– Я не журналист, – выдохнула я. – Я приехала в поисках молодого художника по имени Максимилиан. – «Рассказать какой долгий путь я прошла, добираясь до этого городка?» – спросила я себя, но говорить не стала, чтобы это не выглядело жалобой. – И вот ты сам ко мне подошёл. У вас много художников по имени Максимилиан проживают?

– Нет, я один. Только почему ты решила, что я тот самый?

Логичный вопрос, без ответа. Почему я так решила и отреагировала молниеносно? Всё вокруг Максимилиана было странным. И то, что увидела его у пруда, обратив внимание. Чем он привлёк моё внимание там, сидя и глядя в воду? Мне нужно подумать, при ходьбе лучше думается.

Я зашагала дальше, вместе продолжали идти, но неизвестно куда. Я нашла, кого искала? Куда идти дальше: может, к нему домой по адресу. Наверное, стоять и говорить лицом к лицу неловко.

– Значит, вы уже знаете, зачем я вас ищу? – вдруг я опять перешла на «вы», что-то в моей голове путается и не могу решить, как обращаться к человеку моложе себя.

– Можно ко мне на «ты», – угадал мысли Максимилиан. – Это неважно, зачем меня ищут.

– Ну раз к тебе можно на «ты», то и ко мне можно на «ты», – захотелось быть ему равной. – В общем, мой заказ…

– А куда мы идём? – перебил вопросом до того, как я успела договорить.

– Я шла к тебе домой по адресу, как ты уже, наверно, заметил.

– Я тоже иду к себе, – прозвучал меланхоличный ответ.

– У тебя есть картина, точнее, вот что, – я достала телефон и показала на экране ту самую картину, поиски которой привели меня к нему, так как название мне было неизвестно, а номером из журнала не хотелось назвать. – Узнаёшь эту работу?

– Да, это моя работа.

– Как называется? Ты дал название своей работе? Как назвал свою работу? – вопросы посыпались, это был один вопрос в разных формах, у меня были ещё вопросы, но нужно было дождаться ответа на первый.

Я достала блокнот и карандаш для записи. Мы продолжали идти дальше по улице в направлении моего отеля или в направлении, которое мне задал навигатор. Куда идти – неважно, главное – сделать работу, получить ответы. Странные оглядывания горожан меня не волновали, причины их взглядов были мне непонятны.

– Я не давал названия работам, иначе на них было бы написано. Все настоящие художники указывают инициалы и название картин. Ну, давай придумаем сейчас. – И он умолк, смотрел на брусчатый тротуар, взяв свой подбородок указательным и большим пальцем. – Пусть будет «На поводке».

– Что это значит, кто главный на холсте? Почему ты подчёркиваешь именно поводок, или суть, которую он передаёт?

– Я так себя чувствовал, когда рисовал, когда увидел всё это…

Продолжения не было.

– Здесь рядом кондитерская, пекут отменные пончики, тебе нужно попробовать, – предложение было как своей давней знакомой, слегка неуместно и неловко. Я не хотела его отпугивать, и согласилась.

Мы обменялись парами любезных фраз о красоте города и перешли улицу на противоположную сторону. Дорога с круговым движением, то есть кольцевая часть осталась слева от нас. Метрах в трёхстах от нас был мой отель. Мы повернули вправо, как и показывал навигатор. Вопрос о возможности побывать у него дома не стоял. «Возможно, меня там ждёт нечто более интересное, чем его работа „На коротком Поводке“», – подумала я.

К нам навстречу шла пожилая пара, на вид семейная. Она выглядела счастливой.

– Так что кроется под «коротким поводком»? Кто этот мужчина? Это ты? Ты себя вложил в него? – в этот момент мы поравнялись с пожилой парой, они приостановились и посмотрели на меня, как на явление, как если бы я внезапно появилась перед ними.

– Бедный ребёнок, – услышала я уже из-за спины, – такая молодая.

Мне показалось, что сказано было про Максимилиана, так как из нас двоих на бедного похож был он. Но до конца понять смысл всего я на тот момент не смогла.

– Как ты думаешь, кого жалела пара, которая прошла мимо?

– Тебя! Меня поздно жалеть, – ответил Максимилиан.

Его ответ меня смутил, я посмотрела на себя, насколько это было возможно. Ведь чувство жалости вызвать я не могла, как мне казалось. Чтобы уйти от неловкости, возвращаюсь к его картине.

– Никаких разговоров об этой картине, сначала пончики, потом допрос, Амелла, – он свернул с тротуара налево и пошёл ко входу кафе.

Заведение как из мультфильмов: розовые стены, голубой потолок и шахматный пол захватили меня в детский плен. Здесь, даже если у тебя диабет, волей-неволей съешь всё, что предложат. Напротив входа – стеклянная витрина высотой в человеческий рост со множеством десертных разнообразий. По обе стороны от этой витрины – прилавки с корзинами, набитыми пирогами, булочками, кексами и круассанами. Кухня, если можно так назвать место, где готовят мучные изделия, была открытой, прямо за прилавком готовили и пекли, и от этого стоял шум: работали холодильники, печки и машины для теста, вентиляция. А где-то – машина для замешивания теста. Шум был единственным минусом здесь. В заведении было почти пусто, диванчики и столы с разноцветными покрытиями пустовали, возможно, ещё было рано.

Это красочное место напомнило мне о забытом факте – все эти прекрасные цвета он не может увидеть, как я. Я захотела позже вернуться к особенности его зрения, но не сейчас.

– Закажи пончики с заварным ванильным кремом, – Максимилиан уже стоял у кассы, кассира не было.

– Мы готовы сделать заказ! – позвала я милую женщину с пухлыми щёчками в чепчике, она выкладывала новые булочки в корзины. Продавец обратила на нас внимание, посмотрела в нашу сторону. – Мы готовы сделать заказ, – повторила я. Она пристально посмотрела на меня, а потом окинула взглядом зал, приподняла плечи и, оставив своё занятие, подошла к нам. – Две порции ванильных пончиков…

… – с заварным ванильным кремом, – поправил меня мой спутник.

– С заварным ванильным кремом, – поправила себя, вступая в мир лишнего веса.

Кассир продолжала удивлённо смотреть, ища глазами кого-то вокруг меня.

– Две порции ПЗК с ванилью! – громко озвучила кассир и добавила, – вы не выглядите на две порции, дорогая.

На экране кассового аппарата высветился счёт. Максимилиан уже сидел за столиком у окна. «Ясно, счёт оплачиваю я или мой заказчик, который берёт на себя все расходы».

Большие витражные окна из розового стекла придавали объём помещению. Максимилиан казался таким маленьким на их фоне.

– Не всё же мне, – я достала кошелёк, чтобы достать наличные, – одна мне, а вторая порция для моего друга, – и кивнула в сторона сидящего молодого парня, он наблюдал за нами без эмоций. Розовый свет стекла заливал его лицо.

Когда я достала деньги и отдавала кассиру, увидела вновь то самое выражение лица, кричащее «ты странная!» Да что с этими людьми, я не понимала, в чём была странность: что я плачу или что много ем? Этим людям нужно научиться управлять эмоциями.

Почти сразу принесла женщина с кассы две тарелки пончиков.

– Спасибо, – имя на бейджике прочитать мне не удалось.

– Приятного аппетита, – положила обе тарелки напротив меня, как если бы Максимилиана не существовало за столом.

Я отодвинула вторую тарелку от себя к Максимилиану и сразу приступила к поеданию пончиков.

– Как давно или как рано ты стал рисовать? Интересен твой опыт работы с красками и с изображением на холсте, – мой рот был набит пончиками с вкуснейшей начинкой из заварного ванильного крема.

– Рисую я с 12 лет, раньше рисовал карандашами и углём, редко работал красками на холсте. В колледже стал больше и маслом рисовать, получалось неплохо.

– Расскажи обстоятельства, которыми ты вдохновился, взял кисть и нарисовал?

– Слово вдохновился не хотел бы использовать. Возможно, впечатлился. Год назад я отметил эту сцену, сделал набросок, только дорисовал 17-го декабря 2018 года.

– Угу, – жевала и кивала, не отрывая глаз от него, лицо заливал розовый свет от окна. – Подожди, не сходится. Год назад – 2019-й, а нарисовал в 2018 году? У тебя обратный отсчёт в хронологии.

Однако он числа не исправил. В его лице не было запутанности, он был уверен в названных датах.

– А сейчас какой год?

– 2020.

– А, как же много времени прошло, – уткнулся подбородком в правое плечо и смотрел на улицу через розовое стекло. Его кадык приподнялся в горле. – Тогда, значит, не год назад.

Ещё одна странная и невыясненная деталь в пазле, возможно, он имел в виду, как в прошлом году увидел, сделал набросок, и в том же году, 2019, дорисовал.

– Ты получил оплату с галереи за продажу картины?

Я ждала ответа, чтобы тактично спросить о деньгах, которые он получил. Очевидно, галерея оставляет за собой часть суммы. Согласна, вопрос не самый приличный. Правда, бывают вопросы и неприличнее.

– Нет.

– Почему ты не забрал свои деньги, вырученные за продажу твоей картины?

– Они мне не нужны, картина для меня не имеет ценности.

– Кто изображён на картине? – ответ пришлось ждать долго.

– Моя собака, а про мужчину расскажу позже, – задумчивый ответ заставлял сомневаться, но не верить тоже не было оснований, только предчувствие.

– Почему картина такая серая, и на ней только один яркий цвет – в глазах человека? – мне не хотелось в прямо спрашивать о дальтонизме.

– Я не различаю все цвета. Красный, синий, зелёный для меня серого цвета, коричневый близок к чёрному. Я знаю название цветов, а их настоящий цвет не знаю. С серыми тонами комфортно работать, зачем брать другие цвета, если в твоей жизни их нет.

Мне больше не хотелось ничего спрашивать, после последнего вопроса хотелось дать перерыв. Время было уже полдвенадцатого, скоро полдень, дела шли хорошо, я поедала четвёртый пончик, а он не дотронулся ни до одного.

– Почему ты не ешь?

– Я уже ел, мы сюда часто ходили. Всегда брал самую большую порцию, – он поднял ладони вверх, изображая большую чашу, – они были красные. «Краски, наверное», – подумала я. – Мама приводила сюда, когда я был ребёнком. Тебе нравятся карусели? Я очень люблю карусели, – прозвучало так по-детски невинно, что я умилилась или почувствовала жалость, не понимая причину.

– Если только колесо обозрения.

Мне так захотелось вернуться обратно в парк у пруда, я так не хотела сидеть здесь, эти взгляды сотрудников меня доконали, смотрят как на сумасшедшую, не скрывая эмоций. Они продолжали наблюдать за нами.

Уплетая за обе щёки вторую половину предпоследнего пончика, я посмотрела по сторонам исподтишка. Три женщины средних лет по ту сторону прилавка, где готовились вкусные пончики, собрались и смотрели в нашу сторону. Одна стояла, скрестив руки на груди, и говорила тихо. Остальные кивали или качали головами. Я встала резко, уже без сил это терпеть: не город, а зрительный зал.

– Пойдём отсюда скорей, – мой рот всё ещё был забит, и речь была невнятна. Чтобы донести мои слова до адресата, я позвала его рукой, махнув в сторону выхода. – Хватит на нас пялиться, – закричала я невнятно на весь пустой зал.

Лицо Максимилиана исказилось от неожиданности, он не очень хотел уходить, но встал с дивана. А наши неугомонные зрители даже не удосужились разбежаться как тараканы на свету, а наоборот, ещё внимательнее всматривались с жалостью на лицах.

Первой вышла я, широко распахнув дверь, чтобы она захлопнулась, когда вернётся на своё место, но дверь не хлопнула из-за доводчиков, и мягко вернулась на место. Он шёл за мной и всматривался в лицо, я дожевала остаток пончика.

– Почему они так уставились на меня? – ответа не было.

– Я знаю другую дорогу к пруду. Видишь лесной парк? – парк был через дорогу по направлению к Хацра, откуда мы шли.

Мы стояли шагах в десяти от входа в кафе, откуда вышли, я была спиной ко входу, а он лицом. Мимо нас прошли подростки ко входу в кафе. Когда дверь открылась, блик солнца на стекле зайчиком пробежал по всем поверхностям, в том числе и по лицу Максимилиана, забликовав его чёрные, как уголь, глаза. Холодок по коже: глаза были холодные, как у мёртвого. Хотя откуда нам знать, какие глаза у мёртвого: кто им под веки заглядывает?

Он меня провёл дальше по направлению к лесному парку, в целях попасть на веселье у Хацра.

– Как ты рисуешь, не различая цвета?

– Мне не нужно видеть цвета, чтобы переносить образы на холст. Когда ты смотришь кино, разве цвет влияет на смысл или идею?

– Конечно, влияет! В фильмах могут быть цвета, важные для сюжета, например, улики в детективах – определённого цвета, который должен видеть зритель. Или …

– Не важно. Память человека, запоминая события, не показывает цвета. Цветовая гамма не важна – важно передать идею, смысл, – его голос похрипывал, лицо стало багровым, а кадык поднимался вверх и вниз.

– Как не важны, если твоя работа «На поводке» обретает яркость и особенность с бликами в глазах человека? Без красной краски ты бы не мог передать смысл.

Молчание в ответ. Я улавливала спутанность мыслей Максимилиана. Местами он мог себе противоречить. Вначале он был холоден к своей же работе, сказав, что не вкладывал ничего в работу, – потом говорит про идеи.

– Расскажи мне смысл этой работы, я вижу, что ты в неё что-то вложил, расскажи сейчас, не уноси с собой тайну, чтобы потом не пришлось гадать.

– Описание этой картины у меня в комнате, дома. Так будет детальнее и интереснее. Я обещаю показать тебе. Записи лежат под тумбой у моей кровати, дома.

Попасть к нему домой было бы большой удачей, можно заснять на телефон детали из его жизни. Я не стала требовать устного рассказа, иначе тема закроется, и я могу потерять шанс посетить его комнату, прочитать тетрадь, о которой он говорит.

Перешли дорогу в сторону лесного парка. Шли мы по тропинке, вокруг ухожено. Плотно посаженные кипарисы, ели, сосны придавали природную дикость, а симметричная посадка деревьев говорила о причастности человека к созданию этого парка. Беседки окрашены в белый цвет, в одну из таких мы вошли, и там лежали стопка газет с разными выпусками. Мы посидели, потому что показалось потребностью посидеть в беседке. Никто не проходит мимо беседок, все заходят, чтобы побыть внутри. Я взяла одну газету, потом вторую, некоторые были совсем старые:

«МЭР ГОРОДА ОТКРЫЛ НОВЫЙ КОРПУС ДЛЯ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ», «СТАРЕЙШАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА УРМИЯ ДАЛА ИНТЕРВЬЮ СМИ И РАССКАЗАЛА ОБ ИСТОРИИ ФЕСТИВАЛЯ ЦВЕТОВ», «ЦЕРКОВНЫЙ ХОР ГОРОДА ВЫСТУПИТ НА ОТКРЫТИИ ЧЕМПИОНАТА ПО ФУТБОЛУ», «ТЕЛО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА НАШЛИ В ГОРОДСКОМ ПРУДУ, это местный художник, бывший студент художественного колледжа». Дальше читать уже было сложно, кровь хлынула к голове, и потемнело в глазах. «… У художника тонкая душа, нереализованные амбиции привели к суициду…», «…официальная версия властей – суицид». Пока я пробегала глазами первую полосу местной газеты прошлогоднего выпуска, так забылась, что перестала слышать собеседника.

– Если поспешим, успеем до начала очереди, иначе мест не будет, – он держал меня за плечо и говорил громче, чем обычно. К газетам и статьям не проявлял интереса.

– Да, пошли! – я спустилась по ступенькам и оглянулась назад. На скамейке лежала недочитанная газета, она меня звала дочитать. – Ужасная история с утонувшим парнем, ты его знал? Зачем он утопился, были подозрения?

– Да, знал. Он не утопился, Амелла, его утопили.

Когда, обращаясь к тебе, используют твоё имя, довод звучит убедительно. Называя тебя по имени, собеседник подчёркивает твою важность.

– Кто, кто мог такое сделать, что он такого сделал, что заслужил смерть?

– Убийца уже наказан. – Я не хотела повторять свой вопрос, мне казалось, ему нужно выговориться. – Он растлил этого парня, с детства его насиловал и унижал. Нам сюда, – и повёл он меня на звук воды. Лицо его помрачнело, возможно, они были близки. Только судьба погибшего меня не должна была волновать, это не моя работа.

По долгу службы я часто слышу личные драмы, истории, трагедии, редко, когда счастливые события – никто о радостях не вспоминает, с незнакомцем хочется говорить о горести, о которой не со всеми можешь поделиться. Ещё одной трагедией наполнять свою память не хотелось.

Островок водопада, сделанного из речных камней, падал с высоты полутора метров на деревянное колесо и крутил его силой воды. Вода стекала вниз по небольшим камням и собиралась в бассейне. В этом же бассейне под водопадом не спеша плавали восемь жёлтых рыб: большие и маленькие.

– Теперь твоя очередь рассказать о себе, – вдруг заявил Максимилиан, не ответивший мне ни на один вопрос развёрнуто и ясно.

– Что, моя очередь? – требование было странным, так как не он меня разыскивал, зачем ему информация обо мне. Никто никогда не интересовался мной за всё это время. – Ты ведь сам не дал ни одного внятного ответа, мне любопытно о тебе и о твоём творчестве узнать максимум, но ты увиливаешь.

– Я обещал, всё в тетради написано. Я даю тебе обещание, всё узнаешь, – хрустнув косточками пальцев, сказал он. – Почему ты выбрала эту профессию?

– Я интересовалась журналистикой, но по пути к журналам и газетам увлеклась искусством. Мой папа коллекционировал картины молодых художников в надежде озолотиться к старости. Он сам является дипломированным искусствоведом. Если я журналист по специальности и не обучалась этому целенаправленно, то он много учебных лет посвятил искусству и учился до последних дней жизни.

В двадцать лет пошла работать в музей искусств ради небольших денег, так как мой отец был в этом бизнесе, сложностей не возникло. Но всё поменялось, когда на последнем курсе, готовясь к выпускным экзаменам, поняла, что не хочу заниматься журналистикой совсем. Это так субъективно, ты не можешь дать холодную оценку поступкам убийцы, насильника, террориста. Ты всегда будешь на чьей-то стороне. Журналист должен быть нейтральным, но как – если ты переполнен сочувствием к жертве? Ты видишь лишь одну сторону, тебе близки мотивы, общечеловеческие нормы лишают бесстрастия.

Я сдала экзамены с худшими оценками, которые могла получить, получила диплом, чтобы не расстроить родителей, и на следующий день пошла работать в музей, а через полгода стала заниматься тем, что сейчас делаю профессионально.

Слушал меня Максимилиан молча, внимательно, не перебивая вопросами.