Чуть позже случается еще одна удивительная история, которой могло бы и не быть, и никто бы об этом не узнал, и ничего бы не изменилось.
Утром Крис открывает группу ВК для абитуриентов. Там – свежие списки тех, кто успешно прошел собеседование. Себя она видит сразу: Кляйн Кристина Генриховна. Ни с кем не спутаешь. Но там нет Марии Талашевой.
Она смотрит на часы. Начало десятого. Черт дернул ее проснуться так рано. Но ведь и в приемной комиссии какой-то гад проснулся засветло, чтобы вывесить список.
Недолго думая, она находит в контактах группы телефон приемной комиссии.
– Бессонова хотелось бы услышать, – говорит она официальным тоном.
– А кто его спрашивает?
– Из Комитета по культуре.
Кто-то на том конце прикрывает трубку ладонью. Что-то шепчет в сторону. Ему что-то отвечают. Абонент возвращается:
– Простите, но вы не представились?
– Это референт главы Комитета, – на ходу сочиняет Крис. – По поводу гранта.
Слышно, как трубка переходит из рук в руки.
– Слушаю внимательно, – говорит Фил.
И вот тут Крис охватывает паника – от собственной смелости. Хз, что дальше говорить. И что делать, когда он узнает ее голос и взбесится.
Логично предположить, что через полчаса ее красивая фамилия тоже пропадет из списка.
Если сейчас отключиться, никто ничего не узнает. У них там городской телефон, вряд ли на нем отображаются входящие вызовы.
В отчаянии она скрипит зубами. Возможно, это тоже слышно. Ну же, Крис! Смелее. Если ты этого не сделаешь, твое сердце разобьется на части. И ты останешься без сердца. Ничего, это даже не больно. Взрослые живут так годами.
Крис решается.
– Здравствуйте, Филипп Филиппович, – говорит она. – Это Кристина Кляйн.
– Здравствуйте. Так по какому вы вопросу?
Он все понял, конечно. И он все помнит. Только не хочет показывать. Вокруг слишком много чужих ушей.
– Я что хочу сказать, – говорит Крис. – Там в списке зачисленных нет Маши Талашевой. Мы прошли прослушивание вместе. Если ее не будет…
Ее голос внезапно садится.
– Тогда и меня можете вычеркнуть. Я не буду играть ваши «Валенки».
– Хм, – Филипп Филлипович как будто размышляет вслух. – Это интересное предложение. Вы уверены?
– Более чем.
– Мы примем меры, – говорит Филипп Филиппович еще более деловым тоном. – Думаю, речь идет о технической проблеме. Ваш вопрос будет решен.
– С-спасибо, – говорит Крис.
А Фил продолжает уже тише:
– Что касается прослушивания… Вы его только сейчас прошли.
Они встречаются в «Диво-Острове» на Крестовском. Это парк развлечений. Где же еще праздновать зачисление в институт?
Там можно оставить кучу последних денег. Сорвать голос на американских горках. Полетать на ракете с визжащими пассажирами. Посидеть в кафе, кое-как уворачиваясь от бегающих между столами детей.
Маша побаивается детишек. А Крис их любит. И брата любит воспитывать.
И вот теперь они вдвоем с Машей плывут по воздуху в стеклянной кабинке, подвешенной к громадному колесу обозрения. Оттуда видно чуть ли не половину города, от небоскреба в Лахте до скромной старенькой телебашни. Чайки летают над заливом, и ангел по прозвищу Петрик машет крыльями где-то там, над Невой, на своем золотом шпиле, и все замирает, все смолкает вокруг, и уши у девчонок как будто закладывает от восторга.
– Теперь все будет хорошо, – уверяет Крис. – Мы соберем группу. Точка для репетиций уже есть, прямо в институте. Там у них микрофоны хорошие, я видела. Наверно, Бессонов сам выбирал. И микшерный пульт с обработками. Дома такое не поставишь, никаких денег не хватит.
Маша кивает. Она во все глаза смотрит вокруг. Она ведь совсем недавно в этом городе. Ей все интересно.
– Запишем на халяву несколько песен, выложим на все платформы, – это Крис развивает мысль. – Что-то да и зайдет.
– Реклама нужна, – рассеянно говорит Маша.
– Твой голос – это и есть реклама. Стоит кому-то услышать, и все, он подписчик.
– Да ладно тебе.
– Забьемся на сто рублей?
Она включает четырехканальный рекордер в телефоне. Теперь можно писать голос поверх минусовки. Как караоке, только интереснее.
Текст лежит в кармане у Крис. Она его распечатала заранее крупными буквами: в телефон-то уже не посмотришь.
Песня довольно простая. Это лирическая баллада под гитару и еле слышную петлю из fruity loops. Пару раз послушать – и можно петь.
Тем временем кабина колеса обозрения добирается до самого верха. И как будто зависает там – или это только кажется?
Маша слушает музыку в наушниках. Про себя повторяет ритм.
Записывать голос надо так, чтобы звук из динамиков не лез в микрофон. Поэтому она не вынимает эйрподсы из ушей. Просто опускает масочку и начинает тихо петь, глядя в текст. В стеклянном шаре больше ничего не слышно, кроме ее голоса.
Что-то может случиться: я чувствую это
в робком шепоте листьев, в запахе ветра,
в электрической искре, пробежавшей по нервам
от случайного взгляда.
Дальше – второй куплет, а за ним следует гитарный проигрыш, и гитара там играет немного вперед, – так и задумано, – и можно перевести дыхание. Или (что еще лучше) остановить запись. Потому что текст еще не дописан. Крис уже знает, про что там будет: про то, что очень тяжело быть чужими на этой земле, даже если сейчас вокруг – бескрайнее небо и облака, и хрустальные башни сияют на горизонте. Все это не навсегда. Стеклянная кабинка неуклонно движется вниз.
– Дай наушники послушать, – просит Крис.
У самой земли кабинка опять замедляется и они выходят. Проходит еще пара минут, по окончании которых Крис вынимает эйрподсы из ушей и медленно прячет в футляр. И говорит:
– У нас будет самая лучшая группа во Вселенной.
Филипп Филиппович в белой подростковой толстовке выглядит странно. Но ему самому так не кажется. Длинные редеющие волосы он зачесывает назад. При этом очки на его носу можно оценить примерно в половину средней зарплаты по Петербургу. Другая половина ушла на его кожаные кеды.
Филипп Филиппович развернул стул и угнездился на нем, положив руки на спинку. Он с удовольствием встал бы за дирижерский пульт. Но репетиционная точка в подвале, и сводчатые потолки здесь довольно низкие. Чего доброго, можно и голову расшибить.
Перед ним стоят навытяжку четверо парней. У одного на шее висит аккордеон «Вельтмайстер» лягушачьего цвета.
Девчонки стоят в сторонке. Их тоже четверо. Пятая сидит на табуретке. С независимым видом и с ярко-рыжей гитарой.
Это – ВИА «Молодость» в полном составе.
– Ну что, лодыри-тунеядцы-бездельники, – похоже, Фил Филиппыч опять ссылается на замшелые мемы из прошлого века. – Повторяем, только уже без лажи. Не забывайте про акценты. Что я вам говорил? Бодрые песни надо петь бодрее. Веселые – веселее.
Он жмет иконку на своем планшете и включает запись. Фонограмма преспокойно передается по bluetooth на колонки. Даже провода втыкать не нужно.
Звучит самый настоящий эстрадно-симфонический оркестр – что-то такое из семидесятых, с перегруженной духовой секцией и картонными барабанами. Воодушевляющая музыка.
Неба утреннего стяг!
В жизни важен первый шаг!
Парни и девушки старательно поют. Даже аккордеонист пробегает пальцами по клавишам и кнопкам: и вновь продолжается бой, тарарарарам! Крис отрешенно грызет медиатор. Ее соло будет позже.
– Ну что это такое, – Фил жмет на кнопку, и оркестр затыкается. – Петь надо с выражением! С настроением! Кристина, вынь гадость изо рта! И кто опять спел «в жизни важен первый фак»? А, парни? У кого тут бас-баритон с просадкой на верхах? Думаете, вы одинаково хреново поете, так я вас не различаю? Да я десять лет хормейстером работал! И все время одно и то же. В каждом потоке какой-нибудь клоун да отыщется!
Певцы тихонько ржут и перемигиваются с певицами. Фил грозит им кулаком.
– Одно для них важно, – кипятится он. – Что на уме, то и на языке… Ну-ка, еще раз с первой цифры!
Фонограмму запускают опять. Артисты напряженно вживаются в образ. Филипп дирижирует сидя.
Еще пара попыток – и он успокаивается. Вокальная группа звучит не так уж и плохо, а внезапное соло на гитаре (ламповый овердрайв с квакушкой) врезается в звуковую ткань, как бензопила в фанеру. Когда же фанера смолкает, аккордеон вдруг продолжает играть еще с десяток тактов что-то такое отвлеченно французское на три четверти, постепенно затихая, как бы удаляясь. И прямолинейный хит из прошлого приобретает целую кучу новых смыслов.
– Ну ладно, сегодня уже получше, получше, – Фил меняет гнев на милость. – Крис вообще молодец. Если дальше так пойдет, то и комиссия нам это дело утвердит. Завтра разучиваем ваше любимое – «Вдоль по Питерской». Через две недели сделаем контрольный прогон, на учебной сцене. Кстати, для нашего гармониста я заказал красную рубаху. Серега, слышал? Красное с зеленым – сочетание «вырви глаз». Еще картуз тебе закажем, как у Есенина! Будешь первый парень на деревне!
Серега глупо кивает. Первый парень давно вздыхает по Крис, у которой он не первый… и на всякий случай он помалкивает. Рыженькая гитаристка на него не смотрит, и на новую рубаху надежды мало, равно как и на картуз. Знать бы еще, что это такое.
– Можно, я как обычно приду? – спрашивает Маша Талашева.
– Можно. Ты же у нас все равно отвернуться норовишь… Маскируешься… Ах, да, девчонки, главное-то забыл. На той неделе пойдем с вами в театральную мастерскую. Будем шить вам платья. Белые, шелковые, с блестками, цены немалой. И не вздыхайте так. Еще меня благодарить будете.
– Шелковые? – спрашивает Крис, слегка скривившись. – Блестящие? Как у кого?
– Да уж не как у Evanescence, – говорит Фил. – Как у Людмилы Зыкиной.
С репетиции Маша и Крис едут вместе.
– У тебя горло не болит? – заботливо спрашивает Крис.
– Вроде нет. А должно?
– Мне показалось, ты устала от всех этих советских маршей.
– Есть такое. А что поделать?
Крис замолкает.
Сегодня вечером они неплохо поиграли вдвоем. Потом явился Филипп Филиппыч. Сел на свой любимый стул. Попросил исполнить что-нибудь авторское. Ну как тут откажешь? Пришлось сыграть для него «Что-то может случиться». Под одну гитару.
Фил никак не прокомментировал услышанное. Только попросил текст почитать.
«Вроде ничего криминального, – сказал он. – На будущее: поменьше розовых соплей. Вот вообще не ко времени. Дружеский совет».
После таких слов Крис побоялась играть «Ты мое солнце». Мало ли что.
И вот они едут домой. Как всегда, в ее голове крутится новая музыкальная фраза. Чтобы не забыть, она тихонько напела ее в диктофон. Мелодии очень легко вылетают из головы. Правда, иногда возвращаются, среди ночи или средь бела дня, никогда не угадаешь. Или исчезают безвозвратно.
Крис умеет писать музыку нотами. Но рисовать всякие крючки в автобусе – это будет уже слишком для почтенной публики. Чего доброго, примут за шпионку.
С текстами проще. Их можно заносить в телефон, притворившись, что пишешь деловые заметки. Никто ведь не заглянет тебе через плечо и не проверит. А если заглянет, то запросто получит локтем в лоб.
Сегодня в ее заметках – какие-то отрывочные строчки:
До сих пор мне было легко
Уходить, не прощаясь
Да, это странное чувство – когда тебе никогда не было дела ни до кого, и вдруг внезапно все изменилось.
Но нет, остальных это не касается. Всех остальных она легко бы послала подальше вместе с их косыми взглядами и дружескими советами.
Неужели Крис никогда раньше не умела дружить?
Она и до сих пор не умеет. Не знает даже, что говорить, когда очень не хочется прощаться.
– Ко мне зайдем? – предлагает Крис. – Слопаем пару сэндвичей?
Маша согласна. Все-таки это утомительно – петь сразу на двух репетициях. К тому же в свою отдельную комнату в студгородке она как-то не спешит.
На этот раз их никто не встречает, даже домашний парень Макс куда-то пропал. Но в квартире кто-то есть. Кто-то смотрит в гостиной телевизор. В этой квартире – толстые стены, и слов не разобрать. Ясно только, что это новости или криминальная хроника.
Крис выглядит потерянной. Она больше не улыбается.
– Может, я пойду? – говорит Маша.
– Еще чего. Из-за отчима, что ли? Этот чел здесь вообще лишний. Пусть лучше он отсюда свалит.
Кажется, она говорит слишком громко. Потому что телевизор смолкает. Зато слышится чей-то многозначительный кашель. У кристинкиного отчима – низкий густой голос, как у певца Шаляпина. И кашель тоже густой.
Это отвратительно. Этот человек ей отвратителен. Крис морщится.
– Пошли на кухню, – упрямо говорит она. – Не сожрал же он всю колбасу!
Они пьют чай с бутербродами. Изо всех сил стараются не говорить о личном. Конечно, это невозможно.
– Я хочу отсюда съехать, – говорит наконец Крис. – Я больше не могу. Он думает, меня можно купить… всякими подарками. Он думает, я буду молчать.
– О чем, – тихо-тихо спрашивает Маша.
– О том, что он… делает что хочет. Что он сидит на дейтинг-сервисах, да еще заходит с разных аккаунтов. Потом возит каких-то малолеток на дачу. Будто я не знаю.
– А как же твоя мама?
– Ей проще не замечать. Она зависает на работе. В своей больнице. Ну и еще… она боится, что нам с Маском будет плохо, если у них все развалится. Она нас двоих не потянет. Она так думает.
– А ты что думаешь?
– Ну а что поделать? – говорит Крис. – Мне даже восемнадцати нет.
Ее зеленые глаза блестят в темноте. Она вертит в руках чайную ложечку:
– Видела красоту? Серебряная. От бабушки досталась. Здесь все наше. А не его.
О проекте
О подписке