– И вот теперь джунгары налетают именно на Беникассим – и на Мерв. А в Мерв караван с ханской пайцзой случайно не заходил?

Вазир вздохнул и ответил:

– Ваша проницательность, мой сумеречный друг, делает вам честь. Я расскажу все по порядку.

И ибн Худайр рассказал, что пять лет назад джунгары вторглись в Хорасан через Герирудскую долину – десятки фарсахов переходящих друг в друга оазисов у подножия хребтов Паропанисада, гребнем уходящих в Большую Степь. Восточные отроги Паропанисад защищали аш-Шарийа словно бы воздвигнутой чудом Всевышнего стеной, но к западу скалы сменялись высокими холмами с каменистыми обрывами. Фейсалу прикрывали лишь обширные пустоши и заколдованные плоские скалы Мухсина – поросшего травой и редким кустарником плато, по которому всегда гулял странный поющий ветер. Если бы не Мухсин с его нехорошей славой места обитания джиннов, Хатиба, прижимающаяся к подножию Биналуда, тоже была бы совершенно открыта степи с юга. Так же обстояли дела Беникассима и Мерва, раскрывавших объятия своих долин всякому, кто решился бы пройти через поющие скалы джиннов.

До последнего времени джунгары не решались пересекать пользующееся дурной славой плоскогорье – предпочитали прорываться через Герируд. После песков и глинистых почв ничейной земли, поросших хилой травой, хармыком и бударганом, оазисы долины казались им земным раем. Степняки готовы были рисковать, мчась мимо укрепленных городов и крепостей, подобных Нисе, – но до сих пор джунгарские кони не смели топтать высокую траву Мухсина. Все изменилось в этом году – двадцать тысяч кочевников пришли к Мерву через плато.

Рассказав все это, ибн Худайр утер платочком тонкого хорасанского хлопка пот со лба.

– Что случилось в Беникассиме два года назад? – резко спросил Тарик.

Вазир и халиф снова переглянулись. Исхак ибн Худайр неохотно ответил:

– Туда пришел ханьский караван. Очень богатый и очень большой. Мы еще удивились, почему он пришел туда, а не в Мерв. Но караванщики божились, что джинны отвели им глаза в скалах, и они насилу вышли в долину, высматривая на горизонте снежную вершину Толуй-бабы.

Тарик, неотрывно глядя на вазира, склонил голову – мол, я понял, продолжай.

– Караван вез все, чем богаты царства Хань, – нефрит, яшму, ткани из верблюжьей шерсти, расшитый шелк, кречетов из Эдзина, бобровые и собольи шкуры. Ты должен знать, о Тарик, что ханьские купцы предпочитают делать огромный крюк и не идти через Большую Степь – джунгары представляют для них нешуточную опасность…

– Представляли, – поправил вазира нерегиль. – Закон Эсен-хана карает грабителей смертью. Теперь караваны могут идти через степь, и никто не тронет купца и пальцем.

Начальник тайной стражи с удивлением воззрился на самийа. Тот улыбнулся:

– Возможно, джунгар, с которым я имел неприятность беседовать, был хвастуном. Но он верил в то, что говорил, – для него это было правдой. Иногда очень полезно получать сведения из первых рук, о Исхак.

– Хм, – лишь ответил вазир, с новым интересом оглядев как всегда невозмутимого самийа.

И продолжил:

– Так вот, купцы предпочитают долгий кружной путь через Абер Тароги – сумеречники взимают высокие пошлины за проход, но люди считают, что дело того стоит.

– А этот караван бесстрашно прорвался через степь и колдовские скалы, – усмехнулся Тарик.

– Воистину так, – согласился ибн Худайр. – Мои осведомители досмотрели вещи купцов – и обнаружили там пайцзы хана джунгар. Впрочем, купцы не скрывали, что пользуются покровительством великого кагана. С ними даже ехал его посол, который назвался Галданом, сыном Отогчина.

– То есть это был не просто караван, – тихо сказал Тарик. – Это было посольство.

– Да, – кивнул ибн Худайр. – Оно везло грамоту от хана джунгар, написанную ханьскими письменами. В ней дикарь обращался к халифу – в неподобающем тоне и в неподобающих выражениях.

– Что там было написано? – холодно осведомился Тарик.

– Что он считает меня своим дорогим сыном, – мрачно ответил Аммар. – И ожидает сыновней покорности и присяги. Но хочет жить со мной в мире и поддерживать выгодную торговлю – после принесения присяги, естественно. Мне предлагалось прибыть в его ставку, пройти между двух огней и поклониться великому Тенгри.

– Очень великодушно, – усмехнулся нерегиль. И тут же посерьезнел: – Что вы сделали с послом и караваном?

Ибн Худайр вздохнул:

– Посла и часть купцов препроводили в Мерв. Там они предстали перед наместником, ныне покойным Инальчиком Кадыр-ханом. Слова посла привели его в возмущение, и он приказал повесить дикаря на стенах города, купцов стегать плетьми, возить по городским улицам извалянными в дегте и перьях, а потом тоже повесить. Караван разграбили. С оставшимися в Беникассиме купцами поступили так же.

– Хорошо, что он покойный, этот ваш наместник, – процедил Тарик. – За такое мудрое решение его следовало бы самого повесить на стенах города.

– Остынь, самийа, – мрачно осадил нерегиля Аммар. – Ты мало людей вздернул на сук? Выпей стакан крови, если тебе так неймется.

– На совести этого Инальчик-хана – семьдесят тысяч жизней, – тихим страшным голосом ответил Тарик. – Убийство посла и купцов открыло армии джунгар путь в долину Мерва через Мухсин. Силат сказали, что кочевникам пропели дорогу на крови.

– Что это значит? – рявкнул Аммар.

– Что мне нужно срочно послать голубя в Фейсалу, – побледнел ибн Худайр. – Пока там не произошло то же самое, что в Мерве.

Когда отряд ханаттани влетел на большую площадь у Ибрагимовых ворот, стало понятно, что и голуби, и гонцы опоздали.

На каменном помосте в центре площади стояла высокая виселица. В петлях под прочной карагачовой перекладиной висело пятеро человек. Четверо в длинных халатах стеганого шелка, с выбритыми лбами и черными косичками – ханьцы. Пятый был одет в кафтан из грубой ткани, отороченной мехом, и кожаные штаны – посол Эсен-хана. По тому, как высоко болтались его босые ноги, становилось понятно, что ростом джунгар был гораздо ниже, чем купцы. Ступни и щиколотки кочевника почернели от огня и до сих пор сочились кровью – его пытали перед смертью.

Тарик, увидев тела на виселице, охнул и скрючился в седле потного, роняющего клочья пены коня. Тяжело дыша, самийа медленно провел рукавом джуббы по серо-желтому от пыли лицу и размотал платок, защищавший нос и губы от мелкой пыли.

– Что теперь делать, господин? – спросил Саид.

Его вороной храпел и мотал вверх-вниз головой, пытаясь успокоиться после быстрой скачки.

– Отправляйтесь в цитадель и ждите повелителя, – бесцветным голосом отозвался самийа и устало махнул в сторону замка на соседнем холме.

Нерегиль тронул коня и, мотаясь в седле, медленно поехал к воротам Ибрагима. Саид не решился спросить господина Ястреба, куда тот направляется.

Впрочем, выехав вслед за самийа на опоясывающую стены шахристана^[22] широкую улицу, Саид понял, что Тарик скорее всего поехал прочь из города – на юг. Благословенная долина Фейсалы лежала с другой стороны, к северу от холмов. С востока к городу подступала плывущая вершинами в облаках горная гряда – Биналуд. А к скалам Мухсина и к степи Фейсала обращала неприступные, сложенные из цельных каменных глыб укрепления. Ложбина между парными холмами, на которых высились башни цитадели и шахристана, была вся застроена глинобитными домишками предместья, которые лепились один к другому и к высоким желто-серым городским стенам. Выползавшая оттуда неторная караванная тропа долго тянулась вниз по пологому каменистому склону, а потом терялась среди пологих рыжевато-белесых холмов. На их склонах ветер полоскал сероватую полынь и карликовые ирисы. Далеко на юге маячили Ворота Теней – две парные скалы причудливой формы. За ними даже с холма у Ибрагимовых ворот различались плоские, иссеченные неведомой рукой спины камней Зачарованного города – так люди называли лабиринт источенных ветром скал на плоскогорье Мухсина.

Саид долго стоял у ворот, то поднимаясь в стременах и прикладывая руку к глазам, то со вздохом опускаясь обратно в седло. Наконец, он увидел, как на заброшенную южную дорогу, по которой уже несколько веков не ходили караваны, из предместья выехал одинокий всадник. Саид провожал его взглядом, пока медленно плетущийся среди желтоватой пыли конь с поникшей в седле фигуркой не исчезли среди холмов.

– …Вон он! – Воин показал на крошечную светлую точку в белесом мареве над пустой дорогой.

Самийа мчал к городу со скоростью ястреба, летевшего над ним в выцветшем от тонкой пыли небе. Кви-ии, кви-ии – падал с неба ястребиный крик.

– Где ж тебя носило, сволочь ты эдакая… – прошептал Аммар, чувствуя, как злость в нем сменяется радостью и чувством невероятного облегчения.

Халиф получил известия о произошедшем в Фейсале, бросился в город и обнаружил, что самийа уж сколько дней как уехал. Да так и исчез, будто сгинул. И тут Аммар испугался. Сильно. А вдруг волшебный воин его покинул? Мало ли, может, он, Аммар, совершил нечто непоправимое, и теперь таинственные силы, давшие ему в руки самийа, отобрали сумеречника. И вот теперь, по прошествии восьми полных тревоги и военных хлопот дней, нерегиль возвращался.

Вскоре вдали уже можно было рассмотреть фигурку всадника в светлой джуббе, во весь опор несущегося к городу. За спиной нерегиля во все небо вставала грозовых размеров туча серой пыли. Через плоскогорье Мухсина шли сто пятьдесят тысяч сабель Эрдени-батура, хорчина^[23] Эсен-хана.

Ибн Худайр показывал халифу грамоты, привезенные злополучным посольством кочевников. В предназначенной лично Аммару бумаге, исписанной киданьскими иероглифами, говорилось, что Эсен-хан покорил все царства Северного Хань. Теперь стало понятно, почему Мерв и Беникассим не атаковали сразу, как открылась эта проклятая «дорога на крови». Свирепое отродье степных шайтанов в течение четырех предшествующих лет уничтожало империи киданей, тангутов и найманов, до сего времени процветавших между Большой степью и северными границами Ханатты. Ханьцы-купцы, приехавшие в Беникассим и в Фейсалу, не были союзниками джунгар. Они были их рабами. Их послали на смерть, как предназначенный в жертву богам скот. Джунгары-послы, видимо, тоже знали, на что шли, – шайтан их знает, возможно, Эсен-хан избрал такой способ казни для неугодных родственников: и прибыльно, и выгодно.

Еще в высланной Аммару грамоте сообщалось, что поведение «северного царя» разгневало Тенгри. И Эсен-хан даже не может сказать, что случится теперь с северным царем, его народом и землями. Все в воле Тенгри – так завершалось послание.

Чтоб тебе вечно гореть в самой жаркой смоле преисподней, подумал Аммар.

Тем временем всадник на сером сиглави уже подлетал к предместью. Там царил оживленный хаос бегства: люди пытались выбраться из запруженных тачками и арбами узеньких кривых улиц и, кидая взгляды на заволоченное страшной тучей небо, начинали метаться в панике. Аммар отрядил три полусотни гвардейцев с приказом гнать всех плетьми к цитадели и за стены шахристана. «Прямо лупите их по спинам и по рукам, если будут цепляться за поклажу, идиоты набитые», – напутствовал он воинов. Очищенное от людей предместье предстояло сжечь.

К северу от города, в долине, тоже поднимались к небесам жалостный вой и крик, людей древками копий выталкивали из домов, разрешая взять с собой лишь самое необходимое. Ну и припасы на пять дней. В долине носились от деревни к деревне, от усадьбы к усадьбе воины Правой гвардии, сгоняли, не разбирая кто есть кто – феллахов, хозяев богатых домов, их рабов и домочадцев – в огромные толпы и уводили в горы. Многих приходилось отыскивать в укрытиях и оросительных каналах и гнать прочь от домов плетьми – люди все не могли поверить, что конец света, конец Фейсалы уже при дверях.

…Тарик быстро шел по стене – как всегда прямой, с высоко поднятой головой и спокойно-невозмутимым выражением бледного лица. Впрочем, сейчас самийа был с ног до головы покрыт белесой пылью – даже черная грива волос стала серой там, где выбивалась из-под повязанного вокруг головы платка. Аммар заметил, как на нерегиля оглядываются и показывают друг другу люди – все облегченно вздыхали и, поднимая лица к небу, радостно складывали ладони в молитвенном жесте благодарности. «Вернулся, вернулся! – Занятые сбором навоза мальчишки бросили лопаты и со всех ног припустили в лабиринт улиц: – Ангел вернулся, ангел здесь, ангел вернулся к повелителю верующих!»

– У меня есть плохие новости и хорошие новости. Плохие новости: их действительно много. Хотя, конечно, не сто пятьдесят тысяч сабель, где-то на треть меньше, – не стал тратить время на приветствия нерегиль. – Хорошая же новость такова, что половина этого войска – сброд. Самих джунгар – не более пяти туменов. Но они гонят перед собой пленников – киданей и найманов.

– И тангутов, – добавил Аммар. – Я прочитал бумаги посольства. Они захватили Эдзин и Кафан.

– Тангутов в войске нет, – обернулся к нему Тарик. В его больших серых глазах, как ни странно, читалась грусть. – Эсен-хан истребил всех тангутов. Всех до единого, «всех отцов и матерей», как изящно выражаются его сказители.

– Ну вот, а ты говорил, что это нелюди, – усмехнулся Аммар. – Разве может быть у тварей изящная словесность? Это люди, Тарик, люди. А этот Эсен-хан – просто человек.

Нерегиль бросил на Аммара какой-то странный взгляд – словно хотел что-то сказать. А потом тряхнул головой и передумал. И ничего не ответил.

Тарик оказался прав – передовыми отрядами огромной армии оказались бредущие пешком люди в рваной одежде, кое-как вооруженные кто луком, кто копьем, а кто и просто острой палкой. Этих горе-воинов гнали гарцующие на мохнатых лошадках джунгары – в епанчах и лисьих малахаях, которых они не снимали даже по такой теплой погоде. Кочевники размахивали плетьми, загоняя в строй еле плетущихся рабов. Упершись в пылающие кварталы предместья, войско джунгар остановилось. Наблюдающие за происходящим с башен цитадели и шахристана люди вскоре увидели, что кочевники решили встать под стенами Фейсалы лагерем.

Ночь явила защитникам города страшное зрелище: под подсвеченным рыжеватым пламенем небом до самого горизонта тянулись огни костров – лагерю джунгар не было видно ни конца ни края.

Под утро в Пятничной масджид города улемы начали читать проповеди о конце света, о грехах и распущенности наших дней, о гневе Всевышнего, явившемся в виде джунгарского войска, дабы покарать нечестивых лицемеров и сделать пути верующих прямыми.

Аммару пришлось прийти в масджид в сопровождении полусотни ханаттани и разогнать каркающих служителей единого Бога. Затем он взошел на минбар и, как халиф своего народа, прочел оттуда проповедь. В ней он напомнил людям о таких именах Всевышнего, как Охраняющий, Дарующий безопасность и Прощающий, а также Миротворящий и Аль-Муиззу – Дарующий силу и победу. Если Всевышний с нами, закончил свою речь Аммар, то чего же мы можем лишиться? По милости Его завтра те, кто останутся в живых, будут праздновать победу на пирах среди садов долины, а те, кто примет венец мученичества, будут праздновать победу в садах рая. Всевышнего не зря называют Ас-Самииу – Всеслышащий. Он знает о наших нуждах и уже готовит копье силы и венец победы! Этими словами Аммар закончил проповедь и велел всем расходиться.

На рассвете кочевники пошли на штурм. Впереди они гнали заплетающихся ногами пленников из покоренных киданей и найманов. Те тащили осадные лестницы и толкали к стенам баллисты и катапульты. Несчастных расстреливали со стен, но джунгары подгоняли все новые и новые волны оборванных, изможденных людей. В конце концов им удалось подобраться к стенам шахристана и закрепить осадные лестницы. Плачущие и скулящие, подхлестываемые плетьми надсмотрщиков люди полезли на стены. Бой с ними напоминал страшные рассказы о сражениях с призраками пустыни: все новые и новые запорошенные желтоватым песком одушевленные скелеты вспрыгивали на зубцы крепости. Несчастных сталкивали вниз и рубили, но на их месте возникали все новые и новые фигуры с провалившимися темными глазами, стонущие, словно неупокоенные души.

С катапульт и баллист в город полетели камни, горшки с зажигательной смесью и тяжелые дротики. У осадных машин суетились расчеты людей с косичками, в таких же халатах, что были у повешенных на площади купцов.

Еще несколько отрядов несчастных, скованных попарно, с лопатами в руках, подогнали ко рвам, окружающим цитадель. Они стали ковыряться в земле, пытаясь засыпать ров. Защитники замка выпустили несколько залпов, после чего на земле остались лежать неподвижные и еще бьющиеся в конвульсиях тела. Джунгары немедленно подогнали ко рву еще одну толпу оборванцев. Те, плача и крича от страха, принялись сталкивать в ров тела погибших. Воины на стенах выстрелили снова. Новый отряд повторил участь первого. Джунгары пригнали еще пленных – на этот раз это были сплошь женщины и дети. От их жалобных криков вставали дыбом волосы. Вскоре у рвов цитадели высился завал из трупов в человеческий рост. Среди окровавленных, утыканных стрелами тел ползали какие-то фигуры, в которых с трудом угадывалось что-то человеческое.

К полудню развалины предместья окончательно погасли и даже перестали исходить дымом.

И тогда на стенах замка забили барабаны. Ворота распахнулись, и из них выехали легкие конники с луками и копьями.