12

Уже известный журналист, редактор и быстро набирающий популярность ведущий телепередач Малькольм Маггеридж 7 июня 1961 года прилетел из Лондона в Гамбург. За два месяца до этого он расписался в своей ненависти к средствам массовой информации, с которым вскоре будет ассоциироваться его имя:

Видел себя по телевизору и, как всегда, расстроился […] решил, что ноги моей больше на ТВ не будет. Есть в телевидении как таковом что-то низкое, дешевое и ужасное: это призма, пропускающая сквозь себя слова, искажающая их энергию, подающая их неверно. Оно – совсем не то, чем его считают: экран проецирует не истину и искренность, а лишь ложь и лукавство.

Наведавшись в редакцию журнала «Штерн», Маггеридж отправился гулять по городу. Верный себе, он с удовлетворением объявил его «необыкновенно безрадостным: немцы с каменными лицами ходят туда-сюда, зазывалы в форменных мундирах обещают полную наготу, трех негритянок и прочие аттракционы, включая женщин-борцов. В теплый вечер вторника клиентов у них негусто».

Из любопытства он заглянул в клуб «Топ Тен» на Рипербан, «молодежный рок-н-ролльный притон». Выступала некая группа: «дети без возраста, неразличимые по полу, в облегающих брюках, топали ногами, и только запах пота выдавал в них живые существа». Оказалось, это англичане из Ливерпуля: «Патлатые, со странными женоподобными лицами, они истязали инструменты и визгливо орали в микрофоны».

Сойдя со сцены, музыканты узнали Маггериджа – ранее видели его по телевизору – и разговорились с ним. Один спросил: правда ли, Маггеридж коммунист? Тот ответил: нет, просто состою в оппозиции. «Он кивнул с пониманием, – писал Маггеридж в своем дневнике, – потому что и сам в некотором смысле был оппозиционером. „Деньги на этом делаете?“ – продолжал расспросы юноша. Я признал, что да, так и есть. Парень и сам делал деньги. Надеялся привезти в Ливерпуль 200 фунтов».

Разошлись они по-хорошему. «Во время беседы, в чем-то даже трогательной, – отметил в дневнике Маггеридж, – их лица напомнили мне ренессансные скульптуры святых или дев-великомучениц».

13
Открытки из Гамбурга

i

16 августа 1960 г.

Джорджу всего семнадцать, он садится в кремово-зеленый фургон «остин» их гастрольного менеджера, пузатого валлийца по имени Аллан Уильямс. В руках у Джорджа жестянка с булочками, которые напекла ему мама. Провожая сына, миссис Харрисон отводит Уильямса в сторонку. «Вы уж за ним присмотрите», – просит она.

Никто из битлов еще не бывал за границей. Джим Маккартни весь в дурных предчувствиях, но понимает, что на пути Пола встать не может. Парни только что подписали контракт, по которому еженедельно получают 210 немецких марок, или 17 фунтов и 10 шиллингов, а средняя зарплата по Британии – 14 фунтов в неделю. «Ему предложили столько же денег, сколько я сам получаю в неделю. Разве можно запретить ему ехать?»

ii

В фургон набилась разношерстная команда. Джордж сидит позади с остальными битлами. За рулем – Аллан Уильямс, рядом с ним – его жена-китаянка Берил и ее брат Барри. Тут же и бизнес-партнер Уильямса, «лорд Вудбайн», получивший такое прозвище из-за пристрастия к сигаретам «Вудбайн», и Джордж Стернер, заместитель Бруно Кошмидера, владельца немецкого клуба, с которым ребята и подписали контракт.

iii

Это начало долгого путешествия. Пять часов пришлось ждать в Ньюхейвене, а потом еще четыре – в порту Хук-ван-Холланд, пока Уильямс доказывал, что битлам не нужны никакие разрешения и визы, ведь они еще студенты. В Амстердаме сделали короткую передышку. Джон улучил момент и стянул в магазине два украшения, гитарные струны, пару носовых платков и губную гармошку. Уильямс, как менеджер группы, велит ему вернуть добро в магазин, но Джон отказывается.

iv

Проезжая по Германии, они распевают песни «Rock Around the Clock»^[74], «Maggie May» – но, едва оказавшись на улице Рипербан, умолкают, пораженные, ослепленные вездесущим неоновым светом и обилием открытых дверей, в которые видно, как раздеваются женщины. Но вскоре в ребятах снова закипает врожденный энтузиазм, и они кричат во все горло: «Ливерпульцы в городе!»

v

Рипербан пересекает Гроссе-Фрайхайт. Зажигаются огни стрип-клубов, на улицу высыпают проститутки. Продолжая крутить баранку, Аллан Уильямс говорит, что эти улицы кишат «отребьем и распутниками: тут тебе и наркоманы, и сутенеры, и зазывалы стрип-клубов и притонов, и гангстеры, и музыканты, и трансвеститы, и обычные гомосексуалисты, и старые развратники, и молодые развратники, и женщины в поисках женщин».

vi

И все же для группы, чьи достижения на родине граничат с ничтожными, это просто мечта. Осенью они не прошли отбор на региональное телешоу «Поиск звезд»^[75]; первые три месяца этого года вообще нигде не выступали; в мае провалили прослушивание на разогревающую группу в турне Билли Фьюри^[76]. Так что сейчас дела налаживаются. Жители Гамбурга устали от безжизненных потуг местных групп: Уильямс говорит, что у немцев рок-н-ролл звучит как марш смерти. Зато британские группы, игравшие в Гамбурге, – Dave Lee and the Staggerlees из Кента, The Shades Five из Киддерминстера, The Billions из Вустершира – ни о чем не жалели. Немцы их любили всех: и хороших, и плохих, и никаких.

vii

Битлов встречает Бруно Кошмидер, ничем не примечательный менеджер ничем не примечательного заведения, тесного и душного клуба «Индра», где за стойкой бара всего два клиента. Кошмидер провожает группу в комнаты, где им предстоит жить. Звезд с неба парни не хватали, но и то, что их встретило, пустило прахом даже самые скромные надежды: на всех пятерых – две темные, сырые, тесные комнаты за обшарпанным кинотеатром Кошмидера «Бемби-Кино». Лампочек нет: обходиться предстоит спичками. Стены бетонные. Первая комната – пять на шесть футов. Из мебели – армейская двухъярусная койка да протертый диван.

viii

– Какого хрена?! – восклицает Джон, куда более привычный к уютной обстановке в доме тети Мими.

– Да чтоб меня! – хором произносят остальные.

– Это временно, – заверяет их Кошмидер. Он врет.

Первую комнату предстоит делить Джону, Стю и Джорджу. Джон и Стю оккупируют койку. Джордж, как самый младший, довольствуется диваном.

Вторая спальня размерами такая же, но в ней нет окон. Сидя тут, не скажешь, день на дворе или ночь. Есть несколько одеял, и нет отопления.

Их жилье почти оборудовано собственным санузлом; за стенкой толщиной в лист бумаги – туалет кинотеатра. Амбре легко просачивается внутрь.

Умываться и бриться приходится над раковиной рядом с писсуарами. За время первых двух сезонов в Гамбурге Джордж так ни разу и не принял душа или ванны.

ix

Это вам не Лас-Вегас. Понятно дело, что от приподнятого настроения битлов и следа не осталось. Первое выступление в «Индре» прошло без огонька. Они застыли на сцене и с пыхтением исполняют каверы на популярные хиты под угрюмыми взглядами полудюжины посетителей. Кошмидер не впечатлен. Он-то нанял «Битлз», чтобы они заводили аудиторию, а вместо этого они скорбно торчат на сцене.

– Mach Schau! Делайте шоу! Мне нужно шоу, мальчики! – требует Кошмидер.

Значит, шоу ему делать? Это срабатывает, и битлы фонтанируют приколами: отныне «Битлз» отрываются по полной программе, скачут по сцене, пляшут и орут, выкрикивают в зал оскорбления и дерутся.

x

Они регулярно исполняют одну и ту же песню минут по десять, а то и двадцать, просто ради смеха. Как-то вечером, на спор, целый час исполняли всего одну – «What’d I Say» Рэя Чарльза. И пока друзья беснуются, Пит отыгрывает с постной миной на лице, будто выполняет поденную работу: не барабанит, а, скажем, моет посуду.

xi

А еще Пит – единственный, кто отказывается от возбуждающих средств. Остальные поддерживают свое неистовство сборной солянкой дешевой наркоты: «пурпурные сердца» и «черные бомбы» – дексамил и дюрафет, амфетамины и прелудин, таблетки для похудения с активным компонентом^[77], ускоряющим метаболизм, – он не дает заснуть и заставляет болтать без умолку. Немецкой подружке Стю, Астрид Кирхгерр, повезло, у нее есть домашний поставщик – ее мать. «Колеса стоили по 50 пфеннигов за штуку, и мама брала их для нас в аптеке. Вообще-то, их без рецепта не отпускали, но у мамы в аптеке был знакомый». Когда нужно, парни глотают их, как леденцы, запивая пивом. Готовы даже есть «сэндвичи с прелли».

xii

Неудивительно, что именно Джон закидывается наркотой больше прочих и отжигает похлеще остальных, выкрикивает непристойности, катается по сцене, швыряет в друзей едой, притворятся горбуном, запрыгивает на спину Полу, бросается в аудиторию, с наслаждением обзывает их «сраными фрицами», «нацистами» или «немецкими идиотами».

Дипломатия никогда ему не давалась. Однажды вечером он выходит на сцену в одном исподнем, надев на шею стульчак от унитаза, и принимается маршировать туда-сюда с метлой в руке, выкрикивая: «Sieg heil! Sieg heil!» В другой раз он появляется в плавках. На середине «Long Tall Sally» разворачивается к аудитории спиной и спускает трусы, натряхивая голым задом. Несведущие в ливерпульских обычаях, немцы вежливо аплодируют.

xiii

В Гамбург на время приезжает Синтия и видит, как Джон, которому наркота и выпивка совершенно снесли крышу, катается по сцене «в истерических припадках». Да и вне сцены ведет себя столь же дико. Однажды помочился с балкона на монахинь внизу. Впрочем, остальные – не то чтобы образец воздержанности: между сетами Пол говорит что-то грубое о подружке Стю Астрид, которую обожает вся группа, и Стю, как и полагается, отвешивает ему оплеуху. Пол тут же лезет в драку, и вот они уже катаются по сцене, сцепившись в «смертельном захвате», как потом рассказывал Пол. Однако их представления популярны, ведь нужно шоу, делать шоу! В городе их называют benakked Beatles – «безумные битлы».

xiv

Гамбургские зрители любят цапаться между собой, но группу не трогают. Официанты, нанятые в Гамбургской академии бокса и подзабывшие правила этикета, носят тяжелые ботинки, в которых так удобно раздавать пинки, а под пиджаками у них складные дубинки, заткнутые за пояс. Под барными стойками в клубах спрятаны баллоны со слезоточивым газом – на случай, если дебош перейдет в полноценный погром. Каждый вечер в десять часов битлам приходится исполнять обязанности надзирателей и громко объявлять по-немецки комендантский час для несовершеннолетних: «Es ist zweiundzwanzig Uhr. Wir mussen jetzt Ausweiskontrolle machen. Alle Jugendlichen unter achtzehn Jahren mussen dieses Lokal verlassen»^[78].

xv

Бруно Кошмидер – полная противоположность тому, каким должен быть радушный хозяин заведения. Кош^[79] он и по имени, и по натуре: расхаживает по клубу, вооруженный узловатой ножкой от немецкого стула из тяжелой древесины. Если клиент попадается неуправляемый или слишком уж громко возмущается, его волоком тащат в хозяйский кабинет, прижимают к полу и уделывают до синяков.

xvi

На рассвете в клуб заваливаются партнеры и приятели Кошмидера, пропустить по отходной. Им нравится посылать группе на сцену подносы со шнапсом: «Beng, beng – ja! Prost!»^[80] Пейте залпом! Название группы, которое они произносят как «пидлс» (что по-немецки означает «пиписьки»), кажется им уморительным: «О, „Пидлс“! А-ха-ха!»

xvii

Ребята развлекаются не только во время выступлений. Как-то раз Пола подбивают нацепить немецкую каску с пикой и промаршировать по Рипербану с метлой вместо винтовки и под крики «Sieg heil!». Еще они любят играть в чехарду посреди улицы. Эти игры и забавы оказываются заразными: Пит Бест вспоминает, как к ним присоединялись прохожие, образуя «длинную цепочку немцев всех возрастов, и все они скакали вслед за нами… Дружелюбные копы на перекрестках останавливали движение, чтобы нас пропустить».

xviii

Секс в сердце Рипербана – «почти неограниченный», по словам Пита, – легкодоступен. «Как можно было пригласить девчонку в убогую нору рядом с сортиром кинотеатра, темную и сырую, как сточная канава, и столь же привлекательную? – спрашивает спустя десятилетия Пит и сам же отвечает на свой вопрос: – А мы вот приглашали, и ни одна не отказывалась».

Джордж Харрисон прощается с невинностью в «Бемби-Кино», а Пол, Джон и Пит на это смотрят. «Да они не видели ничего толком, я же одеялом накрылся… А когда кончил, они захлопали и заулюлюкали. Ну хоть в процессе молчали».

В таких условиях о личном говорить не приходится. Фанатка из Ливерпуля, Сью Джонстон^[81], получает письмо из Гамбурга от Пола. Он рассказывает, как однажды ночью Джон сошелся с «поразительной, экзотической женщиной, которая при ближайшем рассмотрении оказалась мужиком». Остальные битлы над этим поржали.

Возможно, пройдут годы, и в экзаменационном тесте по математике появится вопрос на основе Питова рассказа: «Для ночных услад к нам четверым обычно приходило девочек по пять-шесть. На каждого приходилось по две, по три девочки за ночь, а самой запоминающейся ночью любви в нашей зачуханной берлоге стала та, когда обслужить битлов пришло сразу восемь пташек. Они умудрились дважды потрахаться с каждым из четверых!» Многие из этих девушек – проститутки с Гербертштрассе, которые с радостью отказались от обычного заработка ради компании неистовых юных англичан. Пит никогда их не забудет: «Я кого-то еще по именам помню: Грета, Гризельда, Хильда, Бэтси, Рут… Такие вот первые групи битлов».

xix

Джон не отстает от остальных, но, что характерно, будет вспоминать эти дни сексуального чуда со смесью отвращения и разочарования.

«Раньше я мечтал, как было бы здорово, когда ты „щелк!“ пальцами, а они раз – и скидывают тряпки, готовые отдаться, – расскажет он Алистеру Тейлору. – Большую часть своих подростковых лет я фантазировал о том, что у меня есть такая власть над женщинами. Но вот что странно: мечты сбылись, но все оказалось не так уж и весело. Одной из моих самых заветных фантазий было уложить в постель сразу двух девушек или даже мать с дочерью. В Гамбурге такое случалось пару раз. В первый это было потрясающе, во второй – было чувство, словно я на сцене. Чем больше женщин мне отдавалось, тем больше эта движуха вызывала чувство ужасного отвращения».

xx

Что не менее характерно, Пол эти сексуальные подвиги будет вспоминать главным образом в терминах самоутверждения. «Мы словно пробудились, – говорит он Барри Майлзу в 1997-м. – До Гамбурга опыта у нас было не так уж и много. Приходили, конечно, стриптизерши да проститутки… Но практика, как мне кажется, получилась хорошая… Так что возвращались мы домой относительно прожженными. Не то чтобы экспертами, но более умудренными, нежели парни, которым такой возможности не перепало».