Молодая женщина бешено металась по круглой Гостиной, громко стуча каблуками сапогов, и била наотмашь увесистой саблей по юркому существу. Гоблин ловко уворачивался от ударов, периодически отбивая их пластиной на хвосте. Желтоглазый весельчак смеялся, резво прыгал по помещению и, временами кидался в разъяренную даму всем, что подворачивалось под руку. Женщина же нещадно рубила саблей по мебели, умело уворачивалась от летящих в неё предметов, иногда разбивая их саблей в полёте.

– Только попадись мне, я шкуру твою на ремни пущу! Да твоими потрохами свиней побрезгуют кормить! Гадкое отродье! Уродливая ушастая тварь!

Очередной рубящий удар пришёлся на спинку старинного дубового кресла и клинок прочно увяз в древесине. Женщина яростно дёргала за рукоять, но оружие не поддавалось. Гоблин, смекнув, что его умерщвление ненадолго откладывается, присел на корточки на полке Камина и демонстративно закурил.

– Лил, милая, ну чо ты в самом деле, м?

– Заткни свой поганый рот, падальщик! – она продолжала дёргать саблю, злобно озираясь на Рихтора. – И не смей ко мне так обращаться, погань! Для тебя я командор Лилиан Шелест, и никак иначе!

– Воу-воу, палехче, подруга, – гоблин отстранился и недовольно сложил руки на груди, – никогда в жизни не был падальщиком! Понятия не имею откуда ты енто взяла вообще…

Он сделал глубокую затяжку, тем самым скурив большую часть сигареты, и продолжил говорить, попутно выпуская дым.

– Это во-первых. Во-вторых, я уже раз сто извинился за своё поведение, и даже, прошу заметить, объяснил его причины! Зашёл я в твою ком… каюту, потому что мы тебя звали на Кухню тортик кушать, а ты не пришла. Тортик с ананасом был, кстати, ты не могла не прийти. Вот мы и подумали, что что-то случилось…

Он сделал паузу. Лилиан продолжала попытки вытащить свою прочно засевшую в кресле саблю, но с заметно меньшим энтузиазмом. Она уже не пыхтела от злости, но прятала глаза. Рихтор выбросил окурок и немного свесился с полки, стараясь заглянуть под копну пышных каштановых волос. Золотистые карие глаза морской дьяволицы были полны печали и боли. Тут она заметила его и, поудобней упершись ногой, снова начала дёргать оружие. Рихтор шумно вздохнул, не спеша закурил новую сигарету, и после очередной глубокой затяжки гораздо тише продолжил:

– И в-третьих… я никому не сказал. Я просто, так сказать «спёр у Лильки кубок шутки ради, и по-этому она бегает и злится».

Он вытащил откуда-то из-за спины здоровенный золотой кубок, богато украшенный рубинами и изумрудами, и показал его женщине. Вновь повисла пауза. Лилиан медленно повернулась к гоблину. Её молодое загорелое лицо, испещрённое мелкими морщинами и высушенное ветрами, выражало смесь недоумения и недоверия. Резко очерченные глаза сохраняли красноту недавних слёз.

Сегодня она потеряла Олли. Боцман её покойного отца. Он был для неё и опорой и стеной. Ей было плевать на всю погибшую в стычке команду и на два потопленных корабля. Она потеряла Олли. И дала слабину впервые за долгих двенадцать лет. Даже работая в кабаре, куда её ребенком продали как овцу после бунта на отцовском корабле, она не позволяла себе слёз. А сейчас не сдержалась. И, волей случая, это увидел самый дерзкий сосед по Квартире. Гоблин-трепач. Меньше всего она хотела, чтоб он раструбил об этом всем остальным.

Рихтор спрыгнул с полки Камина и подошёл к Лилиан. Он сунул кубок ей в руки и легко плечом оттеснил в сторону. Гоблин ухватился одной рукой за рукоять, пошевелил застрявшую саблю в щели из стороны в сторону и без особого усилия вынул её из дерева, буквально с одной попытки. Трещина на кресле немедленно затянулась, будто и не бывала.

– Это не делает тебя слабой, – сказал он, протягивая оружие рукоятью к Пирату. – Это делает тебя живой… И лично я этому рад.

Прихвостень добродушно улыбнулся, подмигнул ей и с одного прыжка запрыгнул в самый нижний из гамаков, висящих под «потолком». Командор всё ещё стояла на том же месте, держа одной рукой тяжелый кубок, а второй – свою знаменитую саблю, «сносящую головы с одного лишь взмаха». Женщина смотрела на зелёного разгильдяя, чья чуткость и соучастие умело прикрыто маской безразличия и шутовства. Её глаза вновь заблестели. Но она одёрнула себя и широким шагом ушла в свою каюту. Когда женщина ставила кубок на тумбу, то заметила на столе белеющий кусочек ананасового тортика на одноразовой тарелочке. Хмыкнув, она улыбнулась в пустоту.

Дверь её комнаты хлопнула и шум моря в Квартире на время стих.

Эпизод 4. Друг

– Эй, ну ты чего? Опять накрыло?

Зелёный прохвост осторожно присел рядом с рыдающей девушкой. Она продолжала плакать, не обращая внимания на гоблина. Он далеко не в первый раз заставал подругу в таком состоянии, но каждый раз пугался этого, как мать пугается внезапной тишины в детской комнате.

– Да брось ты, ерунда это… – он положил руку ей на плечо и тихонько покачал.

– Да всё… – еле слышно проговорила она. – Конец. Край. Стоп. Хватит. Не могу больше. Хоть в петлю…

– Ну-ну… – он решительно обнял её.

Она понемногу стала успокаиваться. Он ждал и подбирал слова поддержки. Это давалось ему нелегко. Он не был сиротой в своём мире, наоборот, у него была семья, даже слишком большая семья. Но семьи людей и гоблинов это всё же разные вещи. Особенно, когда речь заходила о близких отношениях между родственниками.

– Я устала, Рих. Это продолжается годами. Всю мою сознательную жизнь. И… Ничего. Ничего не меняется! Что бы я ни делала, всё только становится хуже! – последние слова Крисс произносила, уже сильно хрипя, и её снова бросило в истерику.

Он крепко держал её в объятиях, ожидая спада основного потока слёз. Крисс вообще часто плакала, впечатлительная такая, ранимая. Гоблин часто отмечал про себя, что хоть это и красиво, но неудобно быть живой эмоцией – всяк проходящий может ранить тебя, порой даже не желая этого. И вся эта девичья тонкая душевная организация будет только во вред, поскольку с ней как безоружный посреди поля битвы. Но красиво, конечно, да.

– Малыш, послушай меня, – гоблин обхватил её голову ладонями и ткнулся лбом в лоб. – Эти люди такие, какими хотят быть. Просто надо научиться жить с этим, воспринимать их такими, какие они и есть. Ты не можешь их изменить. Никто не может. Потому что они сами не хотят ничего менять. Ты не в ответе за их выбор, слышишь, Крисс?

Девушка молча слушала и вдумывалась в слова друга. Как бы сильно её ни захватывали эмоции, она старалась полагаться на Разум. Рихтор сказал всё правильно, хоть он и не был Разумом в её голове. Люди не меняются, если не хотят меняться. Особенно зрелые люди, привыкшие к своим глазам и ушам. И с этим, пожалуй, нужно смириться. Даже если речь идёт о самых близких людях.

С каждым словом гоблина она чувствовала себя спокойней и уверенней. Внутри потоками разлилось тепло, окутав всю грудную клетку. С глубоким вздохом она открыла глаза.

– Спасибо…

Она улыбнулась и потянулась рукой, чтобы обнять друга. Рука рассекла воздух, не найдя опоры. Девушка постаралась не развивать эту мысль, но грустная нотка успела прозвучать. Рих придвинулся ближе и положил голову ей на плечо.

– Родителей не выбирают, малыш… – тихо произнес он. – А меня благодарить не за что особо… На то я и нужен – чтоб просто быть рядом…

Атмосфера

В этой странной Квартире почти всегда шумно. Днём так точно. Сначала может показаться, что шум идёт с улицы, ведь в большой круглой Гостиной нет потолка. Но в действительности звуки доносятся из-за дверей, тех, что расположены по кругу. А небесный потолок, напротив, совершенно безмолвен. И если повнимательнее присмотреться, то наблюдатель увидит, что облака движутся в пределах стен Гостиной, перетекая от одной стены к другой. Тень от предметов не ползёт, как должно быть при движущемся солнце. Здесь как будто постоянно полдень, солнце в зените. Которого, кстати, в Небе нет. Да, всё правильно, это ненастоящее небо. Это иллюзия. Наверное. Никто из местных никогда и не пробовал в него подняться, чтоб проверить. Красиво и этого достаточно. Если погода хорошая, конечно. Ведь если есть Небо, значит есть и разная погода. Порой Небо заволакивало сплошными серебряными тучами и шёл дождь или снег. Здесь бывали даже ветреные бури и звонкий град. Но чаще всего была лёгкая переменная облачность. И это радовало.

Что же касается шума, то хоть он зачастую и сливался в одну сплошную какофонию, но всё же можно было различить отдельные звуки. В раскатистом гулком вое узнавался сильный ветер, сопровождающий снежную пургу. Хорошо был различим шум морских волн, бьющихся о скалы. Неприятный низкочастотный звук, мерное постукивание и скрежет напоминали работу какого-то сложного оборудования. Иногда интригующе звенели бутылки, дополняясь внезапным боем стекла. Так же временами раздавался громкий детский смех, человеческие крики, вопли, красивое пение или весёлый пьяный хор. От такого разнообразия кружилась голова.

Музыка, к слову, это вообще отдельная тема среди этого гама. Из «комнат» часто одновременно играла разная музыка. Очень разная. Со старых пластинок с присущим им треском лились оперы Рихарда Вагнера. Трещал механизмами магнитофон, выдавая узнаваемые тяжёлые гитарные рифы рока семидесятых. Где-то тихо и мелодично играла нежная мандолина. Порой даже был слышен живой концерт средневекового оркестра или заводная электронная музыка последних лет.

Да, шум здесь постоянен. Вся эта полифония то немного утихала, то, напротив, становилась громче. Какие-то звуки не прекращались даже ночью, а иные очень редкие и долгожданные. Но тишины здесь не бывало никогда.

Эпизод 5. Браслет

– Дай мне свою руку!

Маленькая беловолосая Девочка обратилась к громадному безмятежно стоящему у шлюза охраннику. Тот неторопливо повернул к ней свою огромную голову. Его гладкое металлическое лицо имело лишь пару светящихся мягким светом прорезей на месте глаз. Чёрная офицерская фуражка без знаков различия красовалась контрастными бликами. Из-под матового кожаного плаща выдвигалась пара чёрных лаковых сапог.

Они стояли, и время тоже.

Девочка дружелюбно улыбнулась Стражу и повторила громче:

– Дай мне свою руку, пожалуйста!

Ей было лет четырнадцать-пятнадцать на вид. И она была самой Чистотой. Её гибельно белые волосы тяжёлыми прядями струились до самых бёдер. Белое облегающее одеяние напоминало гидрокостюм – открытыми оставались лишь голова и кисти рук. Миниатюрные ножки венчали тканевые балетки на тонкой подошве. Волосы и одежда были настолько белыми, что её бледная, с едва уловимым фиолетово-розовым оттенком, кожа сильно контрастировала с ними. На лице выделялась пара больших, распахнутых, как у ребёнка, глаз ярко-розового цвета. Девочка выглядела как человек-альбинос, но на самом деле она была типичным представителем своей расы.

Страж безмолвно наблюдал за объектом своей службы. Он медленно вынул из кармана руку и протянул её ладонью вверх. Девочка с трудом стянула кожаную перчатку с ладони, обнажив составную металлическую руку гиганта, и вздрогнула от испуга. Ладонь и пальцы Стража были сплошь испещрены тысячами мелких царапин и разломов. Местами были наложены грубые заплатки и сварные швы, где-то внешняя обшивка уже осыпалась от времени и открывала внутренние сложные механизмы кисти. Девочка замерла в растерянности. Все знали, что Стражи очень крепкие создания, долговечные и надежные. Они считались практически неуязвимыми, и даже бессмертными. Практически. Но не вечными.

Они стояли, и время тоже.

Она сжала его пальцы своими маленькими ладошками и дрожащим голосом спросила:

– И… ты весь такой? Да?

Страж молчал. Она понимала, что он не ответит. И понимала, что бы он сказал, если бы мог. Она прижалась щекой к широкой покорёженной ладони. Страж, по обыкновению, не шевелился и погружался ощущениями в тепло маленького живого сердечка. Эта Девочка ни разу за всё время его службы не испугалась его, как это бывало с другими хозяевами. Она доверяла ему всецело, что для него тоже было впервые. Он был для неё больше, чем просто телохранитель. Он был её другом.

Девочка, наконец, выпрямилась и достала из кармашка длинную узкую ленту нежно-розового цвета, с нанизанными на неё