Глава третья

В годы после Великой войны Далхарт охватил дух патриотизма. Дождь шел в свой срок, цены на пшеницу росли, а значит, у всех была причина отметить Четвертое июля. Витрины городских магазинов сообщали о скидках по случаю Дня независимости, и колокольчики весело звенели, встречая и провожая покупателей, которые решили запастись едой и выпивкой перед праздником.

Обычно Элса ждала праздника, но последние несколько недель выдались непростыми. После ночи с Рафом Элса чувствовала себя как в клетке. Беспокойной. Несчастливой.

Никто в семье к ней особенно не приглядывался и не замечал в ней перемен. Она не высказывала своего неудовольствия, а прятала его и шла вперед. По-другому она не умела.

Элса не поднимала глаз, старательно притворялась, будто ничего не изменилось. Проводила в своей комнате как можно больше времени, даже в самую жару. Из библиотеки ей приносили книги – подходящие книги, – и она прочитывала их от корки до корки. Она вышивала кухонные полотенца и наволочки. За ужином почти не говорила, слушала разговоры родителей и лишь кивала в нужных местах. В церкви прятала свои скандально короткие волосы под шляпкой, говорила, что плохо себя чувствует, и ее оставляли в покое.

В тех редких случаях, когда она решалась оторвать глаза от любимой книги и выглянуть в окно, она видела пустое будущее старой девы, простирающееся до самого плоского горизонта и за его пределы.

Прими это.

Синяк на щеке выцвел. Никто – даже сестры – ничего не сказал по этому поводу. Жизнь в доме Уолкоттов вернулась к норме.

Элса представляла себя запертой в башне леди Шалотт, которая из-за проклятья не могла выйти из комнаты и была обречена только наблюдать за кипением жизни снаружи. Если кто-нибудь и замечал, что Элса внезапно затихла, никто ничего не говорил по этому поводу и не спрашивал, что с ней. По правде сказать, мало что изменилось. Она уже давно научилась как будто растворяться в воздухе. Некоторые животные, защищаясь, сливаются с окружающей природой, становятся незаметными, и Элса вела себя так же. Ничего не говори, исчезни. Не давай сдачи. Если она молчала, люди забывали о ее существовании, оставляли ее в покое.

– Элса! – прокричал отец с первого этажа. – Пора идти. Мы из-за тебя опоздаем.

Элса натянула лайковые перчатки – даже в такую ужасную жару без них никак – и приколола соломенную шляпу. Послушно начала спускаться.

И неожиданно остановилась посреди лестницы, не в силах идти дальше. Что, если на празднике будет и Раф?

Четвертое июля – один из тех редких случаев, когда на праздник собирается весь округ. Обычно праздники отмечали в каждом городке отдельно, но ради этой вечеринки люди готовы были проехать много миль.

– Пойдем, – сказал отец. – Мама терпеть не может опаздывать.

Вслед за родителями Элса села в новехонький бутылочно-зеленый «форд-Т», вместе с матерью они разместились на массивных кожаных сиденьях. Семья жила в городе, и зал собраний располагался неподалеку, но они везли с собой горы еды, и мама скорее умерла бы, чем пошла на вечеринку пешком.

Далхартский зал собраний украшали красно-бело-синие флаги. У входа уже стояло с дюжину автомобилей. В основном они принадлежали фермерам, для которых последние несколько лет выдались удачными, и банкирам, что финансировали весь этот экономический рост. Женщины из Лиги по благоустройству города приложили немало усилий, чтобы лужайка перед входом была шелковистой и зеленой. Возле лестницы, ведущей к парадным дверям, пестрели цветы. Повсюду играли, смеялись, бегали дети. Подростков Элса не видела, но и они где-то здесь – наверное, целуются украдкой в темных закоулках.

Отец припарковался за оградой и выключил мотор.

Элса услышала музыку, она различила скрипку, банджо и гитару, играли «Роза секонд-хенд»^[8]. Изнутри доносился шум праздника – веселые голоса, смех.

Папа открыл багажник, забитый едой, которую Мария стряпала несколько дней. Но мама, конечно, скажет, что это все она приготовила по семейным рецептам, переданным предками – техасскими пионерами. Пироги с патокой, имбирные пряники по рецепту тетушки Берты, персиковый пирог-перевертыш и любимая ветчина дедушки Уолта с подливкой «красный глаз» и кукурузной кашей должны были напомнить людям, какую роль Уолкотты сыграли в истории Техаса.

Элса шла за родителями к залу собраний, держа в руках все еще теплый противень.

Зал украшали яркие лоскутные одеяла, они же служили скатертями. У задней стены выстроились длинные столы, заваленные едой: запеченная свинина и жирное, темное жаркое, противни с зеленой фасолью, приготовленной в свином жире. И конечно, салаты с курицей и картофельные салаты, колбаски и булочки, пшеничный хлеб, кукурузный хлеб, торты и пироги всех видов. Все в округе любили праздники, и женщины расстарались, чтобы произвести впечатление. На праздник везли копченую ветчину, и колбаски из зайчатины, и булочки с только что взбитым маслом, и яйца вкрутую, и фруктовые пироги, и тарелки с хот-догами. Мама подошла к угловому столу, где женщины из Лиги по благоустройству города раскладывали угощения.

Сестры Элсы уже суетились рядом с женщинами из Лиги. На Сюзанне была блузка из красного шелка Элсы. Горло Шарлотты украшал красный шелковый шарф. Элса замерла. При виде сестер в красном шелке она совсем пала духом.

Папа присоединился к группе мужчин, громко разговаривавших возле сцены.

Сухой закон, который установил запрет на продажу алкоголя, был написан не для этих мужчин, крепких, здоровых иммигрантов из России, Германии, Италии и Ирландии. Они приехали сюда ни с чем и из этого ничего сделали нечто, потому им не нравилось, когда их учили жить какие-то шишки, которые, казалось, и знать не знают о существовании Великих равнин. Пусть и выглядели эти мужчины не особо презентабельно, счета в банке у них имелись. Пшеница продавалась по доллару тридцать за бушель против сорока центов, составлявших расходы на ее выращивание, и округа благоденствовала. Человек с более-менее солидным наделом земли чувствовал себя богачом.

– Далхарт на подъеме, – громко сказал отец, перекрывая музыку. – В следующем году я построю здесь чертов оперный театр. Почему мы должны ездить в Амарилло за культурным досугом?

– Нужно провести в город электричество. Это ключ ко всему, – добавил мистер Хёрст.

Мама раскладывала еду: без ее участия стол не будет накрыт так, как положено. Шарлотта и Сюзанна смеялись и весело болтали со своими красивыми, хорошо одетыми подругами, многие из которых уже стали матерями.

И тут Элса заметила Рафа, тот стоял у углового стола в компании других итальянцев. Ему пора было подстричься: черные волосы отросли на макушке, хотя на висках были криво обрезаны. Помаде не удалось усмирить его шевелюру, от нее волосы только лоснились. Одет он был в однотонную рубашку, истертую на локтях, коричневые брюки поддерживали кожаные подтяжки, клетчатый галстук-бабочка выглядел нелепо. Хорошенькая темноволосая девушка крепко держала его под руку.

За шесть недель, что Элса не видела Рафа, его лицо еще сильнее загорело – сказались дни, проведенные в поле.

Посмотри на меня, подумала она. И тут же: нет, не надо.

Он наверняка сделает вид, что не знаком с ней. Или хуже того – что не узнаёт ее.

Элса заставила себя сдвинуться с места.

Поставила противень на стол, застеленный белой скатертью.

– Господи, Элса. Ветчина посреди десертного стола. О чем ты думаешь? – возмутилась мать.

Элса перенесла противень на соседний стол. Каждый шаг по деревянному танцполу приближал ее к Рафу.

Она осторожно опустила противень на стол.

Раф оглянулся и увидел ее. Он не улыбнулся, только тревожно покосился на спутницу.

Элса тут же отвела взгляд. Она едва сдерживалась, ее распирало желание. Она задыхалась. И меньше всего на свете ей хотелось провести так весь вечер – без малейшего знака внимания с его стороны.

– Мама, – она подошла к матери, – мама…

– Ты видишь, что я разговариваю с миссис Толливер?

– Да. Извините. Просто…

Не смотри на него.

– Я плохо себя чувствую.

– Думаю, она слишком разволновалась, – сказала мама, обращаясь к миссис Толливер.

– Наверное, мне лучше пойти домой.

Мать кивнула:

– Конечно.

Элса не смотрела на Рафа, направляясь к открытой двери. По танцполу мимо нее проносились пары.

Золото заходящего солнца, теплый воздух. Дверь за ее спиной захлопнулась, приглушив пение скрипок и топот танцоров.

Она шла через лабиринт из припаркованных автомобилей, мимо запряженных лошадьми фургонов, на которых на праздники приезжали менее удачливые фермеры.

На Главной улице было тихо, она купалась в солнечном сиянии цвета ириски, которому вскоре предстоит растаять, обратиться в ночь. Элса шагнула на тротуар.

– Элс?

Она остановилась, медленно повернулась.

– Извини, Элс, – сказал Раф, явно чувствуя себя неловко.

– За что?

– Мне нужно было с тобой заговорить. Или рукой помахать.

– Угу.

Он подошел ближе, так близко, что до нее долетел легкий запах пшеницы.

– Я все понимаю, Раф. Она милая.

– Джиа Компосто. Наши родители решили, что мы поженимся, когда мы еще ходить не умели.

Он наклонился к ней, и Элса уловила его теплое дыхание.

– Ты мне снилась, – быстро сказал он.

– П-правда?

Он смущенно кивнул.

Чувство, будто она подошла к краю обрыва: еще шаг – и полетишь вниз. Его взгляд, его голос. Элса смотрела в глаза Рафа, темные как ночь и немного грустные, хотя о чем ему грустить, она и представить не могла.

– Приходи в старый амбар Стюарда, – сказал он. – В полночь.

Элса лежала в постели, полностью одетая.

Не нужно ей туда идти. Это очевидно. Синяк на щеке давно исчез, но незримый след от него остался. Порядочные женщины так не поступают.

Она слышала, как родители вернулись домой, поднялись по лестнице, как открылась и закрылась дверь в их спальню.

Стрелки часов у кровати показывали 21:40.

Дом затих, Элса лежала, стараясь дышать беззвучно.

Она ждала.

Не нужно ей туда идти.

Но сколько бы Элса ни твердила эти слова, она ни на один миг не поверила, что последует им.

В одиннадцать тридцать она встала. Дневная духота еще не отступила, но в окно смотрело ночное небо Великих равнин. В детстве Элса представляла, что там, за окном, ее ждут приключения. Как часто она стояла у этого окна и пыталась дотянуться в мечтах до неизведанных миров?

Элса открыла окно и вылезла на металлическую решетку для цветов. Ей показалось, что она окунулась в само звездное небо.

Она спрыгнула в густую траву и замерла, испугавшись, что ее услышали, но в доме было по-прежнему темно и тихо. Пробралась к сараю и вывела один из старых велосипедов сестер. Оказавшись на улице, она села на велосипед и покатила к выезду из города.

Для местных жителей были привычны эти бескрайние черные ночи, когда путь освещают лишь звезды, белые искорки в темном мире. Вокруг не было домов, и несколько миль Элса ехала, не видя ничего, кроме темноты.

Вот и старый амбар. Она оставила велосипед на траве у дороги.

Он не придет.

Конечно, не придет.

Элса помнила каждое сказанное им слово, пусть их было совсем мало, мельчайшие черточки его лица. Улыбку, которая будто начиналась с одного края и постепенно расползалась по губам. Бледную запятую шрама на челюсти и чуть выступающий резец.

Ты мне снилась.

Давай встретимся сегодня.

Ответила ли она ему? Или просто стояла, онемев? Она не помнила.

Но вот она здесь одна-одинешенька перед заброшенным амбаром.

Какая же она дура.

Ей придется дорого заплатить, если ее поймают.

Она сделала шаг, галька заскрипела под подошвами коричневых полуботинок. Впереди маячил амбар, месяц будто поймал на крючок конек крыши. Шифер кое-где обвалился, в траве валялись доски.

Элса обхватила себя руками, словно замерзла, хотя на самом деле ей было жарко.

Как долго она простояла здесь? Ее начало подташнивать. Она уже готова была сдаться, как вдруг услышала шум мотора, повернулась и увидела приближающиеся фары.

Раф ехал слишком быстро, рискованно. Из-под колес летела галька. Он посигналил.

Он, должно быть, резко нажал на тормоз, потому что машина внезапно остановилась. Вокруг автомобиля взвихрилось облако пыли.

Раф торопливо выпрыгнул из машины, не выключив фары.

– Элс, – сказал он, широко улыбаясь, и показал ей букет фиолетовых и розовых цветов.

– Т-ты принес мне цветы?

Он достал из машины бутылку:

– И джин!

Элса не знала, чем ответить на такие подношения.

Он протянул ей цветы. Она посмотрела ему в глаза и подумала: «Вот оно». Сейчас она готова была заплатить любую цену.

– Я хочу тебя, Элс, – прошептал он.

Она залезла в кузов вслед за ним.

Он уже расстелил одеяла. Элса чуть разгладила их и легла. Только тоненькая ниточка света тянулась к ним от лунного серпа.

Раф лег рядом.

Она чувствовала его тело рядом со своим, слышала его дыхание.

– Ты думала обо мне?

– Да.

– Я тоже. О тебе. Об этом.

Он начал расстегивать лиф ее платья.

Тело горело от его прикосновений. Внутри будто разматывался клубок. Она не могла ничего поделать, не могла скрыть возбуждения.

Он задрал платье и приспустил ее панталоны, ночной воздух ласкал кожу. Все это возбуждало – ночная прохлада, собственная нагота, его руки.

Ей хотелось трогать его, пробовать его на вкус, говорить ему, где ей хочется – где ей нужно, – чтобы он ее трогал, но она молчала, страшась насмешек. Что бы она ни сказала, все, конечно, окажется неправильным, не подобающим леди, а она так хотела сделать его счастливым.

Он вошел в нее прежде, чем она успела подготовиться, резко задвигался, застонал. Несколько секунд спустя он обрушился на нее, вздрагивая и быстро-быстро дыша. Прошептал что-то неразборчивое ей в ухо. Она понадеялась, что-то романтическое.

Элса коснулась его щетины, легонько, он, наверное, и не почувствовал.

– Я буду скучать по тебе, Элс.

Элса быстро отвела руку.

– Ты уезжаешь?

Он открыл бутылку джина и сделал основательный глоток, потом протянул бутылку ей.

– Родители заставляют меня ехать в колледж.

Он перевернулся на бок и, опершись на руку, посмотрел на нее. Она глотнула обжигающей жидкости и прикрыла рот рукой.

Он снова отпил из бутылки.

– Мама хочет, чтобы я закончил колледж и стал настоящим американцем. Что-то в этом роде.

– Колледж, – грустно сказала Элса.

– Да. Глупость, правда? Не нужны мне эти книжные знания. Я хочу увидеть Таймс-сквер, и Бруклинский мост, и Голливуд. Учиться на своем опыте. Повидать мир. – Он вновь приложился к бутылке. – А ты о чем мечтаешь, Элс?

Она так удивилась вопросу, что не сразу ответила.

– Наверное, о ребенке. О своем доме.

Он ухмыльнулся:

– Ну, такое не считается. Женщина, мечтающая о ребенке, – это все равно что зерно, мечтающее прорасти. А о чем еще мечтаешь?

– Ты будешь смеяться.

– Не буду. Обещаю.

– Я хочу быть смелой, – еле слышно прошептала она.

– А чего ты боишься?

– Всего, – сказала она. – Мой дедушка был техасским рейнджером. Он всегда говорил мне быть стойкой и бороться. Но за что? Я не знаю. Вот, я сказала это вслух, – какие глупости.

Она чувствовала его взгляд. Хоть бы ночь была милосердна к ее лицу.

– Ты не похожа на знакомых мне девушек, – сказал он, убирая прядку волос ей за ухо.

– Когда ты уезжаешь?

– В августе. У нас есть немного времени. Если ты захочешь еще со мной встретиться.

– Да, – улыбнулась Элса.

Она возьмет от Рафа все, что получится, и заплатит за это любую цену. Даже отправится в ад. За одну минуту он заставил ее почувствовать себя более красивой, чем весь мир за двадцать пять лет.