Художественное оформление Я. А. Галеевой

I’ll Be Right There

Copyright 2010 ©S hinKyung-sook «Я буду рядом»

© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

 
Кто плачет в этот час? Не ветер ли ночной
Гранит верховные алмазы надо мной?
Кто плачет так, что я сама вот-вот заплачу?
 

Поль Валери. Юная Судьба

Пролог
«Можно мне приехать?»

Это был его первый звонок за восемь лет.

Я сразу узнала его голос. В тот момент, как он произнес в трубку:

– Алло!

Я тут же спросила:

– Где ты?

Он молчал.

Прошло целых восемь лет. Немаленький срок. Если сосчитать часы этого периода, то цифра окажется весьма внушительной. На протяжении этих восьми лет мы старались не встретиться даже взглядами на совместных вечеринках у давно забытых по разным причинам людей. Только в момент прощания с хозяевами дома мы лишь коротко обменивались рукопожатиями. Вот такие сложились отношения.

Я не помню, где это произошло. В памяти всплывает теплая летняя ночь, мы стоим на нижней ступеньке ужасно крутой лестницы, затерянные в лабиринтах большого города. Должно быть, где-то поблизости был фруктовый ларек, потому что запахи влажного ночного воздуха напоминали мне аромат надкушенной сливы.

Тогда я первая взяла его за руку и тут же отпустила – так я собиралась с ним попрощаться. Я просто не могла заставить себя сказать «до свидания» или «увидимся позже». Ведь мои искренние жаркие слова я прятала, как драгоценные жемчужины, и совершенно не обращала внимания на то, что он может подумать о моем прикосновении. Я знала: стоит мне открыть рот и произнести хотя бы слово, как все далеко запрятанные слова ринутся наружу со стуком падающих на землю предметов с оборвавшейся веревки. Быстро этот стук невозможно прекратить. Так и я не смогу проконтролировать выстраданный поток слов. Меня бросала в дрожь сама мысль о моменте, если все вдруг выплеснется наружу, поэтому умело изображала полное спокойствие. Я была не в состоянии забыть те дни, когда мы постепенно узнавали друг друга и многому учились друг у друга. Нельзя было предать память о тех счастливых днях.

Время никогда и ни для кого не бывает справедливым и легким. Хоть сейчас, хоть восемь лет назад.

В мгновения моего спокойного вопроса «Где ты?» я вдруг поняла: больше не прячу те слова, которые тогда, восемь лет назад, не могла сказать ему, больше не притворяюсь, что у меня все чудесно, лишь бы скрыть бурное волнение. Как бы со стороны я услышала свою невозмутимую интонацию. Куда они исчезли, все эти слова, когда-то заставлявшие меня часами бесцельно бродить по незнакомым дорогам и сходить с ума от тоски и сомнений? Как пропали эти невыносимо горькие чувства? Куда ушла невозможная боль, которая подобно острому копью охотника пронзала мое сердце? Неужели она оставила в покое мою душу и дала мне возможность сейчас так безупречно держаться? Неужели это жизнь? Разве безжалостная быстротечность времени одинаково печальна и благословенна? В те далекие времена меня захватил бурный водоворот чувств, я барахталась и не могла всплыть на поверхность. А кто-то давно уже забытый поделился со мной многовековой мудростью: «Пройдет и это». И тот, кто страдает, и тот, чья жизнь – полная чаша, должны знать эту мудрость. Одному она дает силы и терпение, а другому дает шанс вступить на путь смирения.

В телефонном пространстве повисла тяжелая тишина. Я слишком поздно поняла, что нарушила привычный порядок вещей. Я никак не поприветствовала его, и это выглядело очень странно. Я вовсе не хотела выдавить из себя что-то вроде «Сколько лет прошло!» или «Как дела?». Полагаю, именно мой вопрос через восемь лет без приветствия его сильно обескуражил. Конечно, вы можете спросить человека, где он находится, если часто звоните ему, нередко видитесь. Но с момента нашей последней встречи прошло восемь лет, и вот теперь он был на одном конце телефонной линии, а я на другом. Время может подталкивать нас вперед, но если бы в юности я знала, что тот день никогда больше не повторится, все могло бы сложиться иначе. Просто один человек никуда бы не уехал, а другой все еще был бы жив. Если бы я только понимала: в тот момент, когда вам кажется, что все кончено, в жизни начинается новая пора.

Я посмотрела в окно.

Тишина растягивалась, обволакивала нас, а за окном разливался утренний зимний рассвет. Вчерашний прогноз погоды предупреждал о сегодняшнем снегопаде, но, похоже, пока предсказания синоптиков не подтвердились. Небо медленно окрашивал неяркий свет восходящего солнца. В такое время вы дважды подумаете, прежде чем позвонить малознакомому человеку, да и очень близкому тоже. Звонки в такое время бывают или срочными, или несут плохие новости.

– Профессор Юн в больнице.

– ?!

– Я подумал, что следует сообщить тебе.

Обеими руками я вцепилась в телефонную трубку. Потеряв дар речи, заморгала и отвернулась от окна. «Я подумал, тебе следует знать об этом». Эти слова кружились у меня в голове, как снежинки в воздухе. Я сосредоточилась на звуках его голоса и изо всех сил зажмурила глаза, чтобы не покатились слезы. Но, к моему удивлению, снежинки слов продолжали свое кружение.

– Похоже, он уже три месяца находится в больнице.

– Вот как!

– Скорее всего, ему недолго осталось.

Три месяца в больнице? Глубокий вздох сорвался с моих губ. Обида на профессора Юна поднялась во мне, заслоняя все вокруг, и тут же схлынула. Прошло уже три года с тех пор, как я в последний раз видела его. Профессор Юн настоял, чтобы остаться в полном одиночестве, когда начала прогрессировать его болезнь. Так же сделала в свое время и моя мать. Тогда профессор не хотел никаких посещений, сейчас он один лежал в комнате, в которую можно было проникнуть только через бесчисленные закрытые двери. Он оставался стойким и верным своему одиночеству перед лицом смерти.

Три года назад ранним зимним утром я отправилась навестить профессора Юна, но вернулась обратно, так и не встретившись с ним. Больше я никогда не пыталась увидеть его. В то зимнее утро, первое утро нового года, мне хотелось поздравить профессора с праздником. И хотя я знала, что он не мог долго сидеть на одном месте из-за проблем с дыханием, но все-таки надеялась увидеть его. Я вышла из дома затемно, с неба падали огромные хлопья снега. Я тогда довольно плохо водила машину и потому беспокоилась, что с машиной может произойти какая-нибудь неприятность. Снегопад усиливался, сильно дул северный ветер. Машина временами буксовала на заснеженной дороге и в конце концов угодила в сугроб за горой, недалеко от дома профессора Юна. Я не могла одна вытащить машину, потому оставила ее на дороге и двинулась вперед сквозь снежный буран. Мои щеки пылали от холода, на брюках из снега образовались сосульки. Я обернулась и увидела, что снеговая пелена полностью укутала гору. Любой новый порыв ветра вздымал тучи снега, затем они оседали на горных склонах. С каждой минутой становилось все труднее различать предметы. Снег валил все сильнее, а дом профессора Юна был довольно далеко. Я заставляла себя идти дальше, но постепенно страх охватывал меня все сильней. От хруста обломившейся под тяжестью снега ветки или треска падающей сосны все у меня внутри сжималось от ужаса. И когда огромное сухое дерево, не в силах более выдерживать снежную ношу, с глухим шумом рухнуло на землю, я в панике бросилась обратно к машине.

Я так и не смогла приблизиться к его дому! Да и вернуться к себе мне оказалось очень сложно, ведь моя машина намертво застряла в снегу. Больше никогда я не решалась повторить попытку добраться до дома профессора Юна. Стоило мне подумать о нем, и мысль, что я никогда не сумею добраться до его дома, сковывала мой разум. Нечто подобное происходило не только со мной. Один мой приятель признался: однажды, соскучившись, он решил отправиться к профессору Юну посреди ночи. Но едва в отдалении показался дом профессора, как его охватила странная робость. Он не смог подъехать ближе, только поднялся на горный склон и, взглянув на освещенный дом, отправился обратно. Покинув эту деревню, он обнаружил, что его губы были искусаны в кровь. Почему же мы не смогли просто так войти в дом к профессору Юну, как в старые добрые времена?

С телефоном в руке я встала из-за стола, подошла к окну и приоткрыла жалюзи. За окном медленно кружились белые хлопья снега.

Меня не удивила сообщенная новость. Я с волнением ждала, что однажды мне придется это услышать. Просто я не предполагала узнать это именно сегодня. Вначале редкие снежные хлопья показались мне случайно залетевшими гостьями, но теперь их стало больше, они образовали густую пелену. Хвоя гималайского кедра во дворе дома напротив всегда оставалась ярко-зеленой, даже зимой, сейчас же медленно покрывалась снежной сединой. Вокруг не было ни души. Только местный автобус, на котором я за четыре года жизни здесь ни разу не ездила, осторожно скользил по заснеженным боковым улицам.

Я вечно путаю недавние события, буквально вчерашние, с теми, что случились лет десять назад. Например, могу долго стоять перед открытым холодильником, искупавшись в его холодном воздухе, и напряженно вспоминать, что же я хотела оттуда достать, но, так ничего и не вспомнив, тихо закрыть дверцу. Воспоминания же о том, как я впервые познакомилась с профессором Юном, невероятно свежи в моей памяти.

Мне тогда было двадцать лет. В то время, глядя на название одной книги, я могла воссоздать в памяти двадцать других книг, о которых напоминало это заглавие. Однажды мы ждали начала занятий в залитой ярким мартовским солнцем аудитории, моя голова лежала на парте. Открылась дверь – вошел профессор Юн. Когда он проходил мимо меня, то мой взгляд упал на его ноги. Туфли на них были настолько большими, что при ходьбе ступни выскальзывали наружу. Казалось, это вовсе и не его туфли. Сгорая от любопытства, что же за человек носит такие огромные туфли, я вскинула голову и тут же ощутила стыд. Неужели бывают на свете столь худые люди? Скорее всего, ни одни туфли в мире не пришлись бы ему впору. Я смотрела на него, и в голове промелькнула мысль о мумии.

Я поспешно перевела взгляд с его тощей фигуры на лицо. Глаза проницательно блестели за стеклами очков. Он подошел к окну и выглянул. Громкие крики студентов на демонстрации мешали ему начать лекцию. Холодный мартовский ветер загнал в аудиторию клубы слезоточивого газа. Тут кто-то в аудитории попытался плотно закрыть одно окно. Профессор Юн долго стоял у другого окна, наблюдая за демонстрацией. Он молчал, и вскоре мы все, один за другим, присоединились к нему. Группу студентов преследовала разъяренная полиция. Белые облачка поднимались над их головами в холодном мартовском воздухе. В тот день профессор Юн задал один вопрос: «В чем смысл искусства в нашу эпоху?» Я не знала, предназначался ли этот вопрос нам или же самому себе, но увидела, как его умное лицо исказила боль. В тот самый момент я впервые по-настоящему обратила внимание на его глаза, и острая, неведомая мне раньше боль пронзила мое сердце. Но откуда я тогда могла знать, что подобные дни неумолимо надвигаются на нас? Или о том, что странная, пронзительная боль, которую я впервые ощутила в тот день, останется со мной на многие годы? И хотя воспоминания о проведенных вместе с ним днях потеряли остроту, меня время от времени преследует воспоминание о глазах профессора Юна. Если перед моим мысленным взором всплывает его взгляд, я снова ощущаю укол острой боли. Эта боль сотнями мелких частиц пронзает мое сердце насквозь, а затем выплескивается наружу, и я снова и снова задаю себе один и тот же вопрос:

– Что ты делаешь?

Когда мне было двадцать, стоило этой мысли мелькнуть в моей голове, я уходила из кампуса и часами бродила по городу. Казалось, мои глаза щипали жгучие пары слезоточивого газа, рассеянные в воздухе. Неужели ничего не изменилось за столько лет? Ведь даже сейчас, когда я вспоминаю его взгляд, то немедленно выхожу из дома, иду, не выбирая дороги, и брожу по городу до изнеможения. Ни я, ни общество не изменились в лучшую сторону, а стали лишь еще более несовершенными. Когда мост над рекой, соединявший два конца города, вместе с автобусом, в котором девочки ехали в школу, рухнул вниз; когда я увидела, как ранним утром самолет врезался в высокое здание на Уолл-стрит; когда в первый день нового года я, не веря своим глазам, почти десять часов смотрела по телевизору на объятые пламенем ворота Суннемун, я задавала себе один и тот же вопрос: «Что ты делаешь?» И мне пришлось выскочить из дома посреди ночи с ключами от машины и ездить кругами вокруг того места, где некогда возвышались ворота Суннемун. Наконец я почувствовала – готова вернуться домой. В такие моменты я чувствую: привычный мир разваливается на части. И я отправляюсь бродить по городу. В пору тоски и одиночества в моей голове вспыхивает одна привычная мысль: «Если бы только он был здесь!»

Кто из нас решил уйти первым?

В какой-то момент я смирилась с мыслью, что мне придется жить без него. Я переживала и ужасно боялась, но, похоже, тогда для меня настало время принять это решение и идти дальше по жизни одной. Но даже после такого решения мысли о нем упорно не отпускали мою память. Как и воспоминание о проведенной вместе ночи в какой-то приморской деревушке.

Неужели мы могли вот так гулять всю ночь напролет? Под проливным дождем? Мы сели на паром в Инчхон и отправились на дальний остров, но теперь я не смогу вспомнить названия той деревушки. Поначалу мы вовсе не собирались туда ехать. Просто я села в метро на станции «Сеульский вокзал» на первую линию. То, что это была первая линия, в общем-то, не имело особого значения. Точно помню, проходила через станцию «Бучхон». Мне кажется, дело было в июле, хотя все могло происходить и в июне, и даже в августе. На нем была белая рубашка с коротким рукавом, а значит, все события случились в один из летних месяцев. В вагон набилось столько народу, что было трудно дышать. Я тогда ужасно устала, и потому мне совершенно не хотелось ни о чем разговаривать. Когда поезд останавливался на очередной станции, в вагон втискивались люди, наполняя тесное пространство запахом пота. Глядя, как он покачивается в такт движению поезда, нахмурив брови, я предложила ему уехать куда-нибудь далеко-далеко. А возможно, это предложил он. Мы вышли из метро в Инчхон, а затем сели на автобус до Международного морского вокзала. Нам было все равно, куда поплывет паром, лишь бы подальше от города. И паром перевозил нас через море. Когда мы стояли бок о бок на борту и вдыхали соленый морской бриз, моя усталость вдруг оставила меня. Мы просто смотрели на море. Впервые в жизни я так далеко отплывала от берега. Он же вырос в небольшом приморском городке и потому не мог в полной мере понять моих чувств. Попасть на остров оказалось не так-то просто. Когда через два часа пути по морю паром наконец подошел к острову, начался прилив, мешавший добраться до берега. Кто-то из жителей пригнал к парому небольшую моторную лодку, чтобы пассажиры смогли безопасно доплыть до берега. Из лодки я наблюдала за деревенскими детьми, ловившими рыбу руками прямо в воде. Я забеспокоилась, ведь их в любой момент может смыть приливная волна, но один человек в лодке сказал, что дети просто стоят на скрытой под водой дамбе. И еще добавил: это можно увидеть позже, когда сойдет прилив. Моторная лодка доставила нас на другую затопленную водой дамбу. Я приподняла подол юбки, а он закатал брюки, и мы осторожно дошли до берега.

В тот день мы постарались осмотреть на острове как можно больше. Должно быть, тогда выдался очень дождливый сезон. Большинство людей расположились на пляже, и лишь немногие купались в море. И чем дальше мы отходили от причала, тем меньше людей встречали на своем пути. В воздухе пахло солью, а деревья, немного в стороне от пляжа, гнул сильный ветер. Мы стояли на пляже, обняв друг друга за плечи, а темно-красное солнце медленно погружалось в море. Через мгновение закат завершился – багровый солнечный шар растворился в океане. И мы вдруг почему-то помрачнели. Во время путешествия он все время пытался поговорить со мной, но теперь вдруг умолк. И я тоже молчала. И так мы молча шли по берегу, пока не набрели на мертвую чайку, выброшенную приливной волной.

– Птица! – пробормотала я, заметив ее на мокром песке.

Он принялся копать ямку, чтобы похоронить ее.

– Зачем ты это делаешь? Волна уже скоро смоет ее в море.

– Все равно.