– Шутам я не плачу, – ответил Барнум. – Ну выручай, Леви, никто внакладе не останется.

– Даже та женщина? – усомнился Леви.

– Она тоже, если всё сделает как надо, – беззаботно пообещал Барнум.

Он понял, что теперь Леви в деле. Тот никогда не уступал по мелочам, если не был готов идти до конца.

– Я не хочу, чтобы её заездили насмерть, – заявил Леви. – Она сможет уйти, если захочет?

Над ними словно витал призрак Джойс Хет, и на мгновение Барнуму померещился голос старухи, умоляющей дать ей волю, словно хриплое карканье, исторгаемое иссохшей плотью.

– «Отпустите, дайте хоть помереть на воле».

Барнум поднял глаза. Голос был не Джойс, а Леви.

– Это её слова, Барнум, – сказал Леви.

Он называл Барнума по фамилии только в гневе. Ну вот, только что был почти готов – и на тебе, опять всплыла эта история с Хет. Теперь придётся его умасливать по новой, чтобы уговорить съездить в Мэн за той женщиной, из-за которой поднялся весь сыр-бор. Впрочем, причина размолвки вовсе не в ней, а в прошлом. Барнуму не хотелось ворошить былое. Былого не воротишь, и барыша с него не получишь, надо думать о будущем.

– Леви…

– Это я сидел с ней рядом весь день, Барнум. Не ты. Ты её не слышал.

Барнум кивнул. Он её слышал, как раз те же самые слова, но признавал, что Леви досталось самое тяжкое. Роль Барнума сводилась к продвижению дела – давать объявления в газеты, продавать билеты. А Леви сопровождал старушку повсюду, на каждом представлении, был, так сказать, лицом предприятия.

– Ну сделай одолжение, поезжай, а я уж позабочусь, чтобы всё было по-честному, обещаю.

Леви прищурился.

– Значит, ты ей заплатишь? И отпустишь восвояси, если она решит уйти?

Втайне Барнум думал, если женщина действительно окажется русалкой – вряд ли, как считает Леви, но всегда есть надежда – свободы ей не видать. Выпустить из рук такую удачу – да ни за что на свете! Но, отвечая старому другу, Барнум постарался не подать виду.

– Конечно, Леви, как скажешь.

* * *

Океаны Леви не любил. Пожалуй, кроме тропиков, что попадались в приключенческих романах и на изображениях далёких островов – пальмы, золотистый песок и тому подобное.

В детстве он представлял, что живёт на острове, как Робинзон Крузо, вместе с попугаем и слугой-аборигеном. Конечно, Робинзону Крузо приходилось сталкиваться с каннибалами, а Леви сомневался, что справится с подобными трудностями. Ему и с махинациями Барнума хлопот хватало.

Холодные бурлящие воды северной Атлантики были ему совершенно не по нраву, да и не по нутру, судя по накатывающей тошноте.

Барнум настоял на путешествии морем, считая этот способ предпочтительным – если в Мэне и вправду окажется русалка, то Леви следует её заполучить и как можно скорее привезти в Нью-Йорк, а блуждание по запутанным просёлочным дорогам северного Мэна скорости отнюдь не прибавляло.

Однако в тот захолустный городишко прямых пассажирских рейсов из Бостона не было. Леви пришлось добираться до Род-Айленда пароходом, затем поездом до Бостона, и вот теперь на отвратительном провонявшем рыбой промысловом судне, что направлялось на север, навстречу льдинам и рокочущим волнам. Леви никак не мог понять, что заставляет рыбаков выходить в море в самом начале путины, но Барнум умудрился найти артель каких-то сумасшедших, а их капитан согласился взять на борт пассажира.

Вся команда посмеивалась над его модными туфлями, нелепым пальто и тем, как он воротил нос от чёрствых сухарей на завтрак, а сам Леви только и мечтал поскорей оказаться в номере с пуховой периной на кровати, передохнуть от бесконечной качки и от души набраться виски.

Но Барнуму нужна русалка, и Леви её добудет.

Когда-то Леви мечтал, что, помогая Барнуму морочить голову публике, добьётся славы и богатства, лучшей доли, сможет жить ярко, на широкую ногу. Они были давними приятелями, и Барнум его убедил, что развлекать публику – всё равно что выступать в суде, только гораздо интересней. Он сможет нести людям истину особого рода – истину артиста, сказочника, а не докапываться до правды в зале суда. А Леви как раз наскучила спокойная жизнь, вот он и решил позабавиться и немного подыграть Барнуму.

С тех пор радужные мечты об этой работе давно развеялись, но и возвращаться к профессии стряпчего особой охоты не было. Вот Леви и не трогался с места в надежде когда-нибудь снова ощутить волшебство, привлёкшее его в самом начале. А не выйдет ничего, то он хотя бы не даст Барнуму причинить людям зло, как вышло с Джойс Хет. Даже ради этого стоило остаться, пусть и не видать ему славы и богатства.

Конечно, он в русалок не верил и подозревал, что Барнум тоже. Но Барнум смекнул, раз вокруг женщины ходят слухи, они добавят достоверности любой байке, которую они сочинят для представления.

Даже если какой-нибудь ушлый репортёр отважится вытерпеть все тяготы путешествия на север, то обнаружит те же слухи, что привели сюда Леви, а их историю о русалке никто опровергнуть не сможет.

В этом-то и весь фокус – главное, чтобы никто не смог оспорить версию Барнума. Пусть протестуют, строят догадки сколько душе угодно, но без доказательств… что ж, без них всякий, кто заявит о фальшивой русалке, только обеспечит Барнуму бесплатную рекламу.

Барнуму, как бы он ни хорохорился, не понравилось, как люди ополчились против него из-за Хет, Леви это заметил. Сам он так полностью и не оправился после того случая. Поначалу было даже забавно, но вскоре радость поутихла, когда он понял, что Джойс Хет вовсе не в восторге от того, что её всю оставшуюся жизнь будут выставлять напоказ вроде дрессированного медведя. Он изо всех сил старался, чтобы у старушки было всё необходимое, и, наверняка, они с Барнумом относились к ней лучше, чем бывший хозяин на Юге.

Но дело в том, что Барнум купил эту старушку как экспонат, а значит, стал её хозяином, что бы он ни говорил. Леви как-то не задумывался о рабстве на Юге, но, наблюдая его рядом с собой, чувствовал себя неловко.

Какой бы ни оказалась правда о вдове со скалистого берега – так про себя ее окрестил Леви – он не будет против воли тащить её в Нью-Йорк. Хватит уже заставлять людей плясать под дудку Барнума.

И Леви добьётся достойного вознаграждения за её работу. В конце концов, это на ее тело в аквариуме будут глазеть люди. Барнум иногда забывал о таких «мелочах», считая каждого встречного в первую очередь источником дохода.

Упиваясь собственными страданиями из-за морской болезни и представляя себя праведным защитником угнетённых от Барнума, Леви даже не задумывался о том, что женщина может отказаться покинуть родное жилище, хотя ранее предупреждал Барнума, что в таком случае ничего не сделаешь, пускай остается в Мэне.

И, конечно, с Нью-Йорком не сравнится ничто на свете, даже Европа со своими Лондоном и Парижем, и попасть сюда из какого-то захолустья можно только мечтать, а уж с дармовым переездом да предложением работы и подавно. Леви и сам когда-то так уехал из Пенсильвании, поддавшись на уговоры Барнума.

Леви был почти уверен, что женщина не упустит возможности уехать из этой глуши. Каждый стремится к лучшему, а чего можно добиться, прозябая в хижине на прибрежных скалах?

Но когда Леви наконец добрался до той деревни, где, по слухам, жила русалка, местный народец оказался просто непрошибаемым, как каменные истуканы с лицами, словно из дублёной кожи и с непонятным говором. Нет, мол, не знаем никакую русалку и знать не хотим. Только знай себе щурятся недоверчиво, даже деньги не помогли.

Леви ясно, предельно ясно дали понять, что ему тут не место, здесь такие не нужны, и эти проклятые янки из кожи вылезти готовы, лишь бы спровадить его восвояси, пока не добрался, куда задумал.

В итоге Леви с пожитками очутился на улице перед таверной, даже не понюхав виски и без всякой надежды хотя бы на соломенный тюфяк для ночлега, не говоря уже о пуховой перине.

Проклиная Барнума с его аферами, – впрочем, шёпотом, ибо кругом хватало любопытных кумушек, направляющихся за покупками, а родной папенька за такие выражения в присутствии прекрасного пола точно отодрал бы за уши – Леви поклялся, что если сегодня придётся ночевать под открытым небом, то ради Барнума он больше палец о палец не ударит.

Несмотря на столь враждебный приём местных жителей, Леви пока не собирался возвращаться в Нью-Йорк с пустыми руками и объясняться с Барнумом. Зная, что женщина живёт на берегу моря, а не в городке, нужно было всего лишь отправиться на шум прибоя. Разыскать её там наверняка будет нетрудно, ведь в этом захолустье вряд ли наберётся много хижин на берегу.

Через несколько часов пришлось признать, что, во-первых, в этом захолустье всё-таки немало домов на берегу, и на его взгляд сей факт казался необъяснимым – ну кому, скажите на милость, приятно наблюдать, как море день за днём подтачивает берег прямо под ногами? А во-вторых, побережье оказалось гораздо длиннее, чем можно было судить по карте.

В наступающих сумерках, вконец обессилев и натерев мозоли, Леви набрёл на какую-то тропинку в снегу («Откуда здесь в апреле взялся снег? Что за вздор!»), петлявшую вдоль гряды огромных валунов, преграждавших путь к обширным участкам побережья, по крайней мере тем, кто в здравом уме не сочтёт карабканье по скалам с целью добраться до бушующего внизу зеленого океана уместным, пристойным или весёлым занятием. Леви не любил океан, а то, чего он натерпелся за во время путешествия, очарования вовсе не добавило.

Надо признать, он уже без малого был готов прекратить поиски. Чуть ли не в каждом доме он натыкался на неприветливый взгляд сурового рыбака или его супруги, и, как и следовало ожидать, никто не имел ни малейшего понятия, где здесь может жить русалка.

Хорошо бы нанять повозку и добраться до ближайшего города, где жители не настолько враждебны и выбросить эту дурацкую затею из головы. Может, получится уговорить Барнума, что на худой конец сгодится и то обезьянье чучело Кимбола.

Он выпустил саквояж из рук прямо в снег. Это уж чересчур, столько снега он в жизни не видел, а тут часами приходится буквально продираться через сугробы. К тому же солнце уже садится, кругом сплошная глухомань, и он уже достаточно натерпелся.

А тут он увидел её.

Без пальто или хотя бы шали на плечах, в одном лишь грубом шерстяном платье и башмаках она стояла на обрыве и глядела в море, а её невероятно длинные волосы не просто развевались на ветру, а словно охватывали воздушные струи, переплетались с ними в непостижимом танце, и казалось, холод ей был совершенно нипочём. Даже издалека, за четверть мили, а то и дальше, она казалась заметно моложе своих соседок на берегу и в деревне, а кожа её переливалась словно жемчуг при свечах.

Потом он заметил небольшую хижину, притулившуюся к скалам за её спиной, и пологий спуск, едва заметную тропинку, должно быть, к бухте внизу.

Она. Точно, она.

Он подхватил чемодан и поспешил к неподвижной фигуре в надежде, что женщина хотя бы пригласит пройти в дом, ибо оставаться на морозе было уже невмоготу, ноги того и гляди окоченеют.

Под ногами скрипел снег, и ей, должно быть, послышался косолапый медведь, но она даже не шелохнулась, пока он не подал голос.

– Моё почтение! – прохрипел он, остановившись в нескольких шагах от высокой статной фигуры, чтобы не испугать, и тут ветром донесло её запах – морской соли вперемешку с маслом, от которого лоснились её волнистые волосы.

Словно зачарованная, она очень медленно обернулась, не желая стряхивать наваждение. Веки с густыми тёмными ресницами, резко бросавшимися в глаза на фоне бледной кожи, были прикрыты.

Когда её глаза распахнулись, его пронзила мысль: «Конечно, она русалка, тут и думать не о чем».

«На суше таких глаз не сыскать», – думал он.

Они были серые, как само море, как клокочущие волны, пенистыми гребнями с грохотом разбивающиеся о подножие утёса. Но главное, они не были человеческими, это был взгляд не соплеменника, а чужака, с любопытством рассматривающего некую диковину.

Глядя в эти глаза, он ощутил свою ничтожность и вдруг понял, каково было Джойс Хет – когда тебя словно препарируют взглядами, и возникает желание съёжиться клубком и скрыться от этих всевидящих очей.

– Что? – отозвалась женщина.

Леви с трудом отогнал это поразительное видение. Вздор, никакая она не русалка, и взгляд такой же бесхитростный, что у прочих местных, ни больше ни меньше. Просто ему давно не встречались серые глаза, тем более с таким отливом бушующего океана.

– Я надеялся на вашу помощь… – начал было Леви, но вдруг осёкся. Из головы начисто вылетели все слова, что он готовил этой женщине.

– Что? – безучастно повторила она, будто не прочь оставаться хоть целую вечность на ледяном ветру среди голых скал.

Теперь она стояла к ветру спиной, и длинные растрепавшиеся волосы били в лицо. Леви живо представил, что стоит только приблизиться, эти завитки тут же опутают и утащат на дно морское.

Она будоражила его воображение, но Леви был не настолько глуп, чтобы давать волю фантазии. И всё же было в ней что-то особенное, непонятное, интригующее, что объясняло такое количество слухов.

А тот делец, подобный Барнуму, таящийся в глубине его души, нашёптывал, что эти глаза, и волосы, и открытый взгляд станут такой приманкой для посетителей музея, как ничто другое.

И пусть она не настоящая русалка, но ей-богу, для затеи Леви с Барнумом сгодится с лихвой.

* * *

– Простите за беспокойство, не угостите ли чашечкой чаю?

Вот что сказал незнакомец, обычно люди так говорят, когда считают, что просят о сущей мелочи. Разумеется, у Амелии был чай, просто не было особого желания угощать этого человека, уж больно откровенно он пожирал её глазами – наверняка наслушался сплетен, вот и явился проверить, правду говорят или нет.

С тех пор как сгинул Джек, прошло лет десять, чуть больше или меньше. После этого Амелия ещё долго не могла обернуться русалкой, не могла даже приблизиться к морю, возненавидела его словно разлучницу, что увела её мужа.

Амелия стояла на утесе и проклинала море, изливала на бесчувственную пучину всё своё горе и ярость. Она желала, чтобы земля разверзлась, и вода вся ушла в бездну, или с неба упал огненный шар и превратил океан в безжизненную пустыню.

Одним словом, желания её были нелепы и несбыточны, впрочем, не более, чем те мольбы о возвращении любимого, когда она, сломленная горем, орошала скалы горючими слезами и была готова отдать этому океану что угодно, всё на свете.

Но все её проклятья и слёзы, мольбы и уговоры как в воду канули, ибо нет никакого дела океану до горестей ничтожного обитателя земли и моря. У океана есть дыхание, но нет сердца.

Много воды с тех пор утекло, и наконец перестала Амелия дожидаться той лодки, опомнилась от горя и не желала больше пересохнуть бескрайнему океану, ведь где-то там живут её родные и близкие, глядишь, когда-нибудь и захочется к ним вернуться, а пропади океан насовсем, как же быть тогда?

Со временем горе отступало. Хотя оно всегда будет занозой в груди, но тугой клубок мало-помалу распускался, и печаль медленно рассеивалась.

Она было даже всполошилась, что утихнет тоска – сотрётся и память о Джеке. Силилась припомнить его лицо, и не смогла – мерещилась одна лишь лодка, всё дальше и дальше уходящая от неё в море.

Бросилась тогда Амелия в спальню, отыскала мужнину фуфайку да уткнулась в неё носом. Не выветрился до сих пор родной запах, осталась самая малость, и как почуяла его вдова, так будто и явился перед ней Джек – лукавые морщинки вокруг глаз, белозубая улыбка, стук башмаков по полу.

И тут она сообразила, что отворачиваться от моря всё равно что от Джека, ведь свело их как раз море.

В ту самую ночь Амелия вернулась в бухту, где впервые обернулась женщиной, сама не своя от тревоги и смятения, как в тот раз. Удастся ли теперь превратиться в русалку? А вдруг иссякло волшебство, что открывало переход меж сушей и морем, когда отреклась она от океана?

Задумалась Амелия, да так крепко, что и не приметила одинокую лодку с рыбаком, а тот узрел, как скинула она платье да бросилась в воду. Тут появился рыбий хвост на месте ног, и позабыла она на радостях обо всём на свете, да как выскочит из воды серебристой дугой, и озарило её лунным светом до последней чешуйки.