При упоминании «моего мира» лекарь привычно нахмурился и послал мне предупреждающий взгляд, который я благополучно проигнорировала. Мы всё равно были одни, и я говорила достаточно тихо, чтобы даже если служанка осталась подслушивать под дверью, ей ничего бы не удалось разобрать.

– Слуги нужны, чтобы выполнять поручения, – ровным голосом проговорил Чатьен Васт, в этот раз не став заострять внимание на моей вопиющей неосмотрительности и легкомысленности. – Отдавай приказы – этого достаточно.

– Никаких правил на этот счёт? – я даже удивилась. За время общение с лекарем мне показалось, что в этом мире урегулировано абсолютно всё вплоть до того, как часто и глубоко человек должен дышать.

– Никаких.

Это меня немного успокоило.

– Хорошо.

Обречённо вздохнув, я повернулась к двери и, немного повысив голос, позвала: «Чала!»

Дверь тут же открылась, и девушка поспешно вошла в комнату, замерев в паре шагов от меня с низко опущенной головой. Мне крайне не понравилось её заплаканное лицо – подобная реакция на простую просьбу выйти мне показалась странной.

– Я хочу помыться, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказала я. – Подогрей и принеси воду.

– Да, Сиреневая госпожа.

Получив чёткий приказ, девушка заметно оживилась и опрометью бросилась его исполнять

– Почему она плакала? – дождавшись, пока её шаги стихнут, спросила я у своего надсмотрщика.

– Что ты ей сказала? – вопросом на вопрос ответил лекарь.

Я неопределенно пожала плечами, за что получила очередной недовольный взгляд мужчины – старые жесты то и дело прорывались, как я ни старалась от них избавиться.

– Всего лишь попросила уйти.

– Ты так и сказала? – уточнил Васт. – Уйди? Не выйди, а уйди?

Теперь настала моя очередь хмуриться.

– Да, – подтвердила я после короткой заминки. – Я неправильно сказала?

– Для слуги слово «уйди» означает «ты не справился со своими обязанностями, уйди и не возвращайся», – спокойно объяснил лекарь. – Для любого слуги это равносильно смерти. Потеряв работу, он не сможет найти другую – никто не примет на службу человека, которого выгнали. Считается, что он непригоден для работы.

– Жестоко, – заметила я. – А если сказать выйди?

– «Выйди», означает «оставь меня, сейчас я не нуждаюсь в тебе, но когда ты понадобишься, я тебя позову».

Я в очередной раз тяжело вздохнула. Все эти нюансы в словах, жестах и прочих мелочах, которым я прежде не придавала значения, изрядно меня выматывали. Я была просто физически не в состоянии уследить сразу за всем. Это угнетало и, одновременно, заставляло моё сердце замирать от страха. Время шло, и ни я, ни Чатьен Васт не могли точно сказать, когда наше уединение будет окончательно нарушено. Сейчас, когда я пришла в себя и практически полностью восстановилась физически, вопрос «выхода в свет» был лишь вопросом времени. Удержать Ришана от визитов оказалось практически нереально, что уж говорить об отце или матери, которым наверняка вскоре захочется увидеть собственную дочь.

Полежав минут десять в горячей воде, при этом вежливо отказавшись от помощи Чалы в мытье, вместо этого велев девушке приготовить мне повседневную одежду, я морально приготовилась к долгому, трудному дню: не считая коротких встреч с братом, в этом мире я не общалась ни с кем, кроме своего надзирателя. Естественно, я немного опасалась чем-то выдать своё иномирное происхождение. Однако желание узнать что-то новое пересилило страх. Ещё в детстве мама всегда говорила, что мой девиз «слабоумие и отвага». Я всегда возмущалась подобной характеристике. А сейчас, пожалуй, готова согласиться. Шило в одном месте, как говорится, не утаишь. И я не про мешок.

Когда я вернулась в свою комнату, там меня уже ожидала Чала с разложенными на кровати предметами моего гардероба – всё сиреневого цвета. Как объяснил мне однажды Чатьен Васт, в поместье Лундун было принято облачаться в цвета, соответствующие титулу. Сиреневый, конечно, никогда не был моим любимым цветом, но и особого отторжения не вызывал, поэтому я легко смирилась с данным правилом.

С нательным бельём я справилась без труда: у бриджей было всего три завязки: на поясе и под коленями – так что затруднений они у меня не вызвали. Фурди завязывалось спереди на груди на манер корсета, причём ленты перехлёстывались в определённой последовательности – после многочисленных тренировок под присмотром Чатьена Васта с этой миссией я тоже научилась справляться. А вот цэхинь – верхнее платье, которому, по сути, уделялось самое большое количество внимания, – вызывал у меня чуть ли не панический страх. Потому что мало того, что у него была сложная шнуровка на спине, так ещё и по боковым швам по всей длине от подола до подмышек шёл ряд мелких крючков, часть которых – те, которые шли до середины бедра, – можно было расстегнуть в случае, если, например, нужно оседлать лошадь или танцевать.

Пока я разбиралась с нательным бельём и нижним платьем, Чала стояла возле окна всё в той же позе: слегка ссутулившись и почтительно склонив голову. Мне это зрелище совершенно не понравилось, но как сделать замечание, не вызвав новую волну истерики или, что ещё хуже, не нарушив какое-нибудь негласное правило, о котором Чатьен Васт мог просто забыть мне рассказать, я не знала, поэтому, скрепя сердце, молчала. Добравшись до цэхиня и немного повертев его в руках, я обречённо вздохнула и повернулась к служанке:

– Чала, помоги мне.

Девушка в эту же секунду оказалась возле меня и осторожно, стараясь не задеть моих пальцев своими, забрала цэхинь. Не дожидаясь её просьбы, я расставила руки в стороны, чтобы Чале было проще меня одевать. Мягкая ткань, похожая на шёлк, только более плотная, нежно скользнула по моим рукам. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь пением птиц за окном да шелестом ткани, девушка проворно справилась сначала со шнуровкой на спине, а затем и с крючками. Бросив беглый взгляд в небольшое прямоугольное зеркало, стоящее на прикроватной тумбочке, я удовлетворённо хмыкнула: вид был вполне приличный.

– Чала, я благодарю тебя, – повернувшись к девушке, проговорила я.

Глаза служанки тут же стали огромными, как блюдца.

– Сиреневая госпожа, что вы такое говорите, – испуганным шёпотом отозвалась она. – Вы не должны меня благодарить!

Я недовольно поджала губы. Мне хотелось сказать, что хорошо выполненная работа заслуживает благодарности, и, несмотря на то, что словарный запас уже позволял мне это сделать, я промолчала, будучи не уверенной в том, что смогу произнести столь длинную фразу без ошибок.

Не допустив Чалу до своих волос, тяжёлой тёмной гривой спадающих мне на спину, я отправила служанку за завтраком, а сама опустилась на стул перед зеркалом и принялась сосредоточенно водить деревянным гребнем с редкими зубцами по волосам. Лицо, смотрящее на меня из зеркала, мне совершенно не нравилось. Бледная, практически прозрачная кожа, сквозь которую на шее и висках отчётливо проступали синие вены; чересчур пухлые, кукольные губы и глубоко посаженные глаза странного цвета – не то серые, не то бледно-жёлтые. Одно радовало – волосы были просто загляденье: густые, длинные, иссиня-чёрного цвета. В прошлой жизни о такой шевелюре со своими тонкими тремя волосинками на всю голову, которые ещё и постоянно секлись, я могла только мечтать.

– Тебе стоит заняться волосами, – заметил Чатьен Васт, бесшумно входя в комнату. Если бы я не видела его отражение в зеркале, наверняка бы испугалась. – Нельзя ходить так.

Я недовольно скривилась. Ещё чуть-чуть, и я буду реагировать на это его «нельзя», как бык на красную тряпку тореадора.

– Хорошо, – покладисто отозвалась я, решив не устраивать подростковые бунты на пустом месте. – Я попрошу Чалу.

В этот момент девушка как раз вошла в комнату с подносом в руках.

– Завтрак, Сиреневая госпожа, – поставив поднос на стол возле окна, сказала она, вновь почтительно склонив голову.

– Шиануся, – поправила я, посчитав, что это имя звучит намного лучше, чем Сиреневая госпожа. – Называй меня так.

Судя по испуганному выражению лица девушки и тому, как мгновенно посерело лицо моего надзирателя, я сказала что-то не то.

– Сиреневая госпожа, – голос Чалы дрожал. Казалось, ещё чуть-чуть, и она вновь разрыдается. – Я не могу… так нельзя…

Я почувствовала, как внутри медленно начинает закипать раздражение.

– Я – Сиреневая госпожа поместья Лундун, – пафосно проговорила я, чеканя каждое слово. – Ты – моя служанка. Я решаю, что можно, а что нельзя.

– Да, Шиануся, – Чала отвесила мне низкий поклон.

– Выйди, – распорядилась я, поднимаясь со стула и направляясь к столу.

– Это было опрометчиво, – оставшись со мной наедине, заметил лекарь отстранённо.

– Ты сказал, что правил для общения со слугами нет, – напомнила я. Чатьен Васт в очередной – должно быть уже тысячный – раз исправил образование придаточной части. Я только зло закусила нижнюю губу: ну, я ведь помнила об этом ещё вчера! Специально заострила внимание именно на этой грамматической конструкции, и всё равно ошиблась ровно в том же месте.

– Правил нет, – подтвердил лекарь, привычно проигнорировав моё недовольное пыхтение из-за замечания относительно речи. – Но есть нормы морали. Личное имя нельзя использовать посторонним. Только семье. Для всех остальных – особенно слуг, – существует титул.

– Мне он не нравится, – скривившись, сказала я. – Сложный и длинный. Лучше Шиануся. – Внезапно мой разум зацепился за одну нестыковку, и я с подозрением посмотрела в карие глаза своего надзирателя. – Ты называешь меня по имени. Но ты не член семьи.

Ни единый мускул не дрогнул на его лице.

– Я называю тебя по имени только когда мы одни, – заметил он. – На людях для меня ты Сиреневая госпожа или просто госпожа.

– А ты для меня? – уточнила я.

– Чатьен или Чатьен Васт.

Поскольку мы были одни, я решила всё-таки задать давно интересующий меня вопрос.

– Что значит «Чатьен»? – спросила я. – Я имею в виду, в моём мире у людей три имени: личное имя, фамилия – это что-то вроде обозначения семьи, к которой человек принадлежит, и отчество – оно образуется от имени отца.

Во взгляде лекаря отразилось недовольство: его, очевидно, раздражало, что я упорно продолжаю упоминать «другой мир» и «прошлую жизнь». Но разве возможно иначе? Сравнения неизбежны.

– Фамилий нет, отчества тоже нет, – всё же снизошёл он до объяснений. – Только личные имена. Ты – Шиануся. Я – Васт. Чатьен – это звание. Означает, что я прошёл обучение и могу лечить людей, а также брать учеников и передавать свои знания им.

– А-а-а, – протянула я. Я-то всё время про себя называла Васта лекарем. А он оказывается чатьен. Что ж, теперь буду иметь в виду.

Добравшись до стола и опустившись на табурет, я с изумлением уставилась на поднос. Помимо двух стандартных пиал с недо-овсянкой и травяным настоем здесь была плоская тарелка с чем-то, напоминающим мясной гуляш с листьями какой-то травы. Но, что самое изумительное, рядом с тарелкой лежала обычная деревянная ложка!

Растеряно моргнув, я взяла в руки ложку и повернулась к чатьену.

– Что это? – спросила я, указывая на предмет в своей руке.

– Ложка, – последовал лаконичный ответ.

– Я вижу, – мрачно отозвалась я. – Почему я вижу её только сейчас?

– Я не знал, знаешь ли ты, как ею пользоваться, – голос Васта остался всё так же спокоен, практически равнодушен. – Кроме того, я не давал тебе ничего, что требовало бы её использования.

Я возмущённо закатила глаза и переключила своё внимание на завтрак. Всё-таки Васт ещё тот хитрый жук. На первый взгляд кажется таким серьёзным, непробиваемым человеком, но с ним нужно постоянно держать ухо востро – того и глядя устроит какую-нибудь мелкую подлянку.

Мой завтрак внезапно прервал звук открывающейся двери. Подсознательно понимая, что Чала не стала бы входить без прямого приказа, я, судорожно сглотнув, обернулась. На пороге, облачённый в тёмно-зелёные одежды, стоял Эльзир – бэкхран поместья Лундун и по совместительству отец Шиануси. Мой отец.

«Вот и пришёл конец спокойной жизни, – обречённо подумала я, откладывая ложку в сторону и поднимаясь из-за стола, чтобы приветствовать отца как подобает. – Теперь пан или пропал».