Я лежал в полной темноте, покрытый – мне казалось, с головы до ног – чем-то кожистым и сырым. Попытался подняться, но ничего не добился, только без толку подергал ногами и руками и провалился в трясину еще глубже. Какая-то пленка опустилась мне на лицо, и я отчаянно скинул ее, боясь задохнуться. И неожиданно закашлялся: мне не хватало воздуха, я всасывал его в легкие из последних сил. Как утопающий, я инстинктивно рванулся вверх, опасаясь, что иначе умру от удушья. Не попадалось ничего, за что можно было бы ухватиться, одна лишь мягкая, скользкая, влажная масса. Словно меня кинули головой вниз в огромную банку с водорослями.
Я падал, я понимал, что падаю, – и больше не сопротивлялся. Я совершенно отчаялся и, наверное, утонул бы в этой пропитанной влагой листве: куда бы я ни повернул голову, лицо покрывала та же омерзительная тина. Я ощущал во рту ее вкус – пресный, водянистый, с налетом железа.
Но тут неподалеку послышался вздох, и я закричал:
– Амелия!..
Голос мой прозвучал жутким хриплым карканьем, к тому же я опять закашлялся.
– Эдуард? – отозвался резкий испуганный шепот и тоже перешел в кашель.
До Амелии не могло быть больше трех-четырех ярдов, но я ее не видел и даже толком не знал, в каком направлении смотреть.
– Вы не ранены? – спросил я и еще раз кашлянул, но слабее.
– Машина времени… Мы должны вернуться на борт, Эдуард. Она вот-вот уйдет обратно…
– Но где она?
– Рядом со мной. Не могу до нее дотянуться, но чувствую ее ногой.
После некоторого колебания я решил, что Амелия слева от меня, и попытался подвинуться в ту сторону, барахтаясь в омерзительной тине, вытягивая руки в надежде зацепиться за какую-нибудь кочку или корягу.
– Где вы? – позвал я, силясь выжать из своего голоса хоть что-то, кроме жалкого сипенья.
– Я здесь, Эдуард. Ориентируйтесь на мой голос. – Амелия была теперь ближе ко мне, но слова ее звучали странно, сдавленно, словно она тонула. – Я поскользнулась… Не могу найти машину времени… Она же здесь, где-то здесь…
Я отчаянно рванулся к Амелии сквозь водоросли и почти сразу же столкнулся с ней. Мой локоть коснулся ее груди, и она сама схватила меня за руку.
– Эдуард! Надо немедля найти машину!..
– Вы говорили, что она где-то здесь?
– Тут, близко… подле самых моих ног…
В поисках машины я отползал от Амелии и возвращался к ней, выкидывая руки то вправо, то влево. Сама Амелия каким-то образом выпрямилась и пододвинулась ко мне. Скользя и срываясь, кашляя и тяжело дыша, дрожа от холода, пронизывающего до костей, мы продолжали свои безнадежные поиски куда дольше трех минут. Ни она, ни я не могли смириться с мыслью, что три минуты – это все, что нам отпустила судьба.
Наша борьба за жизнь неминуемо тянула нас вниз, и вскоре я нащупал под ногами твердую почву. Я тут же громко оповестил об этом Амелию и помог ей встать на ноги. И вновь пришлось бороться – теперь уже за то, чтобы сохранить равновесие, невзирая на опутавшую все тело тину. Мы оба промокли до нитки, а воздух был леденяще холоден.
Наконец мы высвободились из цепких растительных пут и выбрались на неровный каменистый грунт. Отошли от кромки водорослей на каких-нибудь пять шагов и рухнули в изнеможении. Амелию трясло от холода, и она не выразила протеста, когда я обвил ее рукой и притянул к себе, стараясь согреть. В конце концов я заявил:
– Нам нужно найти пристанище.
Я все время озирался в надежде заметить дома, но единственное, что удавалось увидеть при свете звезд, была явная пустошь. Отличительную ее черту составляла лишь растительная гряда – та самая, откуда мы еле-еле выбрались, – она возвышалась над нашими головами чуть не на сотню футов.
Амелия молчала, ее по-прежнему сотрясала дрожь. Я встал и начал стаскивать с себя сюртук.
– Пожалуйста, накиньте это на плечи.
– Но вы закоченеете до смерти.
– Вы промокли насквозь, Амелия.
– Мы оба промокли. Надо двигаться, иначе не согреться.
– Сейчас, – откликнулся я и вновь опустился рядом с нею. Сюртук остался на мне, но я расстегнул его и отчасти накрыл им Амелию, когда обнял ее за плечи. – Сначала надо немного отдышаться.
Амелия прижалась ко мне и спросила:
– Эдуард, где мы?
– Знаю не больше вашего. Где-то в будущем.
– Но почему так холодно? Почему так трудно дышать?
Я мог лишь поделиться с нею своей догадкой.
– Мы оказались на значительной высоте. Нас забросило в горный район.
– Однако земля здесь ровная!
– Следовательно, мы на плато, – не растерялся я. – А воздух разрежен из-за высоты.
– Пожалуй, я и сама пришла к подобному выводу, – сказала Амелия. – Прошлым летом я ездила в Швейцарию, и там на высоте дышать было так же трудно, как здесь.
– Но это безусловно не Швейцария.
– Подождем до утра, тогда и выясним наше местонахождение, – решительно произнесла Амелия. – Должны же где-нибудь неподалеку быть люди.
– А если мы за границей, что кажется вполне вероятным?
– Я знаю четыре языка, Эдуард, и еще несколько могу отличить от других. К тому же все, что от нас потребуется, – это установить дорогу до ближайшего города, а уж там мы как-нибудь разыщем британского консула.
Но в течение всего разговора я ни на минуту не забывал страшную сцену, которую мне довелось мимолетно увидеть сквозь стены лаборатории.
– Мы убедились, что в тысяча девятьсот третьем разразилась война, – сказал я. – Где бы мы ни были сейчас, в какой бы год ни попали, не может ли случиться, что она все еще не кончилась?
– Вы же видите: вокруг все тихо, никаких признаков военных действий. Но даже если идет война, мирных путешественников никто не тронет. На то есть консульства в каждом крупном городе мира.
При создавшихся обстоятельствах она держалась с удивительным оптимизмом, и это меня приободрило. В первый момент, когда я понял, что мы потеряли машину, меня охватило отчаяние. Как ни кинь, а перспективы у нас были, мягко говоря, сомнительными; Амелия, по-видимому, еще просто не осознала постигшее нас несчастье в полной мере. У нас было очень мало денег и ни малейшего представления о том, что творится в мире, о причинах, породивших войну 1903 года. Кто мог бы поручиться, что мы не очутились на вражеской территории и что нас, едва обнаружив, тут же не упрячут в тюрьму?
Пока что перед нами стояла насущная задача – дожить до утра вопреки холоду, – и она с каждой минутой представлялась все более неразрешимой. Нам повезло, что ночь выдалась безветренной, однако эта единственная милость судьбы не очень-то утешала. Почва у нас под ногами промерзла как камень, дыхание белыми облачками клубилось вокруг лиц.
– Надо двигаться, – снова предложил я. – Иначе мы схватим воспаление легких.
Амелия не возражала, и мы поднялись на ноги. Я принялся подпрыгивать на месте, но, должно быть, потерял много сил, даже не догадываясь об этом, – во всяком случае, я сразу же споткнулся. Амелии тоже пришлось несладко, и она пошатнулась, едва взмахнув раз-другой руками над головой.
– Что-то мне нехорошо, – признался я. Мне опять не хватало воздуха.
– И мне.
– Значит, нам нельзя напрягаться.
Я в отчаянии огляделся по сторонам, однако вокруг по-прежнему не было видно ничего, кроме растительной стены, вырисовывающейся на фоне звезд. Убежище, которое предлагала эта стена, было, возможно, сырым и противным, но для нас с Амелией единственным. Так я и сказал своей спутнице. Она тоже не могла придумать ничего лучшего, и мы, держась за руки, вернулись под защиту «водорослей». На самом краю поднимался обособленный куст – или, скорее, пучок стеблей, – и я пробы ради ощупал его руками. Стебли показались мне сухими, а почва вокруг них – не столь каменной, как та, на которой мы только что сидели.
Меня осенила догадка, я отделил один стебель от остальных и переломил его. По пальцам тотчас же потекла ледяная влага.
– Растения выделяют сок на изломе, – сказал я, протягивая стебель Амелии. – Если забраться под навес листьев, не задевая ветвей, мы больше не вымокнем.
Сев на грунт лицом к зарослям, я начал потихоньку вползать в укрытие. Я полз методично и не торопясь и вскоре очутился в темном и безмолвном растительном коконе. Мгновением позже за мной последовала Амелия, подобралась ко мне вплотную и затихла.
Откровенно говоря, лежать под кустом – удовольствие ниже среднего, но все же это предпочтительнее, чем быть игрушкой ветров на равнине. Минуты шли, мы не шевелились, и я мало-помалу стал чувствовать себя лучше: видимо, в тесноте тепло наших тел улетучивалось не так быстро.
Я потянулся к Амелии – нас разделяло всего-то дюймов шесть, не больше, – и положил руку ей на плечо. Ткань ее жакета была еще влажной на ощупь, но сама она, по-видимому, тоже немного согрелась.
– Разрешите, я обниму вас, – произнес я. – Не позволим холоду снова завладеть нами.
Я привлек ее к себе. Она пододвинулась без сопротивления, и мы оказались совсем рядом, лицом к лицу в совершенной тьме. Довольно было чуть шевельнуть головой, чтобы соприкоснуться носами; тогда я не выдержал и крепко поцеловал ее в губы.
Она тут же отстранилась.
– Пожалуйста, не злоупотребляйте своей силой, Эдуард.
– Как вы можете обвинять меня в этом? Нам надо сберечь тепло.
– Вот и давайте сберегать тепло, не больше. Я вовсе не хочу, чтобы вы меня целовали.
– Но я думал…
– Обстоятельства свели нас вместе. Однако не стоит забывать, что мы едва знаем друг друга.
Я не верил своим ушам. Дружеское поведение Амелии в течение всего дня я принимал как доказательство того, что и она неравнодушна ко мне, и, несмотря на трагичность нашего положения, одной ее близости было достаточно, чтобы воспламенить мои чувства. Мне казалось, она не отвергнет моего поцелуя, но после такого отпора я сразу замолк, растерянный и уязвленный.
Три-четыре минуты спустя Амелия опять шевельнулась и легонько коснулась моего лба губами.
– Вы мне очень нравитесь, Эдуард, – сказала она. – Разве этого мало?
– Я думал… признаться, я был уверен, что вы…
– Что я сказала или сделала такого, что дало бы вам право предполагать с моей стороны чувство бо́льшее, нежели просто дружбу?
– Мм… ничего.
– Тогда, пожалуйста, не делайте глупостей.
Она обняла меня одной рукой и прижала к себе чуть плотнее, чем раньше. И в течение всей бесконечной ночи мы лежали почти без движения, едва разминая мышцы, когда они совсем затекут, и без сна – дремота если и приходила, то изредка и ненадолго.
Рассвет наступил внезапно. Только что мы лежали в темноте и безмолвии – и вдруг сквозь листву просочился слепящий свет. Мы разом встрепенулись, словно предчувствуя, что предстоящий день навсегда врежется в нашу память.
Это было нелегко, но мы все же поднялись и неуверенными шагами двинулись прочь от зарослей, навстречу солнцу. Ослепительно-белое, оно до сих пор еще цеплялось за горизонт. Небо над нами было темно-синим. На нем не появлялось ни облачка.
Мы отошли от зарослей ярдов на десять, затем обернулись, чтобы рассмотреть кусты, служившие нам пристанищем.
Амелия держала меня за руку – и тут сжала ее как клещами. Я тоже замер в изумлении: растительность простиралась насколько хватал глаз и вправо и влево. Она стояла почти ровной стеной – местами чуть-чуть выпячивалась вперед, а местами отступала назад. Кое-где заросли словно громоздились друг на друга, образуя как бы холмы высотой футов по двести и более. Впрочем, все это можно было, пожалуй, предугадать, исходя из ночных впечатлений, – но никто и ничто не подготовили нас к самой большой неожиданности: что каждый стебелек, каждый листик, каждый узелок на усиках, хищно змеящихся к нам по песку, окажется яркого кроваво-красного цвета.
О проекте
О подписке