Общество любовников Сирены

Мы нашли его, этот грот. Во всяком случае, нам нравилось так думать. Это было, когда мы возвращались от скульптора.

В тот день я взял напрокат длинную лодку с мотором.

– Куда мы едем?

– Увидишь, mi amor^[20].

На шее у нее висел фотоаппарат, солнечные лучи бились в объектив, вспыхивая, когда она наводила его на побережье, невероятную отвесную стену, к которой лепились очаровательные маленькие дворцы, связанные с морем рядами ступенек.

Марина ди Прайя оказалась крошечным портом, притаившимся между двумя утесами. В киоске на дебаркадере предлагали лимонное мороженое, верно, из больших горных лимонов, что свисают, тяжелые от мякоти и сока, в зеленой тени ветвей. Мы полакомились, прежде чем подняться по тропе, ведущей в башню, силуэт которой был отчетливо виден на фоне синевы утреннего неба. Мальчишки прыгали с утеса с громким визгом. Пятнадцатью метрами ниже под водой вырисовывались скалы. Здесь надо было не промахнуться. Их грация бросала вызов смерти или пожизненному параличу. Пас остановилась. Один, постарше, заметив иностранку, подошел к краю и повернулся спиной к пустоте. На его груди красовалось, в его-то неполные шестнадцать лет, стилизованное сердце, пронзенное кинжалом. Он посмотрел на Пас. Зубы сверкнули на солнце. Она подняла фотоаппарат и навела на него. Он поклонился и прыгнул. Выполнив идеальный штопор, он вошел в воду почти бесшумно. Когда его голова показалась над поверхностью, Пас зааплодировала. Он поднял руку в знак прощания и, сделав утиный кувырок, исчез в океане.

– Ты испугался? – спросила Пас.

Женщина верхом на кальмаре. Вот как скульптор давал знать на собственноручно вылепленной табличке, что гость вошел в его владения.

– Спортивно, – заметила Пас.

Башня была перед нами. Башня песочного замка, наполовину обрушившаяся, пряталась в джунглях инжирной опунции и лимонных деревьев, аромат которых смешивался с запахом морских брызг. Под нашими ногами вскоре захрустели странные обломки – крошечная ручка, половина головы. Глиняные черепки. У двери статуя – человек с очень черной кожей, в желто-красном тюрбане на голове, сжимал перевернутую вверх ногами голую и розовую блондинку. Напоминание об истории этих башен, воздвигнутых в XV веке для защиты от набегов берберских пиратов, которые похищали местных девушек и продавали их на невольничьих рынках Алжира. Я постучал в приоткрытую дверь. Пас не стала ждать и толкнула ее. На глиняных полках – целый морской бестиарий, рыбы, осьминоги и дельфины, а еще те самые женщины с волосами из губки, зелеными, лиловыми или глубинно-синими. Возвышаясь на четырех ножках, гудела электрическая печь, в которой крепли, обжигаясь, их тела. Ступеньки вели к нише в стене, в которой было единственное и очень большое окно, выходившее на море. Скульптор поставил в нише стол с гончарным кругом, вокруг которого громоздились банки с краской, лежали куски красного коралла, мокли кисточки в половинках пластиковых бутылок.

Я сразу понял, что Пас заинтересована: молчит и не сводит глаз с потолка, откуда рядом с винтовой лестницей свисает целое войско глиняных пловчих. Подвешенные на невидимых нитях, они как будто плывут к нам кролем – одна рука вытянута, другая у бедра, – удвоенные тенями, танцующими на беленых стенах.

– Estupendo^[21]… – прошептала она.

Мужчину, спускающегося по лестнице, мы увидели постепенно, частями: сначала плетеные мокасины, потом икры с матовой кожей, белые шорты и, наконец, все остальное – голый загорелый торс, на котором покачивались крест, неаполитанские перчики^[22] и другие амулеты, бородатое лицо и седые волосы.

– Buongiorno^[23], – поздоровался хозяин.

Лет пятьдесят пять, может быть, шестьдесят. Игривый взгляд.

– Чем могу вам помочь?

Я рассказал про винный погребок, Ли Галли, сирен…

– Старый добрый Карло… – Он будто улыбался сам себе. – Caffè^[24]?

Ветерок с моря врывался в окно и кружил пловчих, превращая мастерскую в логово чародея. Хозяин между тем, зачерпнув из контейнера драгоценный коричневый порошок, наполнил до горлышка маленький гейзерный кофейник, и вот он уже пыхтел на электроплитке. Италия…

Кофе горький, крепкий. Я рассматривал окружающих нас созданий.

– Только женщины.

– Я мужчина…

А потом, с места в карьер, по своему обыкновению, Пас принялась забрасывать его вопросами. Он отвечал охотно, увлекся и, поняв, что она испанка, перейдя на испанский из неаполитанской галантности (Неаполь долго был под пятой арагонских владык, и это не забылось), принялся излагать всю свою богемную жизнь. Она впитывала его ответы и отвечала на его вопросы с таким же видимым удовольствием и на языке, исключившим меня из беседы. Они нашли друг друга. Он подарил ей написанную им книжицу, потом пригласил подняться наверх.

– Вы, разумеется, тоже, – хватило у него деликатности добавить.

Верхний этаж – это было нечто головокружительное. Три окна, стены сплошь покрыты рисунками, гравюрами, картинами. Рыбы и женщины. Между картинами – зеркала всех размеров, отражают море, и кажется, что все эти создания купаются в нем. На плиточном полу почти никакой мебели, только старый матросский сундук и железная кровать.

– Вы здесь живете? – спросила Пас.

– Нет, но после обеда люблю прилечь здесь и послушать сирен.

– Как ваш друг с Ли Галли.

– Il professore? Мы состоим в одном клубе…

– Любовников Сирены?

Он не ответил.

– Редкий вид… – заметил я.

– Не обольщайтесь.

Глаза его блеснули.

Мы спустились. Пас была в том состоянии, которое я успел изучить как свои пять пальцев. Атмосфера ее возбудила, кровь кипела в артериях, расцвечивая лицо. В мастерской морской бриз, врываясь в окно, все кружил в танце пловчих. Но Пас выбрала не одну из них, а ныряющую охотницу, атлетически сложенную и в то же время стройную, в большой стеклянной вазе. Округлые ноги статуи снаружи, она только что нырнула в воду, которую изображал стеклянный ободок, окружающий ее бедра и накрывающий вазу. Верхняя часть тела внутри вазы, лицо в маске, пышная грудь и прелестные руки – правая, вооруженная острогой, пронзает спрута, тоже терракотового, который плавает на дне, засыпанном песком, ракушками и галькой. Поймав взгляд Пас, Фабио подошел к маленькой глиняной женщине. Достал из вазы и перевернул. Теперь ее ноги внутри, а из воды высовывается верхняя часть тела, голова запрокинута к небу, в руке победоносно поднята в воздух насаженная на острогу добыча. Пас улыбнулась.

– Bella nuotatrice^[25], – сказал скульптор. – Дань Эстер Уильямс^[26].

– Кто это? – спросила Пас.

– Спортсменка, пловчиха. Чемпионка в стометровке вольным стилем. Потом она и правда снималась в кино. Это она… – Он принес фотографию в рамке, стоявшую рядом с его гончарным кругом. Высокая темноволосая женщина в бикини позирует, сидя на подиуме, на котором можно прочесть три слова: Dangerous when wet^[27].

Пас хотела сразу забрать пловчиху, но скульптор убедил нас, что будет неосторожно везти ее в лодке, и предложил доставить сам. Она прибудет к нам через несколько недель, в самой надежной упаковке.

* * *

А на обратном пути мы нашли грот – горизонтальную щель в меловом утесе, челюсть, заглатывающую море. Увидеть его было трудно, в отвесной стене через каждые пятнадцать метров зияли отверстия, в которых клубилась пена. Но это жерло было шире, и перед ним бурлил маленький водопад. Он поил цеплявшиеся за скалу растения и на несколько градусов охлаждал море. Мы бросили якорь, чтобы напоследок, перед возвращением в пансион, искупаться, и заметили разницу температур. Вот тогда-то наше внимание привлекла та самая челюсть. Мы подплыли к ней, глубоко вдохнув, нырнули и перевели дыхание по другую сторону, в естественном бассейне, окруженном ложем светло-серой гальки, забрызганной светом, – казалось, солнце светило внутри грота.

– Increible^[28]! – с восторгом прошептала Пас.

Мы легли на гальку. Зеленая с голубым отливом вода будто пылала. Гулкое эхо усиливало дыхание Пас. Окрыленный красотой и силой момента, я потянул завязки купальника Пас и положил руку на выпуклость ее лона.

– Не сейчас, – вдруг сказала она.

– Не сейчас… или не здесь?

Она повернула голову ко мне. Ее влажный рот был сантиметрах в десяти от моих губ.

– Не здесь. Проявим смирение.

Опять одна из этих пасовских фраз, которые надо расшифровывать.

– Прости?

– Это храм…

– Я думал, ты считаешь это идиотизмом?

– Непостоянство – имя твое, женщина.

– Ты меня достала, Пас.

Мои пальцы снова отправились исследовать рельеф, на сей раз успешно. Наши вздохи смешались, и вскоре их поглотил приглушенный плеск волн.

– Тсс… – выдохнула она, прижав палец к губам.

Я перекатился набок. Ее черные глаза были устремлены на потолок. От времени, соли и капель воды, просачивавшихся сквозь скалу тысячелетиями, он играл розовыми оттенками.

– Смотри, что там вылеплено.

– Да, вылеплено, – согласился я, водя пальцем по кончикам ее грудей.

– Прекрати, Сезар, посмотри хорошенько.

Я тоже перевернулся на спину. Она оказалась права. Немного сосредоточившись, можно было разглядеть лица. Бородатый маг анфас, глаза прищурены то ли внимательно, то ли сердито. И женский профиль с замысловатой прической, рот приоткрыт, словно готов поведать нам какие-то древние тайны. И еще. Силуэт плывущей девушки. Присевший человек с поднятыми руками как будто удерживал одной своей силой весь утес.

– Это эрозия, – сказал я, – и игра света на камне.

Так ли?

Дрожь пробежала по ее телу.

– Что с тобой?

– Идем.

Она поднялась, еще нагая, с купальником в руках, и увлекла меня в глубину грота.

Там открывался проход, и она вошла. Три или четыре метра надо было протискиваться между двух скал – щель сантиметров в сорок.

– Пас, ты уверена?

Она не ответила. С бьющимся сердцем я последовал за ней. Я никогда не был фанатом спелеологии и быстро запыхался. Увидел, как в конце прохода она карабкается вверх. Полез следом. Скала была скользкая, бурая, пропитанная острым запахом соли и водорослей. Рокот волн усиливался, словно море хотело одолеть камень. Отвоевать у соперника потерянную территорию.

– Куда мы, Пас? Осторожней все-таки…

Я больше не видел ее.

– Чуть подальше свет, – прозвучал ответ в нескольких метрах от меня.

– Пас, это опасно. Там, наверно, целая сеть туннелей. Мы заблудимся.

– Готово дело, ты получил, что хотел, и начинаешь ворчать?

Ее голос был далеко.

– Где ты?

Пошарив рукой, я понял, что выше подняться нельзя. Проход выводил на более-менее плоскую поверхность, которая дальше слегка шла под уклон.

– Внизу. Садись и съезжай, здесь скользко.

С героизмом у меня облом. Однако я повиновался. Ручеек змеился по скале и вытекал на другой пляж. Вернулся свет, озарив полумесяц белой гальки рожками к морю. Пас танцевала, по-прежнему нагая, бурно радуясь открытию этого тайного хода. Она заговорила томным голосом, растягивая слоги:

– Я сирена, я сирена… возьми меня, юный корабельщик… – и прижалась ко мне своими крутыми ягодицами, влажными, солеными и слегка гусинокожистыми.

Dangerous when wet.

* * *

Месяц спустя посылка прибыла в Париж. Увидев имя отправителя, Пас ринулась на коробку с ножом в руке.

– Моя nuotatrice, моя nuotatrice!

Она разрезала упаковку, отшвырнула четыре слоя картона, раскромсала пузырчатую пленку, и у нее вырвалось громкое joder^[29]!

Не веря своим глазам, она схватилась за голову.

Я подошел ближе. Зрелище было печальное. На ложе из полистироловых пузырьков лежал обрубок женщины. От окружавшего ее бедра диска, который изображал поверхность воды, остались одни осколки, голубоватые кинжальчики, ноги жалким обломком лежали в нескольких сантиметрах. Путешествие с итальянского побережья в Париж стало для пловчихи роковым.

Я позвонил скульптору. Он очень расстроился, такого никогда не случалось. Он был готов все исправить, но ему нужна была статуя, отправьте ее мне, сказал он, а я потом пришлю ее обратно. Слушая его клятвы, я повернул голову и увидел, как Пас рассматривает у себя на ладони три маленьких глиняных осколка. Три коричневых пальца пловчихи, тоже разбитые.

– Он предлагает послать ее назад.

Пас вырвала телефон у меня из рук и заорала:

– А если она опять разобьется? Так и будем посылать туда-обратно? Вы сказали, что это надежно. Я вам больше не верю.

Она бросила трубку.

– Ты же не потребуешь, чтобы он приехал сюда? – отважился я.

– А почему нет? Это его вина. Перезвони ему, настаивай.

Это стало навязчивой идеей. Пас не только была ужасно разочарована, она видела в случившемся дурное предзнаменование, сглаз. «Прекрати, что за чушь», – говорил я ей. Но перезвонил. Скульптор стоял на своем. Если мы хотим, чтобы он починил статую, она нужна ему здесь.

– Надо было взять ее с собой, – сетовала Пас, – а не оставлять ему!

– Мы были на лодке, а он сказал, что она хрупкая.

– Да уж, в этом мы убедились.

– Я могу заказать ему другую, такую же?

– Нет, мне нужна эта. Пусть он ее починит.

Пас не держалась за свою собственность. Материальное для нее было преходяще. Но эта статуэтка была не просто статуэткой, это был запечатленный момент благодати, глупейшим образом испорченный, и ее надо было починить как можно скорее, чтобы он вернулся. Пловчиха стала символом.

– Он ее починит. Клянусь тебе.

Скульптор, которому я не давал покоя, в конце концов уступил и обещал, что сам починит ее, когда будет проездом в Париже. У него-де здесь друзья. К сожалению, после этого его телефон был недоступен. Пас? Надулась. Потом посыпались упреки: я не особо старался. Я не был достаточно тверд с художником.

Прошли месяцы. А следом и годы. Родился наш сын, о пловчихе мы забыли, убрав ее с глаз долой, а потом произошел этот глупый несчастный случай и Пас погибла.

Я начал видеть связь.