Кричали служанки, раздавались выстрелы, крики. Все эти надрывные звуки смешивались в ужасающую какофонию, что вызывало гримасу на лице молодого человека по имени Павел Радеонов. У него с утра раскалывалась голова, а руки тряслись. Все вещи, которые он пытался уложить в чемодан, словно уползали из-под рук, будто живые змеи, перемешивались и спутывались, словно нитки в клубке.
И накатывала растерянность пополам с ужасом. Его никто не учил, что делать, когда враг не внешний, а внутренний. Когда те люди, с которыми ты жил с самого детства бок-о-бок, готовы растерзать тебя за то, что ты – интеллигент. И даже ведь не аристократ!
И что обычные крестьяне и рабочие вдруг стали жуткими красными бандитами. Рубашки – пару штук можно взять, глобус… Очень смешно! Тот полетел в стену. Сапоги… Их следует надеть. Кинжал, который папа когда-то ему подарил. Сразу в ножны на пояс.
Отец успел написать письмо, которое дошло в последний момент из-за разрухи в стране. В нём говорилось о том, чтобы он спешно покинул училище и отправился к венгерской границе. Где и ожидал его отец с друзьями, которые успели сбежать до переворота.
В письме отец заверял, что всё это, конечно, временно. И что вскоре царь Николай II, конечно же, наведёт в стране порядок. И всё будет хорошо! Все злые будут наказаны, а добрые, естественно, возвеличены.
Хотя Паша в это не верил. Как и в то, что сможет сбежать. Слишком много врагов вокруг, а когда все против тебя – один в поле не воин.
Пусть величественный, храбрый и достойный по самую маковку.
Но сдаться даже без попытки удрать казалось ему постыдным. Хотя сражаться ему не слишком хотелось. Так как он прекрасно понимал, что драка – это не дуэль в стиле "Трёх мушкетёров". Да и не было у него тех, кто бы встал у него за спиной. Разве что голосящий внизу, до смерти напуганный, белый, словно простыня, гувернёр-француз. Который не был его учителем, а прибился буквально вчера ночью, когда перебили ту семью, в которой он жил и преподавал.
На него Павлику было плевать, так как он не представлял, как спасётся сам. Очень сильно хотелось заплакать. Но парень сжал кулаки и напомнил себе, что настоящие мужчины не плачут. Одно утешало: отец в безопасности. Мать давно умерла, а других детей в их семье не было. Так что беспокоиться больше было не о ком. Если отбросить переживания о самом себе.
Поспешно одевшись, кажется, не слишком-то по погоде, он прихватил чемодан и спустился вниз, машинально считая ступеньки. Ему очень хотелось обернуться, чтобы навсегда запомнить свой старый дом. Но юноша удержался от столь романтического жеста.
Не ранимая юная дева, чай.
Он кусал губы и размышлял о том, что восстание бедняков, возглавляемое непонятно кем, никто серьёзно не воспринимал ещё месяц назад. Да даже неделю назад!
"Это всё политика. Грязное дело. Не суйся туда, сынок. Молодые, восторженные да ранние долго там не выживают. Они – пушечное мясо", – когда-то говаривал его дед.
Он слышал из разговоров учителей и одноклассников, что вскоре всё завершится, и очередной бунт будет подавлен. Жестоко и кроваво, так, чтобы неповадно было против своего царя восставать! И не только ссылкой в Сибирь, но и расстрелом.
Сейчас всё это бахвальство казалось издёвкой над тем, что происходило в реальности. А ещё ему вспоминались русские народные сказки, где Иванушки-дурачки всегда выходили победителями. И именно цари оказывались повержены немытыми и тупыми крестьянами.
Он прикусил нижнюю губу едва не до крови и подумал, что вчера, как и многие подростки и дети, совершенно не верил в полномасштабную войну народа против… народа. Ведь их семья даже не была богатой! И при его жизни никогда не имела поместий и не издевалась над крестьянами. И не содержала фабрику, где измывались над рабочими.
Сжимая кулаки, Павел очень ясно осознавал, что отцовское послание опоздало. Совсем немного. В городе набрасывались на таких, как он, будто он был чьим-то врагом!
Словно разверзся ад, и демоны в рваных одеждах вынырнули из него и принялись охотиться на живых. И большинство людей забилось по домам, покорно ожидая гибели, и надеясь, что пронесёт. Что их только ограбят, но не убьют. Кто-то, наверное, считал, что наконец-то наступил Апокалипсис, которого все с таким напряжением ожидали в 1900 году, но так и не дождались.
Хаос постепенно поглощал их страну. Государства и власти больше не существовало.
Трясущийся от страха гувернёр с непроизносимым именем забился в экипаж. Кучер почему-то не присоединился к травли "поганых аристократов", и спокойно сидел на козлах, ожидая дальнейших распоряжений.
Павел запрыгнул в экипаж, сжимая коленями чемодан. И внезапно осознав, что надежды на спасения нет. И что он больше никогда не увидит отца. Что они не смогут перейти границу.
– Мы опоздали, – произнёс Павел совершенно спокойно, этим напугав себя ещё больше. Ведь раньше он не был настолько безразличен к собственной жизни. – Мы даже из города не уедем.
– Как вы можете так говорить? – весь дрожа проговорил гувернёр, забившись в угол. С ним не было никаких вещей, он успел спасти только себя. И второй раз очутиться на краю гибели отнюдь не желал.
Павел с презрением глянул на него, подумав, что совсем не хотел бы выглядеть таким же тощим, трясущимся "лягушатником" с длинным носом и маленькими глазами.
Кучер щёлкнул кнутом, и карета отправилась в путь. Как и все, кто в ней находился. В никуда.
– Вы должны верить в то, что мы спасёмся! – продолжил увещевания мужчина лет тридцати пяти, и, на взгляд Павла – совершеннейший старик.
– Господин, – снова заговорил гувернёр, сжимая колени длинными и худыми руками в одежде, настолько сильно заляпанной кровью, что было сложно рассмотреть её цвет. Сбежав буквально по трупам своих бывших хозяев, мужчина даже не успел переодеться.
– Никаких больше господ! – разозлился Павел. – Ты бы меня ещё графом или бароном величать изволил! Мы беспоместные дворяне, – угрюмо пояснил он. – Да и нет уже ни графов, ни герцогов, ни помещиков… Никого нет. Одна голытьба и рвань остались. Кажется, у нас все теперь равны… И все вокруг товарищи, – он криво усмехнулся.
Вороные кони ржали от испуга, так как ощущали, что приближается гибель. Павлу казалось, что он слышит, как бьются сердца больших животных, будто вот-вот и остановятся. А ещё ему внезапно показалось, что в оставленном позади доме раз и навсегда остановились часы с кукушкой.
Павел снова начал кусать губы и сжимать кулаки. Гувернёра ему жалко не было, а вот верного кучера – да. Он надеялся, что старик Потап сможет соврать, что его принудили. Страшный и ужасный дворянин, у которого ещё молоко на губах не обсохло, угрожал жуткими пытками. К примеру, своим кинжалом – опаснейшее оружие, между прочим!
"Что ж, когда – если – меня убьют, мне хотя бы не придётся больше учиться", – с кривой усмешкой подумал юноша.
Внезапно один из жеребцов издал дикое ржание и упал на бок, подогнув ноги, потащив за собой других лошадей и карету.
Павел с гувернёром успели выскочить. Но тут мужчина внезапно захрипел, схватился за сердце и упал бездыханным.
– Наверное, сердце остановилось, – почти равнодушно произнёс Павел, глядя в открытые, но ничего не выражающие глаза. Он уставился на кучера, который бросился бежать куда-то в сторону.
Павел в шоке застыл на месте, увидев, как из-за угла здания строем вышли солдаты красной армии.
– Стой, стрелять буду! – закричал небритый мужик с красной рожей.
Паша кинулся бежать, ощущая, как заполошно колотится сердце. Страх охватил его целиком, лишая здравого рассудка.
И он даже не увидел, кто из них начал стрелять. Несколько пуль "ушли в молоко", но одна из них попала точно в цель. И Павел рухнул, как подкошенный, подумав, что очень глупо подох. Правда, не так глупо, как гувернёр, чьё имя так и не узнал, у которого сердце остановилось от одного лишь звука выстрела.
***
– Спирт будете? – поинтересовался у Павла совсем молоденький капрал, который был едва ли на год или два старшего его самого.
– Почему бы и нет? – юноша хрипло откашлялся, усмехнулся и подхватил рюмку. Грязную, с отбитым краем. Порезаться он не боялся. Наверное, он уже совершенно ничего не боялся. – Выпью, пока снова не сдохну. Может, это будет забавнее, чем в первый раз.
– Что же вы так, – заботливо и совершенно не искренне заговорил капрал. – Хотя сейчас война, брат идёт на брата, родители "стучат" на своих детей… Недолго и свихнуться. Так что у вас там случилось? Вы вчера пришли к нам с совершенно стёртыми ногами, потеряв где-то все свои вещи и…
– И коней, и повозку, и гувернёра, – подсказал Павел, кивая и залпом отпивая спирт, который ему налили, как пообещали. – Правда, последний был не мой, я и имени его не знал. Правда, документы сохранил, – он похлопал себя по нагрудному карману гимнастёрки. – И кинжал, – он похлопал по широкому кожаному поясу, на котором висели ножны. – Всё, что у меня осталось от прошлой жизни. А ещё отец где-то есть, только он в Венгрии сейчас, надеюсь, что жив-здоров. Хоть кто-то же в нашей семье должен же быть живым и здоровым?!
– Вчера я не стал вас допрашивать, – парень, но уже начавший лысеть, потёр широкий лоб красной ладонью, – но мы получили приказ остановить отступление. Войска собираются объединять, так что время поговорить есть. Можете мне довериться, я-то вас уж точно не сдам "красным", – хмыкнув, заметил мужчина.
Павел подумал, что опять совершено не запомнил его имя. Или не спросил? Или ему опять было всё равно?
Ему внезапно подумалось, что когда рядом с тобой умирает человек, чьё имя ты не знаешь, то становится как-то легче. Или ему просто так казалось.
– Налейте мне ещё. И можно больше. Я уже не ребёнок! Хотя раньше пил только настойки, которые бабушка заготавливала и дедушка любил тайком на печи попивать. Или домашнее вино. Так что я надеюсь опять помереть. И тогда-то я разоткровенничаюсь перед вами, как перед архангелом Михаилом, – он глянул на рюмку, затем подставил её под маленькую пузатую бутылку. Выпил снова одним глотком, не закусывая. А потом с размаху швырнул рюмку об землю, так, что осколки полетели во все стороны.
– Меня зовут… – начал высоколобый парень.
– Давай без имён, ладно? – выставил вперёд ладони Павел. – Достаточно того, что ты моё имя знаешь. А если я тебя фамильярно на "ты" назову, думаю, не обидишься?
– Ничего страшного, – отмахнулся тот.
– Понимаешь, – пьяно икнул Павел, – просто ты скоро умрёшь, а я поэтому не хочу твоё имя запоминать. Чтобы не привязываться, как к котятам, которых всё равно нужно утопить.
– С чего ты решил, что я скоро умру? – с интересом, но без особых эмоций спросил собеседник. Но в его карих глазах читалось: "Ну, война, все психи, мне как-то плевать".
– Потому что меня сегодня днём убили, – охотно ответил пьяный парень, устраиваясь поудобнее возле костра и щуря светлые глаза, который казались желтоватыми, как у дикого зверя в танце огоньков. – Выстрелили прямо в сердце – пиф-паф! – он изобразил пальцами выстрел из пистолета, направив указательный палец – "дуло" себе в грудную клетку. – И я думал, что всё, отбегался и отмучился. Разве что жалел, что девственником умер. И ничего в жизни не добился, и с отцом не попрощался. И лучший мир не повидал – я про другие страны. Ну, а потом вдруг – бац! – и очнулся. Причём в своём теле. В том же месте. Точнее, на краю дороги – меня просто оттащили и, как я думаю, побежали грабить моё имущество и ловить лошадей. Ну, я встал – и пошёл. Такие вот дела. И теперь я никто. Без фамилии и титула, без настоящего и будущего.
– Я думаю, в тебя стреляли, но промахнулись. Мертвецы не ходят и не говорят, поверь, я их уже достаточно повидал, чтобы быть абсолютно уверенным в этом. Полагаю, ты просто упал в обморок, а эта банда красных жуликов побежала ловить лошадей и грабить карету. Так что про тебя они забыли. Так ты и выжил.
Павел неопределённо повёл плечами. Что-то кому-либо доказывать у него просто не было сил. Да и как можно объяснить то, в чём сам нифига не разбираешься?!
Сам-то он точно знал, что с ним произошло. Это было нечто глубинное, то, что является частью души. Что-то большее, чем истинная вера. Потому что его уверенность в том, что он погиб, а потом странным образом воскрес, была знанием, а не верой.
– Да, дела, – мужчина осушил рюмку до дна и покачал головой. Налил по новой, откуда-то достав и ещё одну, взамен той, что разбил Павел: – Штатский, я так понимаю?
– Наверное, – Павел пожал плечами и отпил немного. Поморщился и выпил сразу, будто горькое и мерзкое, но такое необходимое в данный момент лекарство. – Я училище только на днях бросил. Да там все разбежались, как крысы с тонущего корабля. И я их не обвиняю. Если бы я мог отрастить крылья, то вполне смирился бы с ролью летучей мыши, – криво усмехнулся он.
– В армию собирался? – уточнил мужчина, потирая покрасневший и вспотевший от спирта лоб.
– Возможно. Не помню уже. Да и что сейчас говорить? – скривился Павел – тоже от мерзкого вкуса или осознания куда более омерзительной реальности, сжимающей его, будто тиски в пыточной. – Лучшей выпьем за дружбу, любовь и мир во всём мире! За то, чего никогда не было, но во что почему-то все упорно верят. Как в царство небесное, – Павла сильно развезло. Его глаза уже сверкали жёлтым, не скрывая тайную суть. Впрочем, его собеседник, который пьянел каждую минуту, ничего не замечал.
– Давай, – пьяно улыбнулся тот, явно напившись до такого свинского состояния, что вполне поддержал бы тост за Ленина, расстрел царской семьи и могучую красную армию.
Они снова выпили, не чокаясь. Костёр подбирался к ними оранжевыми щупальцами, отливающими багряной кровью. Спирт сжигал внутренности, заставляя хоть ненадолго забыть об ужасе, творящемся вокруг. И постепенно накатывала сонливость, так как и тело, и душа расслаблялись.
– Сколько же тебе лет, Павлик?
– Семнадцать буквально позавчера стукнуло. А тебе?
– Двадцать пять. Эх, ты ведь ещё мальчишка. Сейчас бы тебе в безопасном месте, за границей где-нибудь, сидеть и французский язык учить.
– Да-да, – глухо и страшно рассмеялся юноша, щерясь, будто дикий зверь. Желтоватый оттенок радужки и кажущиеся острыми белоснежные зубы на миг создали эффект дикой твари. Впрочем, пьяный собеседник даже не обратил на эти метаморфозы внимание. – Прямо сейчас крылья отращу – и полечу! Сразу в Будапешт, к отцу. И выучу и французский, и английский, и немецкий языки. И философию, и ещё что-нибудь впридачу. Например, выучусь на повара. Потому что жрать все любят, а готовить почему-то никто не хочет.
Они захихикали, переглядываясь, словно играющие мальчишки.
Павел заворожённо уставился на пламя, внезапно задумавшись о том, что сейчас делают революционеры. Разжигают ли они костры в ночную пору? Любуются ли звёздами? Вспоминают ли о семье? Вспоминают ли о тех аристократах и интеллигентах, которых убили почём зря? Или оправдывают себя, воспользовавшись благородно представленным новым правительством оправданием, что они все – плохие? И их всех нужно быстренько уничтожить, иначе настанет нечто плохое? Думали ли так испанцы, уничтожающие инков? Инквизиторы, которые подвергали страшным пыткам самых обычных людей, чтобы унаследовать от "мерзких отродий тьмы" всё их состояние? Или в какой-то определённый момент с мозгами мужчин происходит нечто страшное, что превращает их не в диких зверей – те куда добросердечнее и культурнее – а в демонов из ада?
Ему внезапно приснился собственный глобус, который служил ещё дедушке. Тот крутился, и материки с океанами превращались в реки крови, разбрызгиваясь на стены его родного дома. Где в каждой комнате был кто-то застреленный или повешенный. А вместо привычной люстры с хрустальными подвесками, которую он жутко не любил и считал "девчачьей", с потолка свисала верёвка, в петле которой болталась отрезанная голова безымянного гувернёра с высунутым синим языком. Хотя даже в кошмарном сне Павел помнил, что имя-то у него было… Только сгинуло вместе с ним.
О проекте
О подписке