Я уже писала о том, что далеко не все, кто столкнулся с послеродовой депрессией, получают необходимую помощь. В России, обратившись к своему врачу, женщина рискует услышать: «Это надо просто перетерпеть, скоро пройдет! Такая адаптация к новому положению нормальна», или: «Вы же родили, чему удивляться? Теперь страдайте!», или совсем классику: «Хватит себя жалеть!»
Педиатр же больше интересуется физическим состоянием ребенка, чем чувствами матери. Хорошо еще, если он не начинает вас в чем-то обвинять. К примеру, через день после родов педиатр в больнице выговаривала мне за то, что я неправильно питаюсь (я ела фисташки), «а у ребенка из-за этого токсическая эритема». На самом деле это не болезнь, а особенность кожи, которая встречается примерно у половины новорожденных и не связана с питанием матери; через несколько дней она проходит сама. Позже педиатр из районной поликлиники стыдила меня за то, что мне не удается наладить грудное вскармливание.
Родственники тоже могут не придавать симптомам депрессии большого значения. Часто они предлагают «просто потерпеть», пока всё не наладится само, пытаются напомнить, что «материнство – это счастье», и удивляются, почему вы не радуетесь. Муж может сам находиться не в лучшем эмоциональном состоянии (у мужчин, кстати, тоже бывает послеродовая депрессия!)[24], но даже если с ним всё в порядке, не факт, что он верно оценит тяжесть вашего состояния и поможет найти лечение. Многие мужчины по старой советской привычке дистанцируются от жены с младенцем, объясняя свое поведение тем, что уход за ребенком – не мужская обязанность, или другими сексистскими аргументами.
Женщины зачастую остаются с ребенком один на один: родные работают, у них своя жизнь, да и в городах уже не принято ухаживать за новорожденным всей семьей. Няня для многих вопрос сложный и болезненный: это не только дополнительные финансовые тяготы, но и необходимость доверить младенца чужому человеку, к чему готовы не все родители (к тому же найти няню для новорожденного нелегко). Даже если близкие хотят быть рядом и помогать, они не всегда правильно понимают послеродовое состояние матери, особенно если их опыт после рождения детей был другим. «А я вот родила и уже через три дня брала работу на дом – стучала по пишущей машинке, пока ребенок спал», «Я через две недели уже экзамены сдавала, а ты киснешь», «Возьми себя в руки, твоя бабушка блокаду пережила, а ты хнычешь постоянно», «Устала? Да как ты вообще можешь так говорить! Вот некоторые женщины родить не могут, а у тебя такой замечательный ребенок, так ты еще и выпендриваешься».
Психолог Вера Якупова рассказала мне, что, если у матери была долгая история бесплодия и потом с ней случается послеродовая депрессия, ей может быть особенно сложно говорить о своих переживаниях и обращаться за помощью (в том числе к близким). Казалось бы, случилось такое долгожданное событие, а она не только не светится счастьем, но и с трудом функционирует – немногие могут это понять и тем более помочь преодолеть.
Послеродовой период не бывает легким практически ни у кого. Когда это время осложняется тяжелым эмоциональным состоянием матери и она не находит поддержки у близких, жизнь может стать труднопреодолимым испытанием для всей семьи. Но всегда есть двери, в которые можно стучать. Помните: вам обязательно помогут.
Как я уже сказала, у меня не получалось уснуть, даже когда такая возможность была. Я лежала, лишь изредка проваливаясь в недолгий беспокойный сон, и ощущала сильную тревогу всем телом – как будто по моим внутренностям ездил трактор. Ела я плохо и через силу – в обычной жизни я бы съела за один завтрак весь свой тогдашний дневной рацион. Я вернулась к весу, который у меня был до беременности, через полторы недели после родов, а потом скинула еще несколько килограммов.
Сын вызывал у меня множество разных чувств, но любви, которую я так ждала, среди них не было. Зато были страх, тревога и ужас. Я боялась каждого звука, который он издавал, а он, в свою очередь, практически не умолкал: если он не плакал, то постоянно стонал, кряхтел или ворчал. Любой звук отдавался в моем теле горячей тревожной волной, которую я ощущала физически. Я не испытывала даже умиления, хотя очень старалась расшевелить себя: практиковала baby talk («сюсюканье», повторение звуков, которые издает ребенок), делала с сыном селфи, целовала маленькие пятки и кулачки. При этом, конечно, я ухаживала за ним: механически готовила смесь, кормила, укачивала, отсасывала аспиратором сопли, меняла подгузники, капала капли в нос. Каждый цикл его бодрствования казался бесконечным, а когда он засыпал, облегчение приходило максимум на пять минут – почти сразу я начинала бояться, что он проснется.
С каждым днем мне становилось всё хуже – я ждала, что сын вот-вот почувствует мое отчуждение и нежелание быть с ним рядом. Было чувство, что он прекрасно понимает, что я испытываю, и осуждает меня. У меня не получалось избавиться от ощущения тяжести жизни и от навязчивых и опасных мыслей, которые так легко появлялись в моей голове. С каждым днем эти мысли становились все мрачнее:
– «Я не создана для этого»;
– «Мне ужасно, ужасно одиноко»;
– «Я не заслуживаю любви»;
– «Мой ребенок не получает необходимой ему материнской любви»;
– «Я не должна была рожать ребенка»;
– «Как вернуть всё назад?»;
– «Как мне вообще могла прийти в голову мысль завести ребенка?»;
– «Это самая большая ошибка в моей жизни»;
– «Я ужасная мать».
Я завидовала всем женщинам, которые, как мне казалось, справляются с материнскими обязанностями так, как будто они – естественное продолжение их личности. Я думала, что все остальные получают удовольствие от ухода за новорожденными. У меня же не оставалось ничего, кроме ужасных мыслей о будущем: на моей жизни, которая мне так нравилась, был поставлен крест; я никогда не смогу снова быть счастливой. А еще я завидовала мужу, который хотя бы имел возможность выйти из дома и заняться несемейными делами.
«Я не люблю его, а он не любит меня, – говорила я мужу. – Я так хотела этого ребенка, он такой красивый и такой беззащитный. Ему нужна моя любовь, но я не могу ее ему дать. Все вокруг уверены, что мне повезло родить прекрасного сына; одна я не могу разделить этой радости. Все так восхищаются им, а я могу только недоумевать и бояться оставаться с ним наедине. Мне никогда не станет лучше, я презираю себя и чувствую себя очень виноватой, но ничего не могу с этим поделать. Я просто не создана для материнства. Мне грустно, страшно и противно, и я не хочу так жить».
Убежищем представлялась работа. Я хваталась за фриланс при первой удобной возможности: когда я работала, я могла отвлечься, и становилось легче.
Я сразу обратилась к нескольким психологам, но ни один не заподозрил у меня послеродовой депрессии – а может, заподозрил, но не сказал об этом мне. Сначала я пошла к специалисту, с которым работала еще до свадьбы. Мы поговорили по скайпу, и он предложил мне несколько способов работать с переживаниями. Помню, что не могла сдержать рыданий и проплакала почти весь разговор. (Уже позже, когда я попросила у него контакты психиатра, он извинился за то, что не заподозрил у меня серьезных проблем.) Потом я пообщалась по телефону (тоже сквозь слезы) с психологом, которая советовала мне не прерывать грудное вскармливание и пить больше пустырника. Как я сейчас понимаю, беби-блюз, который бывает почти у всех молодых мам, без специфических вопросов действительно сложно отличить от тяжелой депрессии. Я постоянно ждала, когда кто-то из профессионалов или близких людей скажет, что мне пора обратиться за медицинской помощью.
В одно утро я очнулась от своей беспокойной дремы. Сын и муж спали. Два часа я лежала, прислушиваясь к своему внутреннему трактору. Трактор, он же тревога, подкинул мне совсем плохие мысли. Помню, как в один момент я стала обдумывать, какую табуретку поставить на балкон, чтобы было удобнее с него спрыгнуть. Эти мысли были очень рациональными и практичными – мне нужно было как-то выйти из этого замкнутого круга, и я, кажется, понимала как. Когда я рассказала о своих мыслях мужу, он спросил: «Неужели ты хочешь оставить меня без жены, а ребенка без мамы?» В ответ я могла только плакать.
И тут я поняла. То, что происходит у меня в голове, называется суицидальные мысли. Это значит, что за последние дни мое состояние опять ухудшилось. Моя здравомыслящая часть, надрываясь, кричала: «Психиатр! Таблетки! Лечение!»
Здесь я должна снова сказать спасибо своим близким: они не просто не обесценили мои переживания – они поддержали меня со всех сторон. К вечеру у меня был список из двадцати проверенных специалистов. В итоге я проконсультировалась с тремя психиатрами, которые были готовы принять меня на следующий день (мне важна была срочность, потому что больше я терпеть не могла). Помню, что позвонила одной женщине-психиатру и обратилась к ней по имени (нужно понимать, что мне в тот момент разговаривать-то было сложно, не то что снять трубку). Она одернула меня и сказала, что к ней можно обращаться только по имени и отчеству. А потом объяснила, что в ближайшие дни принять меня не сможет и что я могу обратиться в районный психоневрологический диспансер.
На всех трех консультациях я плакала и с большим трудом подбирала слова. Два психиатра рекомендовали госпитализацию и лечение в стационаре. Оба акцентировали мое внимание на том, что депрессия, в том числе и послеродовая, – это расстройство, которое может случиться с кем угодно: не важно, сколько вам лет, насколько вы умны, талантливы или успешны, как вы готовились к появлению ребенка и сколько у вас жизненной силы. Я не ожидала, что мне предложат ложиться в больницу, но в тот момент «побег» казался настоящим спасением.
Третья специалистка сказала, что видит у меня не самую тяжелую депрессию и готова прописать антидепрессанты, а необходимости в госпитализации, по ее мнению, нет (я обсуждала с ней предложение других психиатров). Она могла выделить всего полчаса на общение со мной, все время подгоняла меня, и мне было трудно описывать свое состояние: я смотрела в одну точку и мямлила. Я не почувствовала с ее стороны эмпатии и сострадания. Мама, которая была со мной на всех консультациях, скорее была готова поверить врачам, рекомендовавшим больницу. Так я начала лечить послеродовую депрессию.
Мне повезло: в итоге я сумела попасть к профессиональным психиатрам, которые по-настоящему любят свою работу. Со мной обращались очень бережно, мне подробно рассказывали обо всех этапах лечения и свойствах лекарств, так что я всегда понимала, что именно со мной происходит и почему. Это был долгий и очень трудный путь, но я прошла его до конца.
О проекте
О подписке