И всё же думать о грустном не хотелось: ведь она, после этих изнурительных командировок, снова в Париже и уже виделась с Рафаэлем! Пятница – а сегодня именно пятница – всегда была их днём, и Анастасья надеялась, что вечером они снова встретятся в Сите-Ю.

Едва она вошла в квартиру, зазвонил телефон. Увы, это был не он…

– Анастазья, ça va¹¹? Надо срочно позвонить Анджеле в Нью-Йорк по поводу участия Гая Ричи! Я отправил тебе имейл. А кроме того, отчёт по Коста-Рике требует доработки… Меня очень тревожат эти беспорядки, они могут серьёзно навредить гала-ужину… Не верится, что на дворе две тысячи восемнадцатый, как будто Средневековье! Что там говорят? Может, позвонишь тому типу из пресс-службы Елисейского дворца?

Анастасья покорно слушала трескотню Ги Шульца, исполнительного директора SOS World – международной благотворительной организации, помогающей жертвам терактов. Её неутомимый шеф, который вызывал в ней восхищение и раздражение одновременно, обожал грузить всех срочными поручениями в любой день и час. И как этот кипящий энергией франко-немец находил время для чего-либо, кроме работы? А ведь у него как-никак трое детей! В отличие от Анастасьи, постоянно живший в Брюсселе Ги путешествовал немного: тринадцать лет назад после теракта в лондонском метро он потерял ногу и передвигался только в инвалидном кресле. Впрочем, через месяц он собирался приехать в Париж на благотворительный гала-ужин, от которого зависела почти треть бюджета их организации.

«Послушай, Ги, мы же договорились, что я возьму пару дней отдыха, эти командировки меня доконали! К тому же я только что была у доктора и хотела бы прийти в себя», – собиралась произнести Анастасья, но вместо этого неожиданно спросила:

– Ги, скажи, а что ты думаешь по поводу моих идей?

– Твоих идей? – повторил он так, будто неожиданно речь пошла о полёте на Марс.

– Разве ты не получил мой имейл? Пока я была в Канаде, у меня появилось много соображений… Думаю, люди, пережившие этот ужас, заслуживают большего, тебе не кажется? В последнее время мы сосредоточились на юридических аспектах: судебных исках, изменении законодательства, онлайн-консультациях. Но этого недостаточно!

– Анастазья…

– Прости, Ги, дай мне закончить… Необходимо усилить психологическую помощь выжившим в терактах! У меня куча мыслей: горячая линия на разных языках, добровольцы – вернее, создание целой сети. Можно, например, назвать это «Отзывчивые соседи»! И специальные тренинги для местных психологов – ведь далеко не везде есть нужная экспертиза. Что ты об этом думаешь?

Анастасья живо представила выражение лица Ги Шульца на другом конце провода: наверняка он сделал своё любимое движение головой, означавшее, что она снова испытывает его терпение.

– Анастазья, мы обсудим это потом! Ты же понимаешь, сейчас главное – гала-ужин и ещё раз гала-ужин! Без этих спонсорских денег…

– Кстати, я расписала, как мы можем оптимизировать расходы, – продолжала гнуть своё Анастасья. – Например, сократить мои командировки! Я могу участвовать в тренингах удалённо…

– Нетворкинг – это наше всё! Ты прекрасно знаешь, что без личных контактов…

Прослушав получасовую лекцию, Анастасья наконец положила трубку и отправилась прямиком в ванную. Теперь она уж точно нуждалась в полном расслаблении: не помешало бы полежать часок в горячей воде с пеной, не думая ни о каких тренингах и ужинах в Гран-Пале…

Ги не в первый раз зарезал на корню её проекты. Стоило проявить хоть немного инициативы – и вот пожалуйста: находилась куча аргументов, чтобы отмести любые, даже самые здравые предложения! А потом он нередко сам возвращался к её идеям, которые уже искренне считал своими… Она была исполнителем – обычным исполнителем без права на свой голос! Да, Рафаэль в шутку даже сравнивал её с той девушкой из «Дьявол носит Prada»… Слава богу, Ги Шульц не требовал, чтобы она лично подавала ему кофе!

Жаль, что в ванную нельзя взять компьютер: «Анна Каренина», которую она начала читать в Монреале, пошла на удивление хорошо – а она-то думала, что ненавидит Толстого! Анастасья уже собиралась положить телефон на полочку у зеркала, как вдруг на нём появилось новое сообщение: «Вылетаю по делам в Милан. Напишу, когда вернусь». Конечно же, классика жанра! Несколько дней назад, когда она была у него в Сите-Ю, профессор Рафаэль Санти-Дегренель ни словом не упомянул о предполагаемой поездке…

Лион – Париж, 2004

Осень две тысячи четвёртого выдалась на удивление мягкой: казалось, лето никогда не кончится и листва лионских скверов так и останется зелёной и свежей. Набережные Соны завораживали спокойствием, а гора Фурвьер со своей бурной растительностью живописно контрастировала с однообразно элегантной застройкой центра.

Настю Белкину, две недели назад приехавшую учиться в Лионском университете, красота осени трогала очень мало. Какой контраст с Парижем! Второй по величине промышленный город Франции, где её любезно зачислили в магистратуру на курс политики инновации и развития территории, казался недружелюбным и скучным. Уже в восемь вечера Лион словно вымирал: по улицам слонялись лишь арабы да всякие попрошайки. Приличные лионцы собирались в «своих» ресторанах или просто сидели по домам. Как будто в этом сонном городе нет ни кино, ни хороших баров, ни просто мест, чтобы потусить с друзьями…

Как же ей хотелось в Париж! Там остался Жан-Ив… Судьбоносное знакомство состоялось на прошлогодней стажировке: два месяца Настя слушала нудные лекции и ходила по экскурсиям, и вот наконец на одной из вечеринок это случилось – она встретила его! На первый взгляд Жан-Ив, немного зажатый, в забавных круглых очках, казался обыкновенным симпатичным парнем. Настя сразу поняла, что она ему нравится: это бросалось в глаза. Выпускник Ля Гранд-Эколь – Института политических и социальных наук, название которого тогда ничего ей не говорило; увлекается комиксами – она узнала, что по-французски они называются bande dessinée и это целая книжная индустрия. Однако, гуляя с Жан-Ивом по набережным Сены, она даже не подозревала, что её ухажёр – сын самого Батиста де Курзеля, знаменитого философа и романиста, о чём ей сообщил однокурсник Боря Левин – ходячая французская энциклопедия и ужасный ботаник.

И вот теперь, из-за того что ни один столичный университет не одобрил её заявку на обучение, пришлось ехать в Лион и только мечтать о встрече! Конечно, они с Жан-Ивом регулярно созванивались, но, как известно, такие отношения не могут продолжаться долго…

Стараясь не думать об этом, Настя тщетно искала в настоящем моменте хоть что-нибудь хорошее. Единственной радостью было то, что она наконец купила телефонную карту и может позвонить тёте! Тётя Мариетта, заменившая ей мать, жила в Тамбове – городе, где Настя провела большую часть жизни, мечтая поскорее оттуда уехать.

– Тётя Мара, это я! – радостно выдохнула она в телефонной кабинке, услышав привычно громкое «Вас слушают!».

На заднем плане гремела ария Кармен в исполнении Елены Образцовой: кажется, весь город знал, что Мариетта Георгиевна, неудавшаяся оперная прима, признавала лишь «настоящий звук» – только грампластинки, никаких современных аудиосистем.

– Стасенька, девочка, наконец-то! А я уже волновалась. Ведь ты целую неделю не звонила! Ну как ты там? – Голос тёти Мары всегда звучал энергично и возбуждённо: недаром она слыла одной из самых экспрессивных сопрано Театра Станиславского.

– Ой, тётя, и не спрашивай! Еле нашла отдел иностранных студентов, надо оформить кучу документов… Мне же ещё делать вид на жительство, транспортную карту. А с жильём…

– Так тебе дали общежитие?

– Да, но не то, на которое я рассчитывала! В основном кампусе нет мест. Только комната в пансионе кармелиток – для девушек, католическом. Ужас! Далеко от универа, приходить строго до девяти. А девицы – сплошь одни полячки, скучные…

Настя искренне ненавидела это странное заведение: ей и в голову не приходило, что в наше время есть места, где нельзя громко включать мелодию вызова на телефоне!

– Ничего, всё наладится, – подбадривала её тётя Мара. – Ну а твой Ромео звонил?

Знала бы тётя, что Настя только об этом и думала… Конечно звонил, но этого было мало! Ей не терпелось снова с ним встретиться, и она ломала голову, как поскорее вырваться в Париж.

– Да, мы несколько раз созванивались… Он слишком загружен, тётя! У него куча дел, конкурс комиксов…

– Комиксов? Разве он не устроился работать в финансовую компанию?

– Да, он уже три месяца служит в инвестиционном банке. Но я же тебе рассказывала, комиксы – это его хобби!

Объяснить тёте Маре, да и вообще русским знакомым, что такое комиксы и как их любят французы, никак не удавалось: эти рисунки с подписями у всех ассоциировались исключительно с журналами для детей.

– А почему Жан-Ив не может приехать к тебе в Лион? – не унималась тётя, которая уже считала его почти что Настиным женихом. – Примчаться должен к любимой! Настоящее чувство не знает преград!

О, если бы всё было так просто…

– Знаешь, тётя, я сама поехала бы прямо сейчас! – чистосердечно призналась Настя. – Собрала бы вещи – и вперёд! Я этот Лион понять не могу, какой-то он скучный, мрачный…

– И Нина тоже жалуется. – Тётя не без удовольствия вспомнила о проблемах Настиной одноклассницы Нины Поярчук, получившей место в Университете Париж – Нантер. – Вчера встретила её маму. Говорит, Нина недовольна! Это на самом деле не совсем Париж, до центра ехать на электричке. А в университете странная публика: то бастуют, то песни поют…

– Забавно… Я думала, Нантер¹² – это и есть Париж. Зато Борю Левина взяли в крутой институт, в самом центре Парижа – Ля Гранд-Эколь! Пригласили в их Школу журналистики, прямо на собеседовании в посольстве! Ох, он уже там, наверное…

– Стасенька, не раскисай! Лион – только начало. Хочешь в Париж – значит, будешь в Париже, ведь это твоя мечта!

Тётя Мара могла заразить оптимизмом даже камень, но Настя, чудом выбившая скромную посольскую стипендию, смотрела на вещи более прагматично:

– Знаешь, сколько стоят билеты на поезд? Если без скидок – пятьдесят евро! Буду ловить студенческие скидки… И вообще всё дорого, на продукты уже потратила кучу денег…

– А разве Жан-Ив не может купить тебе билет на поезд? – поинтересовалась тётя Мара. – Раз ухаживал, должен позаботиться! Если это настоящая любовь! Как там? L'amour est enfant de Bohême…¹³

«Начинается…» – с тоской подумала Настя. Она давно наизусть знала все тётины любимые арии и в душе ненавидела Бизе, Верди, Россини, Пуччини и иже с ними.

– Тёть Мар, надо маме позвонить! – прервала она тётино пение. – Ты сама только, ладно? Скажи, что у меня всё хорошо! – Настя очень редко разговаривала с мамой, которая жила в другом городе с Настиными сводными братьями и сёстрами.

– Да, я позвоню! У них там Жорик, кажется, опять в больнице. Всё время кто-то болеет – известное дело, четверо детей…

– Вообще-то пятеро, я же пятая! – поправила её Настя. – То есть первая… Ты только маме про меня особо не рассказывай. Ну, что я к Жан-Иву поеду и всё такое… А то неудобно: она по больницам, а я в Париж собираюсь. Подумает, что зря мне тридцать евро подарила на день рождения!

***

Ля Гранд-Эколь – институт, откуда вышла бóльшая часть французской элиты, – находился в самом центре шестого округа на улочке Сен-Ришар¹⁴. Престижное месторасположение имело недостатки: старинное здание с его камерными помещениями не справлялось с возрастающим потоком французских и иностранных студентов. Даже в крошечном кафе с цветными столиками было не протолкнуться. В хорошую погоду выручал внутренний дворик: учащиеся устраивались на терраске возле кафе, а то и прямо на небольшой зелёной лужайке.

Жан де Кортуан, в тридцать восемь лет ставший самым молодым директором Ля Гранд-Эколь, обозревал лужайку из окна своего роскошного кабинета и неизменно радовался: популярный дворик напоминал кампусы американских университетов – ориентир, к которому он стремился вопреки костным французским традициям, глупым циркулярам и лени балбесов студентов. Впрочем, учащиеся безоговорочно любили длинноволосого Джонни, как прозвали де Кортуана по аналогии с известным рок-певцом¹⁵. После того, как он лично дал добро на создание Ассоциации геев, лесбиянок и трансгендеров Ля Гранд-Эколь, благодарные ученики встретили его приезд овацией и танцевали с горящими зажигалками.

– Жан, к вам Борис Левин, студент из России! – сообщил секретарь де Кортуана, смазливый Шарль, которого, как и его начальника, все звали уменьшительно-ласкательно – Шарли.

– Что это ещё? Я же просил, сегодня никаких посетителей, тем более из России! Скоро у меня важная встреча!

Де Кортуан, что не было тайной для его помощника, накануне провёл бурный вечер в ночном клубе. Несмотря на две чашки кофе и таблетку аспирина, голова так и раскалывалась, а когда он поднимался по лестнице, опять возникла эта одышка – неприятные ощущения… Конечно, он ещё молод, подумаешь – пара косяков и несколько коктейлей!

– Месье Левина на прошлой неделе записал на приём Аксель, то есть, я хочу сказать, профессор Дортуа-Фиже, – пояснил Шарли, который терпеть не мог пронырливого заместителя своего шефа.

Де Кортуан в характерной для него манере лишь выразительно поднял брови: пусть, дескать, заходит, чёрт бы его побрал! В запасе у него остался энергетический коктейль – пригодится для предстоящего визита в Елисейский дворец¹⁶…

В проёме двери, не решаясь войти в сверкающий кабинет, оформленный в стиле ампир с вкраплениями ультрасовременного дизайна, стоял плотно сложённый молодой человек с неаккуратной светлой шевелюрой. Глаз придирчивого де Кортуана резанул лохматый клетчатый шарф, который почему-то ассоциировался у него с русскими babouchka.

– Итак, молодой человек, чем я могу вам помочь? Проходите, не стесняйтесь, у меня мало времени!

– Меня зовут Борис Левин. Я прошу прощения за беспокойство, но вынужден побеспокоить вас. – Боря, от волнения повторяя слова, смущённо стоял в дверях.

– Садитесь! – Де Кортуан широким жестом указал ему на массивное кресло.

Боря, как будто неохотно, подошёл и присел на краешек.

– В Москве, когда меня пригласили в Школу журналистики…

– Ах да, конечно! Вы – та самая русская звезда, которую мы зачислили в Школу журналистики нашего института, – наконец вспомнил его де Кортуан. – Так что привело вас сюда?

Глотнув воздуха, Левин с трудом начал заранее подготовленный монолог:

– Дело в том, что координатор иностранных студентов, мадам Гроховски, болеет. А месье Дортуа-Фиже, к сожалению, не может помочь. Возникла проблема с моей стипендией…

– А в чём дело? Вы же получили стипендию Ля Гранд-Эколь?

Де Кортуан возмущался при одной мысли, что ему, лично ему, надо заниматься подобной ерундой!

– Мне сказали, что стипендия, которую мне дают, покрывает лишь плату за обучение, то есть я учусь бесплатно. Но мне надо на что-то жить… – робко пояснил Боря, которого совсем не радовала необходимость выпрашивать то, что ему совершенно официально обещали во французском посольстве после многочасовых собеседований и личной встречи с сидящим перед ним директором Ля Гранд-Эколь.

Де Кортуан выразительно поморщился. Неделю назад, на торжественном открытии Школы журналистики – новой магистерской программы, которая должна была заткнуть за пояс все безнадёжно устаревшие аналоги, – он высокопарно заявил, глядя на многочисленных журналистов:

«В нашей школе будут представлены не просто страны Европы, но и все центры международного влияния! Нет, это не очередная франко-французская Школа журналистики, а программа, открытая глобальным идеям и многообразию культур. И я рад, что среди наших студентов есть блестящий выпускник Московского лингвистического университета Борис Левин, поразивший нас своей эрудицией и безупречным французским!»

Да, тогда им по зарез нужен был хотя бы один русский – ведь американка, китаец, индианка и японка уже нашлись. А теперь набрался полный комплект!

– Месье Левин, мы обязательно разберёмся с вашей стипендией, – убеждённо заявил де Кортуан. – Не сомневайтесь, мы сдержим слово и вы сможете учиться! Шарли, запиши, что я беру эту проблему под свой личный контроль!

Де Кортуан чарующе улыбнулся и глазами указал Боре на дверь. Тот, пробормотав вежливое: «Merci infiniment»¹⁷, немедленно вышел.

Студенты на лужайке продолжали есть бутерброды и пить из своих фляжек. Глядя на них, де Кортуан достал из ампирного шкафчика небольшую чёрную бутылочку. Убедившись, что Шарли плотно прикрыл дверь, он отвернул металлическую крышку и с наслаждением глотнул. По телу пробежала привычная тёплая дрожь: этот поляк действительно подарил ему классную штуку!

***

Месяц…

Он в Париже почти месяц, а ситуация такая, что хоть езжай обратно в Москву! И это после подачи заявок в десяток магистратур, собеседований в посольстве и всех хлопот с оформлением стипендии!..

Боря Левин уже много лет бескорыстно и романтично любил Францию. Его французский действительно вызывал восторг носителей языка, особенно когда те узнавали, что он был во Франции всего раз в жизни. Боря не просто годами учил лексику и грамматику – он погрузился во Францию целиком, без остатка, часами напролёт слушая международное французское радио, перечитав всю богатую библиотеку Французского центра и не пропуская ни одного нового фильма. Его главным кумиром стал шансонье Рено¹⁸ – патлатый тип в кожаной тужурке на голое тело, прославившийся своими бунтарско-левацкими песнями, замешанными на арго и его личных неологизмах.

Впрочем, лениво-мечтательный Боря никогда бы всерьёз не подумал об учёбе во Франции, если бы не его однокурсницы Белкина и Поярчук. Настя Белкина – хрупкая рыженькая девушка из Тамбова, казавшаяся такой наивной и юной, была его одногруппницей в московском Инязе¹⁹. Очень непохожие, Настя и Боря невольно подружились: их группа состояла всего из пяти человек, а оставшиеся трое появлялись в универе постольку-поскольку. Обмениваясь с Настей конспектами и помогая ей с французским, Боря, как это часто бывает с застенчивыми и нелюдимыми мальчиками, сам того не заметив, безответно влюбился в неё ещё на первом курсе…

Настя приятельствовала с Ниной Поярчук из параллельного потока – вызывающе-самоуверенной особой при обеспеченных родителях. Девушки были знакомы ещё по Тамбову и даже учились там в одном классе. Именно энергичная Нина разведала о французских стипендиях и заразила этим Настю, а та, в свою очередь, – Борю.

И как это получилось, что он, обожавший часами лежать на диване с французскими детективами, вдруг стал бегать по посольствам и выбивать стипендии? И всё-таки, с лёгкой руки Белки, как все в институте звали Настю, он неожиданно оказался в святая святых – парижском Институте политических и социальных наук. Но что ему, сыну одинокой матери, работающей библиотекарем, делать в Париже без стипендии?

Сам себя не помня после аудиенции у де Кортуана, Боря хотел перевести дух в кафешке Ля Гранд-Эколь, но, как назло, ни одного свободного места не оказалось!

– Эй, чувак! – вдруг кто-то окликнул его по-русски.