– Понимаешь, тебе, чтобы выжить, потребуется то, что пока спит в тебе, как спящая красавица в хрустальном гробу. Только я не принц, да и ты не прекрасная принцесса, так что нежными поцелуями ты не отделаешься, – злобно оскалился он. – Ты будешь страдать, о, ещё как! И я сломаю тебя, уничтожу в тебе всё то светлое и чистое, за что ты ещё держишься. Потому что мне не нужна вся эта сентиментальная и бесполезная шелуха. Мне нужно ядро, спрятанное в орехе. А чтобы его достать, орех нужно раздробить. И тогда, когда ядро увидит свет, истинный смысл жизни, не заслонённый надуманными ценностями, меняющимися с каждым поколением, проявится твоё истинное Я. Ты меня понимаешь, мальчишка?

Павел осознавал, и покрывался холодным потом с головы до ног, ощущая марширующие по телу мурашки – каждая размером со слона. Ведь он прекрасно понимал, что с ним хотят сделать. Переделать его, перекроить, уничтожить его личность, избавить от светлых воспоминаний о материнской ласке и поддержке сильных рук отца. О первом несмелом поцелуе с девочкой Катей на собственном дне рождении, когда они прятались на балконе от других гостей. О приятелях по учёбе, с которыми он близко не сошёлся, но всё-таки в основном сохранял тёплые воспоминания. О званых вечерах, куда приглашали всю их семью, и куда они отправлялись, наряжённые и в карете.

Да и сейчас он ощущал, как прошлый мир отходил куда-то далеко, будто его не существовало. Будто вся его прошлая жизнь уместилась на маленьком глобусе из его кошмаров, и, залитая кровью, перестала существовать. А остались только боль и страх, желание покинуть родной город, который он когда-то так любил. А ещё накатывающее волнами странное равнодушие, которое затапливало отголоски сильных эмоций, пережитых совсем недавно.

– Я не бесчувственный! – воскликнул Павел, снова сжимая кулаки, но отлично понимая, что не пустит их в ход. Слишком пугал его этот мужчина, подавлял своей силой. Да и в природе его силы он так и не разобрался. А как можно защищаться от незнамо чего? Если уж даже смерть не убила его окончательно!

"Или я как-то не так это делаю? Может, он вампир, и тогда вроде бы должен подействовать осиновый кол, чеснок и омела. Хотя под омелой целуются, кхм. А если он оборотень, то в этом случае нужны серебряные пули. А у меня ни кола, ни двора, ни пуль. Тем более, серебряных! А чего мелочиться? Может, ещё золотые или брильянтовые пули и алмазные секиры попробовать пустить в ход?".

– Если я не истерю каждую минуту, это не значит, что я ничего не ощущаю. Я тебе не баба! – возмущённо продолжил Павел, не понимая, чего от него хотят. – Или тебе бы понравилось, если бы я тут начал буйствовать и вещи в тебя швырять?! Так попроси, не стесняйся, я уж себя покажу.

– Вот ты знаешь, что я убил твоих приятелей, и лишь только один раз попытался меня убить. Точнее, убил, но понарошку, как в детской игре. Но об этом после. А теперь ты злишься на меня, но по совершенно пустяковому поводу. Я тебе скорее интересен, как некое чудо-юдо, у которого головы – образно говоря – отрастают быстрее, чем ты успеваешь их отрубать. И где же твои пресловутые чувства? Их нет, и не было, потому что ничего в этом мире не затрагивает тебя глубоко. Наверное, я не совсем правильно выразился, – мужчина потёр переносицу натруженными, словно у крестьянина в поле, пальцами. – Я хотел сказать, что у тебя нет чувств к этому миру, к людям, которые тут проживают. Ты беспокоишься только о своей шкуре.

Павел неловко пожал плечами, вспомнив своих приятелей, которые собирались в трактирах, надирались водкой, курили иностранные сигары и долго рассуждали о современной поэзии, светлых перспективах будущего России, цитировали на память философов древности и делали вид, что лично создают это самое светлое будущее. Ему ещё вспомнилось, что и бедные дворяне, с которыми он сошёлся в гимназии, и те, кто были побогаче, смотрели свысока, но приходили в трактиры, чтобы, по их собственным словам, "понаблюдать за жизнью простых людей и прогрессивной молодёжи Серебряного века", очень жалели крестьян и рабочих. С пеной у рта, брызгая слюной и покачиваясь от выпитого, активно жестикулируя, обнимаясь с половыми, говорили, что за простым народом будущее. Что им нужно отдать и землю – крестьянам, и фабрики – рабочим. И посмотреть, что в итоге получится.

Пожалуй, сейчас Павел был бы счастлив, если бы очутился в Америке во времена войны Севера с Югом. Ему представлялось, что там всё происходило как-то более мягко и цивилизованно, почти нежно и трепетно, по сравнению с кровавой революцией на их земле.

– Но всё это не важно, – мужчина прервал его размышления. – Обещаю, что очень скоро ты будешь меня ненавидеть. Или даже презирать.

– Хорошо, – пожал плечами Павел. – Вы победили в этой игре, правил которой я не знаю, так что это было жульничество. Можете считать, что я не человек, а какая-нибудь статуя из мрамора. А теперь поясните мне, что означает "наследник" на вашем языке. Потому что чем больше вы говорите, тем меньше я вас понимаю. Хоть мы и говорим, вроде бы, на одном языке. И почему мы убили друг друга не на самом деле. И всё остальное. Я хочу всё знать!

– Всё знать невозможно, – в глазах мужчины появилась насмешка, а губы дрогнули в лёгкой улыбке, которая вновь превратилась в кривую гримасу. – Вообще, губу особо не раскатывай. Ты не один тут такой красивый. И один из наследников – это я. А меня зовут Кэвин.

Мужчина поморщился, будто не переваривал собственное имя.

– Когда-то я считал себя очень особенным, единственным и неповторимым, – мрачно заметил он. – Когда-то так и было, но сейчас таких, как я, много. А ещё у каждого наследника есть его отражение, копия. Идеальный слуга или служанка. Верная тень. Хотя, если вспомнить одну из сказок Андерсена на подобную тематику, то иногда тень может победить оригинал, – кровожадно оскалился мужчина. – И на самом деле Тенью может стать почти кто угодно, кого выберет господин Случай (это не гадалка, и не ведущий прогноза погоды, так что не ошибается), то мы, наследники, рождаемся теми, кем мы являемся.

– И зачем мы нужны? – вклинился Павел, зевая и прикрывая рот ладонью. – Я начал терять нить рассуждения. Всё это звучит, уж извините, как какой-то бред!

– Работа у нас весьма пустяковая, – явно рисуясь, продолжил он, начиная ходить по комнате, размеренно и равнодушно, словно был охранником в тюрьме. – Мы создаём миры, а также убиваем людей. Или спасаем их – тут уж на вкус и на цвет. Собираем кровавую жатву. Но, по крайней мере, в отличие от обычных людей, мы не делаем этого просто так, напрасно, хотя кого-то это веселит и даже возбуждает. Но наша высшая цель не эфемерная, а самая, что ни на есть, реальная! Понимаешь, мы не приносит жертвы богам, которых не существует. Ведь это самое глупое и бессмысленное в мире занятие: убивать людей просто так.

Кэвин помолчал, потянулся к графину на маленьком столике, накрытом вязанной крючком скатертью, которая когда-то, лет сто назад, была белой. Налил воды в пыльный стакан, с отвращением осмотрел жидкость на свет, а затем выпил несколько глотков и хрипло прокашлялся.

– Как ты уже понял, мы – бессмертные. Или условно бессмертные, если тебе так проще с этим смириться. И у каждого, как ты понял, есть особые способности. Если бы сейчас существовала Инквизиция, то нас точно бы попытались сжечь на костре. Хотя в современном мире за такое, вроде бы, расстреливают или отправляют в ссылку, как и за любое проявление инаковости. Да-да, можешь называть это магией, – усмехнулся Кэвин, сверкнув жёлтыми глазами.

– И особые способности проявляются тогда, когда мы надеваем на палец волшебное колечко, – мужчина взглядом указал ему на кольцо, о котором Павел почти забыл. – Это я его на тебя надел, точнее, на твой труп, когда застрелил тебя тогда, возле костра. Так я стал твоим наставником, и тебя ко мне притянуло.

Ты нашёл бы меня так или иначе, даже если бы я очутился, допустим, в Африке. Но мне нужно было начать твоё обучение как можно быстрее, да и обстановка вокруг не располагает к созданию мирных туристических маршрутов. Поэтому я ждал тебя поблизости.

– Угу, – вяло ответил Павел, ощущая громадную усталость, свалившуюся на него, будто груда кирпичей. Он помассировал негнущимися пальцами виски и подумал, что никогда уже не сможет стать прежним. Даже притвориться тем, кем он был ещё недавно. Но впервые он осознал целесообразность такого экстренного взросления.

Юноша уже осознал, что в этом месте наивные слабаки не выживают.

– Так что знакомься, – Кэвин схватил его руку и больно сжал запястье, будто наручник надел. – Это кольцо, – он указал взглядом на кольцо-печатку с вороном. – Может менять металл и форму, в зависимости от характера и личности носителя. Но суть его, естественно, остаётся прежней. Это наша карманная вселенная, замкнутая сама в себе, как символ бесконечности. Наш повелитель и личный джинн. Отражение нашей сущности. Усиливает наши возможности, точнее, даёт им направление. Как лук направляет стрелы в мишень или пистолет отправляет пули в цель. Не совсем корректное сравнение, конечно, так как человек без лука или пистолета не сможет выстрелить, а мы можем колдовать и так. Только с кольцом всё же гораздо, гораздо легче!

Павел едва заметно кивнул, показывая, что слушает и ещё не спит, хотя сон уже подкрадывался к нему на мягких лапах и готовился вонзить в него острые когти в любой момент. Он старательно отгонял это обычно желанное чудовище, так как не хотел проверять, что сделает с ним Кэвин, когда заметит, что он спит во время чтения, несомненно, крайней важной лекции.

– А также кольцо является проводником в один из миров, многие из которых создал я сам. Тени обычно в миры Кольца не суются, им достаточно коснуться кольца или одного из его элементов, вроде драгоценного камня, чтобы они сразу видели перед собой техническую сторону проекта: формулы, цифры, схемы, в общем, разную техническую документацию. Им доступна изнанка миров, то, из чего те состоят, а мы, наследники, видим его внутреннюю суть. Как Тени получают свои силы, я ума не приложу. Не всё в моей власти, и это даже радует, как-то бодрит, – ухмыльнулся мужчина. – Иногда чувствовать себя почти всемогущим не слишком приятно. Даже отвратительно. В общем, никогда не стремился стать божеством или сыном божества. Но кто же меня спрашивал, – пробубнил он себе под нос , но Павел услышал. – Ты ещё не заснул, малыш?

– Нет, я не сплю, – помотал тот потяжелевшей головой. Ему подумалось, что Оле Лукойе как-то перестарался со сладким молоком, заливаемом в глаза.

– И тебе не наскучило слушать весь тот бред, который я несу?

– Нет, просто я устал, – упрямо покачал головой Павел, потирая слипающиеся глаза.

– И ты мне поверил?

– А мне всё равно! – внезапно вскинул голову парень, ощущая как сонливость отступает от азарта и злости, охватившие всё его существо. – Не верь глазам своим – и так далее. Но я всё же склонен доверять тому, что вижу, и тому, что ощущаю. Пусть это и обман зрения или галлюцинации. Даже если всё то, что я вижу и ощущаю, находится исключительно внутри моей больной головы.

– Что ж, твоя позиция мне ясна. Не лучше и не хуже других, – Кэвин пожал плечами. – Тогда, пожалуй, можно немного прогуляться по внутренним мирам кольца. Пора тебе привыкать к торным дорогам, опасным монстрам и непреодолимым препятствиям.

Они и правда слегка прогулялись.

По странным местам, которых Павел никогда не видел и даже не представлял, жадно вгрызаясь в страницы книг. И адреналин шпарил во все стороны, буквально разрывая его на части, будто ему пытались споить океан.

Сначала их едва не сожрали жуткие животные, похожие и не похожие на разных тигров, львов, рысей и пум, которых он ранее видел только в зоопарке, да и на страницах приключенческой литературы, рассматривая красочные иллюстрации.

Те были злобные, прыгучие, с громадными клыками и желанием полакомиться человечиной.

Один из зверей оторвал Павлу ухо, на что Кэвин невозмутимо заявил: "Отрастёт твоё несчастное ухо! У меня всё всегда отрастало, а яблочко от яблоньки… Регенерация у тебя прекрасная, так что не дрейфь! И помни, что мы в этих мирах совершенно и стопроцентно бессмертные".

Затем они очутились в мире, где не было живых людей, но имелось множество странных высотных зданий, осколки стёкол валялись, кажется, повсюду, как и многочисленные горы мусора. А затем небеса нахмурились мрачными желтоватыми тучами и разлились дождём, обжигающим, почти как серная кислота. После, переждав выпадение опасных осадков в одном из таких зданий, где было множество помещений, странной мебели и не менее удивительных приборов, они заблудились в тумане, который по своему воздействию, как охотно заметил Кэвин, напомнил ему газовую камеру с убийцами – в США, или с жертвами нацистов – почти везде.

Павел покачнулся и ухватился за спутника, просто потому, что тот оказался ближе, чем очередной ржавый остов или чудом сохранившееся дерево. Ему казалось, что его голова вот-вот взорвётся, а глаза вылетят из орбит, как пробки из шампанского.

– Ты ещё не осознал? – голос Кэвина звучал прямо в голове, вызывая ещё большую головную боль. – И боль, и смерть для нас не имеют значения. Как и в мирах Кольца, так и на нашей родной планете. Когда ты это осознаешь, то станешь намного сильнее. Не жертвой, а мучителем. Не то, чтобы это было намного лучше, но лучше быть надзирателем в концлагере, чем заключённым в нём же.

– Я бы вообще предпочёл держаться от концлагеря как можно дальше, – злобно фыркнул Павел, чувствуя, как тело постепенно становится неживым. На какой-то ужасный миг он подумал, что превращается в статую. И что проведёт вечность в таком вот непотребном виде.

– Как и все люди, которые пытаются убежать от войны. Но это невозможно, так как от противника, заполнившего почти весь земной шар, сложно удрать. Ну, разве что попытаться научиться дышать без кислорода, обходиться без еды и летать в невесомости без космического корабля, – сыронизировал он. – А теперь пошли дальше, шевели копытами! Да нет, это я так, образно сказал, не волнуйся, никаких копыт у тебя не выросло.

Тяжело вздохнув, Павел закатил глаза и, опираясь на почти волочившего его на себе Кэвина, рассказывающего что-то на самом деле интересное и жутко секретное, пытался не заснуть. Оригинальные игры в мёртвое – живое его изрядно утомили.