хотела вернуться домой, повиниться перед батюшкой, согласна была даже стать женой Ивана-царевича.

Хотела перевернуть тарелку, раскрутить за хвост Мыша и запустить его в окно.

Очень хотела расплакаться.

Но покорно взяла ложку и с натужной улыбкой, не чувствуя вкуса, проглотила первую порцию щей.

– В этом деле главное – искренность, – сварливо заметил Мыш, когда домовые, не удовлетворенные моей фальшью, подались вперед в надежде нащупать и уцепить хоть крупицу истинной благодарности.